Десятка (сборник) - Козлов Владимир Владимирович. Страница 42

– А может, я никуда поступать не буду.

– Будешь. И я буду. Куда-нибудь. Чтоб в армию не идти. А ты, Ленка, куда?

– В историко-архивный.

– А-а-а…

– Спой, Стас. А то что-то сегодня ты только пьешь. У тебя петь лучше, чем пить получается.

– Ну, ладно…

Стас поет песню «Видели ночь». Когда он выпивши, у него получается лучше. Не то, чтобы совсем хорошо, но лучше, чем когда трезвый.

Подходим с Ленкой к ее подъезду.

– Давай зайдем ко мне, – говорит она. – Чаю выпьем.

Подъезд такой же, как мой: воняет мочой, на лестнице валяются окурки, а стены лифта коряво расписаны названиями хэви-метал групп.

Ленка открывает дверь своим ключом и шепчет мне:

– Старайся потише: бабушка уже спит.

Квартира воняет нафталином и старыми тряпками, как почти все квартиры, в которых я когда-нибудь был. Ленка включает свет в тесной прихожей, забитой старой обувью и шмотьем. Мы разуваемся.

– Пошли сразу в комнату. Я сделаю чай и принесу.

Я подхожу к окну. Девятый этаж. Панорама всего района. Уже поздно, и светится мало окон. Слышно, как гудят машины на кольцевой.

Ленка приносит чай и начатую пачку печенья.

– Ты, наверно, не смогла бы здесь жить. – говорю я. – У вас в Москве все по-другому.

– Не смогла бы.

– А приезжать тебе нравится?

– Раньше нравилось, а сейчас – не знаю.

– Поэтому ты так рано едешь назад? Еще ведь две недели до школы.

– Да.

– Что – да?

Ленка улыбается. Мы целуемся, стоя перед окном.

– Твои будут тебя ругать, если ты не придешь?

– Не знаю.

* * *

Мы стоим у открытого окна и курим. Скоро утро. Не слышно никаких звуков, только монотонный гул машин на кольцевой.

– Тебе было хорошо? – спрашивает Ленка.

– Да.

Я вижу, что ответ ее разочаровал. Надо было сказать «классно» или «офигительно» или что-нибудь в таком духе.

* * *

На кухне звенят кастрюли. Значит, бабушка уже встала. Я испуганно смотрю на Ленку.

– Не бойся. Я взрослый человек. Мне – семнадцать через три месяца.

– И она это понимает?

– Понимает, но не хочет смириться. Мы из-за этого ссоримся.

– Во сколько твой поезд?

– В двенадцать ноль две. Как раз хватит времени, чтобы собраться и доехать до вокзала.

– Проводить тебя?

– Нет. Я терпеть не могу, когда провожают. Ругаюсь всегда насчет этого с бабушкой. И она уступает.

– Ты позвонишь из Москвы?

– Да.

Я выхожу из комнаты. На кухне что-то жарится, наполняя прихожую запахами. Я тихонько обуваюсь и отрываю входную дверь.

* * *

Стою на балконе, пью пиво из папиного загашника, курю и смотрю на серые облака. Мне погано. Я понимаю, что Ленка не вернется сюда, не приедет, потому что ей с нами неинтересно, потому что ее жизнь – там, в Москве, а здесь – бабушка, которая скоро умрет, и друзья детства, которые просрут свою жизнь в спальном районе говенного города.

Я возвращаюсь в комнату, набираю номер Стаса.

* * *

Сидим на трубах. Внизу валяются бутылки из-под портвейна. Стас берет гитару и начинает петь «Группу крови».

Гоша наклоняется к моему уху и шепчет:

– Я был влюблен в Ленку. Позапрошлым летом. Но я ничего не сказал ей. Боялся. А ты – молодец. Я даже это… рад. Ну, ты понимаешь.

– Спасибо.

Я улыбаюсь, мы жмем друг другу руки. Стас обрывает песню на середине.

– Что такое?

– Ничего.

* * *

У меня – бодун. Ничего не хочется, никто мне не нужен. Пошли вы все в жопу. Я – никто. Пустое место. Пацан, который всю жизнь проживет в этом городе, в этом сраном районе. У меня слишком много лени, слишком много пассивности, чтобы что-то менять. Я ненавижу себя. Я не знаю, чего я на самом деле хочу. Я даже не уверен, люблю ли я Ленку. Не уверен, хочу ли куда-нибудь отсюда уехать. Может, я могу жить только здесь и больше нигде.

