Здравствуйте, доктор! Записки пациентов (сборник) - Нова Улья. Страница 42

После недели, проведенной в постели на медикаментозной поддержке, Антонину забрали на операцию.

Сама операция вроде бы прошла успешно — пациентку разбудили, выкатили из операционной и начали не давать спать. А она взяла — и умерла. А врачи взяли — и оживили. А она взяла — и «выдала» инфаркт миокарда. И лежит теперь вся в трубках. Живая. Но без сознания.

Все это нам поведал серо-белый Георгий, придя за вещами. «Ничего-ничего, — сказал он напоследок дрожащим голосом. — Вот теперь все будет хорошо. Я это чувствую. Я верю. Очнется Тонечка, поправится. Я ее к травнику хорошему отвезу. И все будет в порядке».

Больше Георгий к нам не возвращался. А на кровати Антонины поменяли белье и поселили туда новую больную.

Наконец-то. У меня в руках долгожданная Главная Бумажка с окончательным приговором.

«Следы… фрагменты… реактивные изменения… Убедительных данных за наличие злокачественного опухолевого процесса не выявлено, однако 100 % отрицать вероятность дальнейшего развития опухоли нельзя».

Далее приписка: «Возможна попытка иммуноцитохимического исследования».

Проще говоря, не сделать ли еще пункцию мозга?

Не могу, используя общепринятые штампы, сказать, что «у меня внутри все заледенело», «я почувствовала себя опустошенной», «стали путаться мысли», «опустились руки» и проч. Нет. Мне стало уныло-уныло. Как внутри пыльного мешка.

Зажав в руке бумажку с надписью «микроскопическое исследование», я вышла в коридор. Десять кругов быстрым шагом. Пока больно не застучало в голове. Пока серая унылость не пропала.

Отдышавшись, я отправилась в ординаторскую к палатному доктору. Химиотерапия желательна, конечно, но не обязательна. И я отказалась.

— Ну и хорошо, — сказал доктор. — Я думаю, что все будет в порядке. Пойдемте на перевязку.

На перевязку я всегда иду с готовностью. Как приятно хотя бы несколько минут покрутить разбинтованной головой и почесать в затылке. Правда, в этот день я как-то вяло покрутила и без особого удовольствия почесала.

Я готовилась к приговору, но оказалось, что болезнь, которой боятся все, отодвинулась куда-то вне. Превратилась в отбежавшего шакала, в гиену. И будет теперь пожизненно следовать за мной, изредка напоминая о своем гнусном облике. Напоминая о том, что рак — он здесь. Не со мной. Но неподалеку.

Я ложусь на постель. Место справа пусто — там недавно лежала Карманова.

Слева оживляется Анна Иванна 72-х лет, провожая взглядом моего мужа, уходящего в курилку:

— Это к тебе черт приходил?

— Анна Иванна, не беспокойтесь, это мой муж.

— Да это же черт! А что это за бабочки черные летают?

Ну-у, начинается…

— Что вы, бабулечка?

Сиделка Алина просит сиделку Галю приглядеть несколько минут за своей подопечной, а сама идет сообщить врачу, что у бабки очередной заскок.

Анна Иванна 72-х лет — пожилая женщина с вредным характером. Ее навещает сын, который пытается записать на диктофон историю нападения на маму. Для суда.

В течение всего летнего периода строился сосед Анны Иванны по даче, чем жутко ее раздражал. «Откуда у него лишняя земля под постройку? Купи-и-ил? Врет! Украл! Прирезал! Самозахват! Я буду жаловаться!»

Пожилой возраст — не помеха активным действиям, и бабушка начала строчить жалобы-доносы в разнообразные инстанции. Из разнообразных инстанций к соседу начали наведываться проверяющие, комиссии и ответственные сельхозчиновники. Сосед ругался через забор, бабушка потирала руки, предвкушая скорое торжество справедливости.

В один прекрасный тихий вечер Анна Иванна прогуливалась с подружкой, попутно высматривая — не начал ли еще кто-нибудь в родном садовом товариществе несанкционированную стройку, раскопку неучтенных грядок или высадку дополнительных кустов смородины на общей территории.

