Здравствуйте, доктор! Записки пациентов (сборник) - Нова Улья. Страница 14
Утро встретило Олю пустой и прозрачной. Ей не давали есть со вчерашнего дня. «Голая девушка под простыней — блеск!» — пошутил Иван Семенович, когда санитарки уложили Олю на хирургическую кушетку. Медсестра со шприцем обнажила Оле плечо. Интересно, сколько раз тебя должны уколоть, чтобы развилась зависимость, — думала Оля, уносясь в страну розовых грез. Ее кушетку с грохотом вывезли в коридор, казалось, Оля снимается в клипе отчаянной рок-группы. Зеленые стены, лампы дневного света, скрип каталки по пути в операционную — Оля смотрела по сторонам во все глаза, стараясь на всякий случай запомнить больше картинок. Все это происходило с ней не потому, что она была нехорошим человеком. Не потому, что плохим был Егор. Оля просто слишком много взвалила на свои плечи. Медсестра Кейт Мосс везла каталку с Олей, поверх белого больничного халата был наброшен байковый для тепла. Рядом с каталкой шел Иван Семенович, лысый доктор в очках. На Олю напало желание говорить без остановки. Она задавала дурацкие вопросы доктору и хихикала сама вместо ответа. Наверное, по пути в операционную не принято смеяться шуткам пациента. Но Оля была уверена, что, когда ее выключат из реальности, хирург начнет петь арии. Наконец, реаниматолог не выдержал и заткнул Оле рот с носом маской с анестезией. Она сделала два глубоких вдоха, газ в маске отдавал привкусом пластикового пакета.
Человек, которого привозят из реанимации, пахнет ладаном. Оля поняла это потом, чуть позже, когда в палате менялись жильцы, и новых бабушек увозили в операционную одну за другой. Из наркоза Олю растолкал хирург-заведующий:
— Болит?
Прилежная Оля медленно возвращалась из расфокуса, чтобы старательно шевелить ногой:
— Нет, не болит!
Доктор улыбнулся, стальные глаза стали по-детски счастливыми. Оля отметила про себя, что нога шевелится. А этот доктор целое утро вырезал Олины двадцать восемь миллиметров боли. Он видел ее изнутри.
Оля приходила в себя. Она не видела Элвиса, не шла по светлому коридору, она просто хорошо выспалась впервые за долгое время, правда, проснулась с разрезом в спине. «Ты такая крутая лежишь, в пластырях», — сказала санитарка, отдирая от плеча хирургический датчик. Она притащила Оле утку и поставила под кровать. Оле стало страшно. Легче пережить момент, когда в тебя втыкают катетер, чем один раз описаться под себя. Она смотрела, как усердно тужится женщина, которой стало намного легче после операции, дочь придерживала ей железное судно и хвалила, как маленькую, будто они с матерью поменялись ролями.
Оле нельзя было вставать четверо суток. Казалось бы, лежи и радуйся. Но человеку ведь поминутно что-то надо: стакан воды, влажную салфетку, зубную щетку. Для этого в больницу к Оле приехала мама. Ночью она спала на матрасе под Олиной кроватью. Ее хрупкая мама, которая хватает ангину от хлопка форточки, жила на полу. Оля делила с мамой больничный обед напополам. Мама заплетала Оле косы и говорила, что все болезни от нервов. А Оля чувствовала запах сырого мяса. Даже ее запястья пахли этим разрезом в спине. Удивительно, что спину продырявили всего сантиметров на пять, а запах был так силен, будто отняли ногу. «Доброе утро», — пискнул телефон сообщением от Егора. Оля нажала отбой и отвернулась на другой бок, впервые не найдя что же сказать возлюбленному. Она попросила маму потрогать ей пятку и пальцы на правой ноге. Вдруг чувствительность вернулась, раз боли нет. Нога все равно была деревяшкой. Иван Семенович сказал, что онемение проходит очень долго, но это не страшно, главное — бедро не болит:
— Умеет Палыч генеральские грыжи выбирать! — говорил Иван Семенович про хирурга.
