Скорми его сердце лесу - Богинска Дара. Страница 2

Меня била крупная дрожь, и я прижалась к его плечу и спрятала лицо. Стыдно. Никогда такого не было. И что на меня нашло? Мы встали у сливы, перешли с мостовой на траву, народа тут было чуть меньше, и толпа обтекала нас, как шумная река камень.

– Ну что ты, мышонок. – Син попытался отстранить меня, но я вцепилась намертво. Ханъё растерянно хмыкнул и… обнял меня, положив на макушку острый подбородок. Его объятья были горячее людских и пахли звериным мускусом. – Ну-ну. Напугалась?

– Угу.

– Давай постоим тогда так немножко. Прости… Я забыл, что в час петуха [2] здесь уйма народу.

Прошло несколько минут. Я разомлела, перестала дрожать и, пряча глаза, отстранилась. Син мне улыбался, понимающе и мягко. За нашими спинами встала Амэя, и я ощутила ее внимательный, недовольный взгляд. Мне нельзя было трогать ханъё. Меня, чистокровную, сама мысль об этом должна была повергать в ужас. Вместо этого я тянулась к Сину, как молодой бамбук к солнцу.

– Все в порядке. Когда я впервые попал в столицу, то был просто в ужасе. Я потерялся на рынке, забился под какую-то телегу и ревел как девчонка.

– Я, – важно задрала я нос, – никогда не реву!

Син засмеялся, взял меня за руку (внутренности сделали кувырок и кое-как, явно попутав места, плюхнулись обратно) и потянул вдоль садика камней. Это было не самое популярное место у гуляющих, вдали от местных достопримечательностей, прилавков со съестным и сувенирами. Я все еще подрагивала и была рада удалиться от толпы.

Там мы впервые поцеловались.

Все это казалось невозможным, было сладким сном, где на губах у тебя вкус персика, по ресницам скачет солнце и что-то большое, теплое мурчит в груди. Син целовался умело и нежно, и мне было понятно, что это не первый и не второй его поцелуй. Он улыбнулся, когда я придержала его нижнюю губу губами, провел ладонями по моим плечам. Когда я открыла глаза, в его расширенных вертикальных зрачках дрожали отсветы парящих рядом фонариков.

– Твой отец убьет тебя, – шепотом сказал он и разогнулся, делая полшага назад. Там, где под моими ладонями была его теплая грудь, стало прохладно, я поежилась. – И меня тоже.

– Брось, это все предрассудки. Он поймет.

– Не думаю. Если уж твоя подруга не поняла, то вряд ли поймет отец.

Син скосил взгляд на тропинку, по которой мы прошли. Я попросила Амэю остаться у входа в сад, но даже сквозь разделяющее нас расстояние ощущалось ее осуждение. Я сдержала свое высокомерие: хотелось ответить, что Амэя была моей служанкой, не подругой. Разница была значительной.

– Она ничего ему не скажет.

Ханъё вздохнул и переплел наши пальцы. Мое сердце зачастило. Как жаль, что она была настолько чистой, что это накладывало на меня обязательства.

– Это так глупо, – вздохнула я. – Мы же в столице! Здесь люди женятся на ханъё, заводят детей, и…

Я поняла, что сказала слишком много, когда Син приподнял брови. К лицу тут же прилила краска, и я опустила ресницы.

– А что, ты бы хотела выйти за меня замуж? – с коварной улыбкой протянул кот. Мне от стыда стало жарко. Боги, какая глупая! Ну надо же было ляпнуть!

Это был запретный плод, как яблоки в императорском саду. Ханъё и людям не возбранялось общаться друг с другом, встречаться, заводить семьи. У них даже могли быть дети – и от такой связи мог родиться как человек, так и ханъё.

Но мне не повезло. Не менее десяти поколений моих предков были людьми, а отец любил подчеркивать, что я – первая на памяти летописцев нашей семьи девочка. Чистокровная, его драгоценная жемчужинка. В моем роду такого никогда не случалось – связи между человеком и ханъё…

И я не могла подвести семью. Мне было суждено выйти замуж за такого же чистокровного, как и я, родить чистокровного ребенка и с гордостью носить эту дурацкую приставку «ши» между именем и фамилией.

