Акт исчезновения - Стэдмен Кэтрин. Страница 3

Смотрю дальше. Ее родители такие крутые… Оба красавцы, оба актеры. В девяностые ее отец снимался едва ли не во всех фильмах. Думаю о своем отце Треворе, который в анораке раскатывает на велосипеде по сельской местности в Бедфордшире.

Трясущимися пальцами набираю сообщение Джорджу, нажимаю «отправить» и открываю дверь кабинки. Стоя перед огромным зеркалом, разглядываю себя, проверяя, можно ли понять по глазам, что мое сердце разбито.

Нет, нельзя.

Наверное, я все-таки хорошая актриса. Поправляю волосы, освежаю помаду и смотрю на свое 28-летнее отражение. Лицо Джейн Эйр смотрит на меня в ответ.

Я знаю, о чем она думает, потому что об этом думаю я.

Мы в полной заднице.

2

Незнакомец в дверях

Через несколько часов я сижу дома одна, уставившись на свое сообщение Джорджу.

Почему ты не рассказал мне о работе?

Я могла бы написать кучу всего, но не стала, спросив только об этом. А он не ответил. Поэтому, услышав стук в дверь – хотя у Джорджа, разумеется, есть ключи, – я уверена, что это он: промокший под дождем, грустный, раскаивающийся, готовый объясниться…

Учитывая все обстоятельства, наверное, глупо считать эту ситуацию простым недоразумением, недопониманием. Однако меня всегда вела по жизни надежда. Каждое «нет», которое мне когда-нибудь говорили, я воспринимала как почти «да». И этого почти «да» всегда хватало.

Я отодвигаю защелку, впуская в теплый дом порыв ветра и дождя. Но конечно, на пороге не Джордж, а какой-то улыбающийся незнакомец в красной куртке-бомбере.

– Привет. Вы Миа, да? – Он примерно мой ровесник, держится непринужденно, у него легкий ирландский акцент. – Да? – Опускает взгляд на влажный скомканный листок, который держит в руке. – В общем, меня попросили забрать вещи Джорджа.

– Вещи Джорджа?

Какое-то время мы стоим молча, пока я пытаюсь понять смысл того, что сказал ирландец. А когда до меня доходит, я чувствую страх и растерянность. Но потом так же внезапно успокаиваюсь: наверняка я не так поняла. И все же сильнее вцепляюсь в дверной косяк.

– Простите, но кто вы? – спрашиваю я. Мой голос звучит словно издалека. Возможно, он тоже больше не хочет оставаться со мной.

– Да, извините. Я Энди. – Ирландец приветливо протягивает руку. – Я из, э-э, «Чудо-грузчиков». – Он как-то боязливо произносит название компании, пока я в оцепенении пожимаю ему руку.

– Что ж, ладно, – выдавливаю я и прочищаю горло. – Понятно. А Джордж придет?..

Эдди хмурится, на его красивом лице появляется извиняющаяся гримаса:

– Нет, не думаю.

Через пару часов в гостиной недостает стульев, книг, картин. В тех местах, где они стояли или висели, осталась только пыль, о существовании которой я даже не подозревала. Энди аккуратно открывает входную дверь. Едва услышав, как он заводит мотор, я наконец даю волю горячим злым слезам, которые молча душили меня с тех пор, как он вошел в дом.

Джордж ушел. Он бросил меня – вот так… После шести лет любви – или того, что я считала любовью.

Он так и не ответил на сообщение, которое я отправила ему, пока Энди собирал вещи.

Я так и не получила ответа на вопрос: что происходит, черт возьми? С другой стороны, и так понятно, что происходит: поступки громче слов.

В голову приходит одна мысль, и мой большой палец зависает над ярлычком поиска в Инстаграме [9] в телефоне. Знаю, это дорога в безумие. Если я пойду по ней, то очень скоро мне станет очень больно, и все же в какой-то степени я хочу этой боли. Она заполнит пустоту в комнате, появившуюся после того, как Энди ушел, забрав все вещи Джорджа.

Я набираю ее имя…

Появляется аккаунт. Ее тщательно продуманная интернет-жизнь в точности такая, как я и представляла. Наоми Фэрн и ее до боли крутая жизнь. Вот пост двухдневной давности: полароидный снимок, на нем бледная рука, которая держит сценарий, прикрывая титульный лист. Простой золотой ободок на среднем пальце, прозрачный лак для ногтей, рукав серого худи.