И вот этот термин «выбирать грыжу» звучал так по-свойски, будто Палыч вместо Олиного позвоночника выбрал ягоды клюквы из ведерка с черникой. Оля радовалась вместе с врачами, что вот эта дробленая генеральская мерзость, которая отравляла ей жизнь, исчезла, и теперь все пойдет по-другому.
Когда ты болен, ты не напишешь книгу или сонату. Ты лежишь и ждешь, что дни, отпущенные на заживление, закончатся. В болезни ты одинок, и тебя это не особенно беспокоит. Даже наоборот. Собаку, которая уползла зализывать раны, страшно удивляет, что кому-то до нее может быть дело. Женщина, которой было плохо, начала шутить бородатыми шутками из телевизора. Оля с мамой понимающе переглядывались. Мама уходила читать в коридор, когда к Оле приходили друзья. Друзья смотрели с жалостью, а Оля не могла понять: разве она перестала быть суперженщиной? Ну и что, что она писает в пакетик, пристегнутый к кровати. Это всего лишь ее временная жизнь: поворот влево к компьютеру, вправо к чайной чашке — всё. На перекладине над Олиной хирургической кроватью болталась скакалка, чтобы хвататься за нее рукой и менять положение тела. Так много чужих людей страдало на кровати, что скакалка сильно размохрилась.
— Позови Кейт Мосс, пусть поправит капельницу, — просила Оля подругу, и та срывалась с места, готовая быть хоть чем-то полезной в царстве боли, швов и лекарств.
Когда Олю подняли на ноги и научили носить ортопедический корсет с железными пластинами, она смогла в нем гулять по больничному коридору. Она видела совсем молодых мальчиков в инвалидных колясках. Она благодарила Бога, что с ней не так. Когда в палату подселили женщину с букетом роз, Оля не выдержала и настрочила Егору: «Слушай, привези мне цветов, а то перед тетками неудобно». Егор уточнил: «Какие тебе нравятся?» Оля нахмурила лоб: «Не знаю. Беленькие».
В тот день Оля смогла сама дойти до умывальника и почистить зубы. Она хотела в душ, но мышцы были слабые, и спину без корсета совсем не держало. Мама помогла опуститься в ванне на корточки. Оля вечность простояла под теплой струей воды, та лилась на ее заклеенную пластырем раненую спину. К вечеру Егор принес букет, сентиментальный и чудовищный, — белые хризантемы в зеленой обертке, которая пускала ядовитый сок в пластиковую бутылку без горла.
Олю выписали через две недели, чтобы привыкала к жизни заново. Первая прогулка в одиночку до поликлиники на капельницу, чуть позже — первая сигарета, первый бокал красного вина. Чтобы сделать человека счастливым, достаточно забрать у него свободу, а потом вернуть назад. Оля с радостью носила ортопедический корсет, ощущая себя дамой эпохи Возрождения.
— Ты видела, как ты двигаешься? — беспокоились подруги. — Это точно нормально?
Оля чувствовала зашитое место на пояснице и боялась согнуться. Она искренне верила в то, что ее улучшили, пусть теперь всю оставшуюся жизнь придется недолюбливать диваны с мягкой спинкой. Постепенно к Оле вернулся цвет лица и желание ходить на работу. Свою неестественную осанку она считала королевской.
— Девочки, купите себе корсеты для коррекции осанки, вместо того чтобы тратить деньги на педикюр, — советовала Оля подругам.
Когда у нее появился новый ухажер, Оля внутренне хохотала от того, что он не догадывается: правая ее ступня до сих пор ничего не чувствует. А еще понятия не имеет, кто такой Егор, и почему он до сих пор пишет Оле смс. Беда в том, что Егор все время будет ассоциироваться у нее с запахом ладана и зеленым букетом, пускающим в воду сок. Оля убедила себя в том, что именно болезнь мешала ей стать по-настоящему собой.
Елена Крюкова
Колыбельная
© Елена Крюкова, 2014
Его привезли на рассвете. Доктор Ян Борисович Готфрид сухо выронил на бегу: суицид банальный — и дальше бежал, не оглядываясь, только белая шапочка на затылке тряслась. Доктора Готфрида так и называли: Стайер. «Наш Стайер побежал, — шептали санитары, — ну точно, тяжелый груз нам сегодня забросили».