Я была послушной дочерью, скромной, умела опускать глаза, кланяться и говорить тихим и нарочито высоким голосом со старшими – в общем, воплощала в себе все то, что ожидают отцы от своих драгоценных жемчужинок.

Син был моим бунтом. Моим своеволием. Но выйти за него замуж?.. О, нет. Мне бы не хватило смелости.

Кот не дождался от меня ответа. Он бы никак не выдал своих эмоций, если бы не дернувшийся полосатый хвост за его спиной.

– Тебе это не нравится тоже, верно? – спросила я робко. Син провел рукой ото лба назад, пропуская между пальцами светлые пряди.

– Мы делаем так, как нам приказывают. Люди, обычаи, случай… Только собакам это может приносить удовольствие.

Выглядел он при этом немного отстраненно и грустно. Такой милый. Выйти за него замуж? Кажется, я впервые тогда задумалась об этом, о настоящем союзе с ханъё, а не об украденных у мира поцелуях под сенью сада.

Это было невозможно. Но если чему-то и научили меня мамины книги, на которых я выросла, – так это мечтать.

Мы пошли дальше. Вишневые деревья благоухали и поскрипывали черными ветвями над головами, под подошвами звонко стучали камни. Между нами повисла тишина, такая грустная, тягучая, созерцательная. Я поглядывала на Сина, откровенно любуясь блеском его необыкновенных золотых ресниц, воинской выправкой. Ему невероятно шло темное хаори [3] стражника с гербом столицы – серебряным драконом – на рукавах. Мне, в моем узком платье, приходилось часто переставлять ноги, чтобы поспевать за его шагом.

– Твой отец еще не вернулся? – спросил Син, хотя это я должна была увлечь его беседой. Словоплетение было женским ремеслом.

– Нет. Должен со дня на день, но все еще нет.

– Его Императорское Величие отправил твоего отца к своему брату, верно?

– Да, в провинцию Енота, на север. Ты… бывал там?

– Нет, – Син качнул головой. – Моя мать из провинции Змеи. Я вырос там.

– В самом деле? Я думала, чтобы стать императорским гвардейцем, надо родиться в столице.

На угловатой челюсти кота едва заметными белыми пятнами обозначились желваки. Словоплетение явно было не моим ремеслом, что ж.

– Мой отец чистокровный ханъё из столицы, потому и стал капитаном стражи. А маму не впустили в город, потому что она ёкай.

По плечам у меня пробежали мурашки. Против воли я уставилась на его кошачьи уши на макушке. Ёкай! Обитатель страшных сказок – его мама?!

Мне стало стыдно, что я залезла куда не надо, и в то же время интересно.

– Отец подделал документы, чтобы меня взяли на службу, – сделал еще одно признание ханъё.

Меня тронуло его доверие.

Про обращенных, ёкаев, ходило множество слухов. О процессе изменения своего тела на тело ханъё или обратно известно было очень мало. Про это знали только шаманы. И не такие, как папа, а лесные, дикие, те, что творили кошмарные ритуалы и над чьими домами почти наверняка висели черепа и предупреждение: «Не входить».

Говорят, ёкаи не способны контролировать себя и обречены сходить с ума. Даже после смерти они не находят себе покой и становятся рейки – духами, что способны лишь на месть и причинение страданий.

Говорят, что за перевоплощение ёкаи платят страшную цену.

Говорят даже, что ёкаи теряют не только человеческий вид, но и способность говорить. И, в отличие от ханъё, что с возрастом способны прятать от глаз зевак уши с хвостом, не могут скрыть свою природу.

Я очень хотела спросить про все это у Сина, потому что папа никогда мне об этом не рассказывал. Но это было бы невежливо.

– И где сейчас… твоя мама?

Син пожал плечами и отвернулся, всматриваясь во тьму вишневых деревьев. Его уши поникли.

– Не знаю. В последний раз я видел ее в шесть. Она отправила меня в столицу, а когда я вернулся домой спустя годы, ее там уже не было.

Новое знание не испугало меня. Даже наоборот, вокруг Сина будто появилась новая аура ранимости, скрываемой за улыбкой. Мы шли по тропинке, и для меня с каждым шагом он, казалось, становился еще привлекательней.

Я коснулась его плеча. Он повернулся ко мне: брови сведены, выражение на лице серьезное, в глубине зрачков горит зеленый огонь.