В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Сойта Марина. Страница 44
• Качественный сон
• Питательная еда
• Отношения с мужем
• Уязвимость с друзьями
• Моя собака
• Природа: глубокое дыхание и движение
• Психообразование, включающее взгляд на последствия травмы как на адаптацию
• Принятие своих особенностей и ограничений
• Значимая работа
• Путешествия
• Самовыражение в одежде
• Творчество
• Проявление себя в том, что раньше вызывало страх и стыд
• Блог
• Тектонический сдвиг – честный диалог с сестрой, тетей (сестрой отца), друзьями родителей и, наконец, с мамой
• Эта книга
Терапия
Я сменила много психотерапевтов (в какой-то момент я заметила, что обращаюсь к психиатрам, которые практикуют в сфере психотерапии). Затем я осознала, что делаю это вовсе не потому, что не доверяю своим коллегам-психологам. Кто-то во мне искал ответы и понимал, что эти ответы лежат за пределами условной нормы, в более серьезных психических нарушениях. Кто-то во мне видел надлом (который был нормальной реакцией на ненормальную ситуацию, ведь патологизация нашего естественного состояния мне не близка), однако не особенно стремился его признавать.
Терапевтический процесс осложнен границами нашей психики: мы работаем с тем, что находится в рамках дозволенного, и, если наша психика, стремясь защитить нас, прячет многие вещи, они автоматически попадают в области «несказанного», которое скрывается под грифом «неважное». В моем случае «неважным» оказались университетские годы, отсутствие огромных фрагментов в памяти касательно детства, а моя способность убедительно выстраивать самые разные факты и доводы, превращая их в стройную систему, не давала моим психотерапевтам возможности увидеть то, что пряталось в глубине моего тела и моей психики: следы травмы.
Я долго была в терапии. И я преподносила обстоятельства из разных периодов своей жизни под соусом «нормальности». Это страшно – признавать травму. Это страшно – признавать то, что привыкло прятаться за семью замками отрицания. Но самое страшное – не иметь возможности быть даже осведомленным об этом…
Несмотря на опыт личной терапии, групповой терапии, множество обучений на тему самых разных вариантов травматического опыта, супервизию и работу с детьми, пострадавшими от жестокого обращения (что может быть более красноречивым?!), мне успешно удавалось не замечать слона в комнате. Еще бы: создавать кажущуюся нормальность было профессией, которую я освоила с самого раннего детства – гораздо раньше, чем стала психологом.
К тому же границу между нормой и патологией так легко размыть с помощью слов, которые мы используем. Наш язык предлагает нам множество приемов, которыми можно сгладить реальные вещи и сделать их гораздо более приемлемыми – такими, на которых не стоит заострять внимание.
«Жестокость» прекрасно заменяется словом «строгость». Физическое и эмоциональное насилие подавались мной под соусом «конечно, временами мама могла быть строгой…», а дезорганизованная привязанность превращалась в «…но я очень любила ее».
Три года употребления амфетамина превращались в «иногда баловалась наркотиками – о, эта юность и ее эксперименты!».
«Ложь» прекрасно заменялась словом «фантазия». То, что я лгала о самых тяжелых вещах в своих отношениях, я подавала под соусом «иногда я кое о чем умалчивала, а иногда кое о чем врала, но все мы не идеальны».
Долгое время мне и моим психотерапевтам было достаточно моего вполне здорового ответа на вопрос, связанный с актуальным контекстом: «Как вы к себе относитесь?», – я считаю себя значимой, достаточной, сильной, умной, в меру красивой, выносливой, а теперь давайте поговорим о трудностях в моей повседневной жизни.