Я иду на кухню, открываю кран, наливаю в стакан воды. По радио говорят, что погиб Цой. Разбился на мотоцикле.

За окном пасмурно. Дождя нет, но все небо в серых мрачных облаках.

Ламбада

Богачев, институтский комсорг, нажимает на кнопку «play» магнитофона «Toshiba». Играет Ламбада. Катя встает и, покачивая бюстом, начинает танцевать. Она, как и я, учится на «технологии материалов», только на курс старше: перешла на третий. Кроме нее и меня, на поездку в Германию претендуют одногруппница Кати Ирка Давыдова и парень со «сварочного производства» – его фамилию я не знаю. Нас рекомендовали преподаватели немецкого – мы единственные, кто что-то учил, остальные просто балдели. Богачев сказал, что канцлер Коль лично пообещал Горбачеву каждый месяц приглашать пятьсот человек в Германию – возраст от шестнадцати до двадцати пяти, – и мы будем первой такой группой: по пятьдесят человек от каждой республики, десять от нашей области.

Катя приближается к Богачеву и руками манит его: встань и потанцуй со мной. Тот кладет ей руки на пояс, и они движутся взад-вперед по красной дорожке секретарского кабинета. Ламбада заканчивается, следующая песня на кассете – «Есаул» Газманова.

Богачев уменьшает звук почти до нуля, садится за свой стол.

– Все, теперь – рекомендации, а то в райкоме приколупаются – и ни в какую Германию не попадете. Обидно будет, да?

* * *

Вокруг большого стола сидят все пятьдесят человек белорусской группы, в том числе я, Катя и Ирка. Парня со «сварки» не взяли – оказалось, что у него в Германии работает папа, и он там был уже несколько раз.

Второй секретарь комитета комсомола БССР обводит нас взглядом, начинает говорить:

– В общем, я без предисловий. Главное – шарить в немецком. Кто не шарит – купите какой-нибудь разговорник, а то самим будет хуже потом. Помню, ездил когда-то давно, еще в институте, в Англию. А я в школе испанский учил и в английском не шарил вообще. И со мной парень один поселился – сказал, что знает английский нормально. Оказалось – не знал ни фига. «Рашен, рашен» – и все. Приходит хозяйка, говорит, что обедать пора – а мы вообще не врубаемся, что она хочет. Это первый момент. Второй – насчет подарков. Сами ничего не просите. Все вам подарят – джинсы, кроссовки там, прочую дребедень. Но просить ничего не надо. Семьи должны быть нормальные, за этим там строгий контроль. Правда, проколы случаются. У нас ездила группа в прошлом году – там был такой Саша, тихий парень, спокойный. И попал он к какой-то немке религиозной. Она его в церковь водила все время, а когда уезжать – всем другим джинсы подарили, плеер кому-то, магнитофон, а она ему – пачку печенья. Ну, все конечно, с пониманием отнеслись, поделились, кто чем мог.

И третий момент. Вас там будут расспрашивать, ясное дело, про то, что у нас происходит, как люди живут, и тэ дэ, и тэ пэ. Так вот, чтоб глупости не говорили, вроде того, что ездите в Минск за колбасой и так далее. Все понятно? Сопровождать вас будет Петренко Игорь Сергеевич, прошу любить и жаловать.

Бородатый дядька встает, кивает.

– Только будет он без бороды – как на фото в загранпаспорте. Ну, удачно вам съездить.

* * *

Самолет снижается. Видны домики, крытые черепицей, едущие по автобану машины. Все – маленькое, как игрушечное. Оля, не отрываясь, смотрит в окно. Я, чтобы больше увидеть, прижимаюсь к ней слишком близко. Она не обращает внимания.

Оля учится на филфаке нашего пединститута, старше меня на год. Я приметил ее еще в Минске, когда она старалась отколоться от могилевской группы, показать, что не с ними. Я ее понимаю – слишком много колхозников и идиотов.

* * *

Автобус везет нас в Гамбург на мюзикл «Кэтс». С некоторыми едут «гостевые родители», моя Дорис и Олин Хельмут. Мы с Олей сидим на одном сиденье, Хельмут и Дорис – тоже вместе, через проход.