На беду двум седовласым дачницам встретился тот самый подвыпивший сосед в компании с не менее подвыпившим прорабом. Скандал на дороге был неминуем. Но пьяный сосед долго лаяться не стал — он толкнул вредную бабку. Анна Иванна свалилась в кювет и ударилась головой не то о пенек, не то о камень, от чего у нее случилось кровоизлияние в мозг.

В результате наказанными оказались обе стороны. Бабушка приобрела стойкое расстройство здоровья, а агрессивный сосед получил повестку в суд со всеми вытекающими последствиями.

Наконец-то мне снимают повязку и швы. Какая радость! Если бы могла — попрыгала бы. Но — не могу, поэтому только осторожно кручу головой, ощущая прохладный воздух. Ежик волос на голове — 3 мм, не больше. Швы, конечно, не косметические, но придираться не буду — достаточно аккуратные. Когда-нибудь прическа скроет это место встречи жизни и смерти.

И какая, в сущности, ерунда — есть волосы, нет волос… У меня могло бы не быть ни волос, ни бровей, ни ресниц, кожа головы была бы в язвах, как у Семеныча из 406-й палаты. Да и вообще… я избежала смерти и химиотерапии — что мне теперь шрамы и временное отсутствие волос! Чепуха.

В палате одна спинальная больная — Рита, молодая красивая женщина, у которой парализованы ноги. Она лежит без движения ниже пояса три месяца: июль, август, сентябрь.

Вообще-то Рита — неудавшаяся самоубийца, но считается, что об этом никто не догадывается. О трагедии упоминается только однажды: вскользь, расплывчато, неопределенно… «Оступилась… упала… так получилось…»

«Оступилась» она с высоты пятиэтажного дома. Была ли это на самом деле крыша дома, или она прыгнула с моста, балкона, или еще откуда-то — никто не знает. А кто знает, тот молчит. О причине ужасного поступка тоже неизвестно.

Прикроватный столик уставлен иконами, под рукой — молитвенник. После самоубийства Рита поверила в Бога. О прошлом не говорила. Только один раз я от нее услышала:

— Зачем смотреть назад? Что было — не исправишь, надо дальше жить. Жить, как будто ничего не было, и стараться не вспоминать о прошлом.

Ритина сиделка Галя — женщина простая, но с жесткой хваткой. Именно такая с Ритой и могла справиться.

Иногда ей бывает невмоготу находиться в палате, и она выходит в коридор, посидеть рядом со мной на каталке у стены. Мы разговариваем, но одно ее ухо, как локатор, направлено в сторону палаты.

— Галя, ты где? Ты мне нужна! — слышится ревнивый голос Риты. Больше нескольких минут она не дает нам пообщаться — обижается.

Галя спешит к своей подопечной — дать попить, поправить подушку, разгладить одеяло, открыть фрамугу, закрыть фрамугу, почесать вон там, вытереть вот здесь.

Перед обедом к Рите приходит массажистка. Если в этот день нет массажа, девушку везут в процедурный кабинет, где колдуют над оперированной поясницей.

Чтобы отвезти девушку на процедуры, ее надо переложить на каталку. Вокруг собираются все свободные сиделки.

— Георгий, иди сюда. Помоги. Ну-ка, три-четыре — взяли!

Почти голое тело на простынке рывком переносят на каталку. После трех месяцев, проведенных без штанов, Рите все равно, где у нее вылезает грудь, а где видна попа. Да и для нас Георгий — почти бесполый.

Рита — девушка безмужняя, мамина. Всего один раз я видела ее отца, часто бывает старший брат, и почти каждый день приходит маленькая улыбчивая мама.

— Риточка, посмотри, что я тебе купила.

— Ну и что ты купила? Ты куда смотрела, когда покупала? Я что просила? Я просила «Данон»!!! А это что?

— Ну… я, наверное, перепутала… Невкусно, да? Тебе не нравится?

— Не знаю я! И пробовать не буду! Не буду, я сказала!