И ключевое: я ни в коем случае не обесцениваю всю проделанную работу над своим настоящим. Более того, я считаю, что без этой работы я не смогла бы опознать того самого слона в комнате. Я снова повторю: самое главное – это то, как мы выжили, а не то, как мы травмировались. Самое важное – это то, как мы строим свою жизнь здесь и сейчас. Благодаря работе над благополучием в своем настоящем я получила допуск к режиму обучения и только затем отошла на шаг назад, чтобы взглянуть на полную картину своей жизни. Это лишь моя история, и ваша логика исцеления может быть совершенно не похожа на то, что происходило со мной, – но то, что мы знаем о травме к этому моменту, неизменно сводится к понятию нейропластичности. К практике нового поведения, раз за разом. Именно это новое открывает возможности для другого восприятия своего прошлого и себя в нем.
Возникает вопрос: как же мы можем работать терапевтами тогда, когда не можем гарантировать того, что мы сами уже достаточно исцелены?
Определенно, в этот момент своей жизни я знаю себя и свои травмы лучше, чем пять лет назад. С той же определенностью я смогу сказать о себе это через пять лет. И определенно, клиенты, работавшие со мной пять лет назад, работали с той версией меня, которая знала себя ровно настолько, насколько она могла на тот самый момент.
И это верно в отношении любого другого психотерапевта. Исцеление, как и обучение, – это дорога длиною в жизнь. На разных этапах нам доступны разные области этой дороги. И это касается терапевтической этики: определенно, нам важно быть в контакте с самим собой для того, чтобы работать со своими клиентами и пациентами. Определенно, нам важно посещать терапию и регулярно проходить супервизию. Определенно, нам важно иметь необходимый уровень образования и профессиональной подготовки. Но также определенно и то, что, следуя за этими требованиями, мы все равно ограничены своими возможностями здесь и сейчас, так же как и возможностями науки.
И снова – на мой фаталистичный взгляд – это то, с чем нужно смириться. Допуск в мир психотерапии – это стандарты этики. Да, в РФ нет закона о психологической помощи, но есть, например, стандарты APA[30] (которым я настоятельно рекомендую следовать). И требуя от себя «идеального исцеления» и «идеального знания», мы требуем от себя невозможного. Наши знания меняются – как о себе, так и о психотерапии. Наука идет вперед. Наша жизнь идет вперед. И все, что мы можем, – это знать зону своего ближайшего развития и смело погружаться в нее.
Мы приобретаем новые знания благодаря тем знаниям, которые уже есть у нас на руках. Мы узнаем благодаря знаниям. И да – мы исцеляемся об исцеление.
В работе с клиентами я стараюсь фокусироваться на настоящем. На их благополучии в моменте здесь и сейчас. На их отношении к себе здесь и сейчас. На их устойчивости здесь и сейчас. На их сопереживании себе и другим здесь и сейчас. На тех ценностях, которые значимы для них здесь и сейчас. На их связи с разными частями себя здесь и сейчас. Конечно, мы заглядываем в прошлое – но лишь тогда, когда они сами действительно этого хотят.
Но если не чувствовать удовлетворения от таких повседневных мелочей, как вечерняя прогулка, приготовление ужина или игры с детьми, жизнь неизбежно будет проходить мимо (2, с. 84).
Нам не обязательно говорить о травме для того, чтобы исцеляться, – слышала я на множестве обучений, видела я на множестве примеров, подтверждала я своей собственной жизнью. Но нам обязательно практиковать новое поведение. Приобретать новые навыки. Выходить за рамки беспечности, которая временами берет корни вовсе не в оптимизме, а в глубокой безнадежности. Учиться заботиться о себе. Отрезвлять себя знанием, что никто, кроме нас самих, не сможет спасти нас. Никто, кроме нас самих, не сможет подарить нашим юным частям другой конец их истории. Никто, кроме нас самих, не сможет обеспечить наше тело чувством безопасности. Никто, кроме нас самих, не сможет приобрести навыки саморегуляции. Никто, кроме нас самих.
Так мы будем двигаться вперед. А когда мы почувствуем себя устойчиво в своем настоящем, возможно, мы захотим использовать шанс заглянуть чуть глубже в свое прошлое. И тогда придет время для расширенной версии того самого вопроса «Как вы относитесь к самому себе?», и он будет звучать как «И как давно вы так относитесь к себе?»[31].