Здравствуйте, доктор! Записки пациентов (сборник) - Нова Улья. Страница 38

На мое счастье, дежурный нейрохирург оказался опытным врачом и после проверки рефлексов объявил: «Нет у нее никакого менингита. Пункцию!»

«…Да она бредит, осторожно». Врач слегка трясет меня за плечи. «Вас надо оперировать. Понимаете меня? Мы перевозим вас в другую больницу». Прихожу в себя и киваю (взрыв в голове). Хоть в тридевятое царство. Дайте воды.

Каталка, подпрыгивающая на стыках. Сирена скорой. Переезд в институт Склифосовского.

На очередной выбоине колеса подскакивают, взрыв в голове, отключаюсь.

Меня приводят в сознание, на время возвращается речь. Из далеких разговоров понимаю, что, если не оперировать — мне конец, а если оперировать — почти конец. То есть небольшая надежда существует.

Пока везут в отделение, каталку все время крутят, чтобы пациент въезжал в двери головой вперед. Очень они тут суеверные.

— Перифокальный отек… поперечная дислокация… геморрагический… псевдотуморозное… куда ее?

— В четвертую.

— Там нет мест.

— Ну положите в коридор. Вы что-нибудь хотите?

— Воды.

— Может, в туалет?

— Не хочу.

— Да не здесь. Сейчас в процедурную укатим, там спокойно. Я вам судно принесу.

— Воды.

Медсестра приносит воду, подушку и одеяло.

— Так удобно? Может, компоту?

— Спасибо. Принесите.

— Дома знают, что вас перевезли в другую больницу?

— Нет.

Доставая мобильник:

— Говорите телефон, я сейчас позвоню.

Сосредотачиваюсь, диктую. Слышу — дозвонилась.

Юный доктор Илья Вениаминович с пачкой документов пытается собрать анамнез. Только у меня трудно что-либо собрать — память и способность концентрироваться стремительно теряют обороты.

А вот и моя семья. Юный доктор уходит в реанимацию, строго наказав родственникам периодически хватать меня за руки, проверяя — жива еще аль нет. А то все может случиться.

Замечаю время — 00:55. Однако… уже ночь?

В пять утра в операционной — нейрохирург, рядом ассистент Илья Вениаминович, анестезиолог и операционная сестра.

Нейрохирург Сергей Алексеевич, увидев, что я в сознании, приступает с расспросами:

— Ваше имя? Сколько вам лет? Работаете? Кем? Понятно. С вами был ваш муж? А молодые люди — ваши дети? Как настроение, нервничаете? Ну, раз шутите, значит, не очень волнуетесь.

Расспрашивает он для того, чтобы после операции, задав приблизительно те же вопросы, понять — насколько сохранилась моя личность и память.

Честно говоря, меня настолько извела постоянная боль, что этой операции я ждала как избавления. «Выживу ли? Вероятность небольшая. Ну — будет так, как оно будет. Попытка не пытка, как говорил товарищ Берия. Ха-ха».

Через шесть часов сознание возвращается. Я жива и, кажется, в своем уме. Осматривать окрестности трудно — видит только один глаз. На голове повязка, в горле — трубка дыхательного аппарата. Воздух подается увлажненный, но все это действо — сплошной дискомфорт. Я сама в состоянии дышать! И сейчас эту вашу трубку выдерну!

Упс! Правая рука привязана. Ну ничего, есть левая… Только она тоже привязана. Выходит, ни жестами, ни звуками общаться не могу. К счастью, через некоторое время трубку удаляют.

После наркоза у меня красочные галлюцинации. Окружающие стены, аппараты, люди цветные, перисто-меховые, мерцающие. Видения накладываются на действительность — бригада реальных врачей сидит внутри кислотной обстановки и обсуждает съемку фильма. Я принимаю перисто-радужное окружение за настоящие декорации, и только потом до меня доходит, что шоу красок существует отдельно — в моем искаженном сознании, а съемки отдельно — в реальности. Оказывается, операции в Склифе снимаются видеокамерой и демонстрируются студентам.

Подходит Сергей Алексеевич.

— Вы меня узнаете?

— А как же… доктор (на тот момент я забыла, как его зовут).