Наомифэрн: Новая работа. Пока не могу сказать, какая, но она особенная.

В конце смайлик. Всмотревшись, я вижу, что это не просто какой-то абстрактный злак: смайлик призван символизировать рожь. Забавная подсказка для преданных подписчиков. Я вдруг вспоминаю, что ей всего двадцать один.

Просматриваю ее предыдущие посты в поисках чего-нибудь, что поможет объяснить мой опустевший дом. Одна запись привлекает внимание. Опубликовано на прошлой неделе.

29 января. Хэмпстед-Хит [10]

Наомифэрн. Тени

На снимке – две тени, удлинившиеся на зимнем солнце на дорожке в Хэмпстед-Хит. В кадре видны носки ее белых туфель, а справа – краешек обуви другого человека. Внутри все переворачивается: эта обувь мне знакома. Я зажимаю и увеличиваю изображение, сгорбившись и щурясь на телефонный экран, словно восьмидесятилетний старик на своей одинокой кухне.

Вытертый темно-синий «Адидас». Его кроссовки. Он покупал их при мне. Тысячу раз он разбрасывал их по дому, а я подбирала и ставила на место. Сердце просто разрывается, а потом я чувствую гнев – резкий, как ожог кислотой.

Он бросил меня ради нее. Как он мог подумать, что это в порядке вещей – так поступить со мной? После всего, что мы говорили друг другу, кем были друг для друга… Шесть лет. И ни слова. Никаких объяснений. Просто ушел…

Меня скручивает от гнева; я чувствую себя зверем, готовым зарычать.

Закрываю аккаунт Наоми и кладу телефон на кухонную стойку. Лучше пока оставить его там.

Сосредотачиваюсь на дыхании, пытаясь справиться с новым приливом слез, которые щиплют глаза. Нужно сохранять спокойствие.

Я не могу винить Наоми. Бог знает, рассказал ли ей Джордж обо мне – может, она даже не подозревает о моем существовании… Я убеждаю себя, что нельзя винить ее, потому что помню себя в двадцать один – помню, как была влюблена. Нельзя забывать: виноват он, а не она. Он ушел сам – его не забирали силой.

Ей двадцать один, а Джорджу в ноябре исполнится тридцать. Ради самосохранения я не буду больше думать об этом: теперь это не мое дело.

Блуждаю взглядом по кухне, по оставшимся вещам. Разве у нас не должно оказаться чего-то большего, чем телевизор с плоским экраном, чайник, тостер и блендер? Знаю, сейчас не время принимать такие решения, но все же задумываюсь, не продать ли квартиру. Я считаю ее своей. Я внесла первоначальный взнос, мое имя указано в ипотечном договоре. К тому же мы не женаты. И я одна полностью оплачивала ипотеку последние пять месяцев. Я сама решаю большинство проблем. Так что в каком-то смысле Джорджа уже давно здесь нет. Интересно, смогу ли я рассказать кому-нибудь о том, что произошло, внутренне не умерев? Так, чтобы не пришлось играть роль жертвы… Я не жертва.

Мой гнев снова выплескивается через край. Как я могла быть такой дурой, чтобы полюбить его? Доверять ему?

Выпрямившись, делаю глубокий вдох и пытаюсь отвлечься. Нужно решить, что делать.

Есть один прием с переосмыслением – я использовала его, когда заходила в тупик, работая над ролью в «Эйр». Когда роль грозила поглотить меня. Когда я вдруг ощутила всю тяжесть ответственности: мне предстояло рассказать историю Шарлотты Бронте. Каждый раз, когда мне не удавалась сцена, или я замерзала, или уставала, или боялась, я спрашивала себя: а что бы сделала Джейн? Не что сделала бы я сама, а что бы сделала Джейн, окажись она здесь и сейчас?

И я задаю себе вопрос: а что бы сделала Джейн?

И ни на секунду не задумываюсь, потому что знаю ответ. Ведь я так долго жила ее жизнью…

В романе Джейн спрашивает себя: «Кто во всем мире позаботится о тебе?» И отвечает: «Я сама о себе позабочусь».