— Как вас зовут? Кем работаете? А что это за работа? А две девушки были с вами — они кто? Дочери? Так. Сожмите мне руки. Хорошо. Вас что-то беспокоит? Где-нибудь болит?

— Очень тугой бинт, ослабьте, пожалуйста.

— Ну потерпите, Лена. Так надо. — С. А. лезет пальцем под повязку: — Не такая уж и тугая. Потерпите, ладно? У хирургов такие руки, знаете… Вот так бинтуем. Крепко.

Зажатые повязкой уши болят, но я терплю.

Сестра:

— Что вы лезете руками в глаз!

— Я им не вижу. Он на месте?

— На месте, не беспокойтесь. Это просто отек. Вам что-нибудь нужно?

— Воды, пожалуйста, и еще одно одеяло. Я спать хочу.

— Спать пока нельзя. Потерпите.

Сестра приносит воду и одеяло. Я разглядываю цветные декорации еще часа два, изредка задремывая.

Отвезли на МРТ, привезли с МРТ. Результаты хирургов удовлетворили, но спать все равно не дают.

— Вы меня слышите? Откройте глаза!

Наконец-то доктор убедился, что я не собираюсь умирать. Меня отвозят в реанимационное отделение и оставляют в покое.

— Вам что-нибудь нужно?

— Еще одно одеяло и воды.

Санитарка приносит третье одеяло. Она знает, что после наркоза больных знобит.

Теперь можно и поспать. Вот только получится ли…

В реанимации никогда не бывает темно — на ночь там немного приглушают свет. Со всех сторон пикают датчики пульса больных, справа работают дыхательные аппараты, слева шумит вентиляция, под потолком бегает приборчик давления. Звуки сливаются в равномерный гул, при желании можно услышать ритм и даже мелодию.

Заняться в отделении нечем. Можно только лежать, поворачиваться с боку на бок, осторожно поднимать ноги, размахивать руками, разглядывать ногти. Аудиокниги слушать нельзя, читать нельзя, личные вещи нельзя. Мобильники запрещены. Разговаривать с соседями тоже нельзя — слишком далеко друг от друга расположены кровати. Что можно? Питьевую воду и влажные салфетки.

Операционное обезболивание постепенно прекращает свое действие. Отделенческие анальгетики на меня не действуют, и боль вступает в силу.

Постепенно начинает болеть все. Не просто все, а ВСЕ. Даже межзубные промежутки совершенно здоровых зубов. Терпеть можно. Люди и не такое терпели, чем же я лучше. Отвлечься тоже можно. На галлюцинации. Теперь они не только зрительные, появляются и осязательные, чувственные. Меня всю ночь ждут существа — то разноцветные, то совершенно черные, как из американского фильма «Привидение». Но все они — безликие. Если я закрываю глаза — остается абсолютно реальное ощущение, что они ждут. Вон на том месте. А теперь у монитора кто-то стоит. А сейчас у соседней кровати. Я чувствую их ожидание. Открываю глаза — нет никого. Опять наплывают сбоку. Останавливаются. Ждут. То цветные, то черные. Некто явно облокачивается на ноги. Медленно поворачиваю голову — пусто. И так всю ночь. Как внутри фантастического романа. Больно. Жутко. Под утро я подумала: «Господи Боже, Ты висел на кресте, Ты страшно мучился. Но Ты же умер после обеда. Вообще-то довольно скоро. Ты — мужчина, а я — слабая женщина. Прости, но сколько еще терпеть?»

Просыпается отделение, забегали санитарки с тряпками. Плохие запахи, несвежее белье, немытые пациенты в отделении — это ЧП, подобное не допускается. За такое попадет не только санитарам.

Процедурная сестра Лена бросается ко мне: «Ей плохо! Доктора!»

Опять каталка, стучащее МРТ, снотворное, операционная. Прихожу в себя от традиционной фразы моего спасителя Сергейалексеича: «Лена, вы меня узнаете?»

Постнаркозных видений на этот раз нет, только слабость и спать, конечно, хочется. Лена достает амбарную книгу и начинает документировать операцию — записывать время, наименование, фамилии и прочие важные вещи.