Мрачные истории, как вы любите (ЛП) - Кинг Стивен. Страница 66

Выходя из гаража, я увидел на полке слева от двери несколько инструментов — молоток, отвертку, пару гаечных ключей. Там стояла также старомодная маслёнка — с металлическим основанием, которое накачивают пальцами, и длинной насадкой, немного напомнившей мне палку от змей Элли Белл. Я решил, что даже если не собираюсь катить коляску к дому Грега, то могу хотя бы смазать эту скрипучую колесницу. Если, конечно, в банке осталось хоть немного масла.

Я взял ее в руки и увидел, что на полке есть еще кое-что. Это была папка с надписью "ДЖЕЙК И ДЖО". И крупными буквами: "СОХРАНИТЬ!"

Я открыл ее и увидел две бумажные шапочки, сделанные из воскресных цветных комиксов. Я забыл о том, что собирался смазывать скрипучее колесо, и мне не хотелось прикасаться к этим самодельным шапочкам, а то могут начаться новые видения. В этом душном гараже такая идея показалась слишком правдоподобной.

Я закрыл гаражную дверь и пошел домой. Добравшись до дома, я включил телефон и сказал поисковику: "Тампа Матиней". Мне не хотелось этого делать, но я нашел шапочки, поэтому пришлось. Сири привела меня на ностальгический сайт, созданный бывшим руководителем WTVT, филиала "Си-би-эс" [126] в Тампе с давних времен. Там был список местных программ с пятидесятых по девяностые годы. Кукольное шоу по утрам. Танцевальная дискотека для подростков по субботам. И вот — "Тампа Матиней", послеполуденный киносеанс, который шел с четырех до шести каждый будний день до 1988 года. Когда-то давно, всего через три года после смерти моего сына, Джо и Джейк сидели перед телевизором, скрестив ноги, и смотрели, как Кинг-Конг взбирается на вершину Эмпайр-стейт-билдинга.

В этом я ни капли не сомневался.

Наш повторный брак длился десять лет. Девять из них, до возвращения рака, были хорошими. А последний год... ну, первые полгода мы как-то справлялись. Затем боль стала нарастать, переходя от серьезной стадии к очень серьезной стадии, когда невозможно больше думать ни о чем другом. Донна храбрилась, у неё не было недостатка в мужестве. Однажды она столкнулась с бешеным сенбернаром, не имея при себе ничего, кроме бейсбольной биты. Против рака, сжигающего ее изнутри, у нее не было никакого оружия, кроме собственной воли, и в течение долгого времени этого было достаточно. Под конец она была лишь тенью той женщины, с которой я провел ту ночь в Провиденсе, но для меня ее красота не померкла.

Она хотела умереть дома, и я выполнил ее желание. Днем к нам приходила одна сиделка, а часть ночи была другая, но в основном я ухаживал за ней сам. Я кормил ее, а когда она уже была не в состоянии дойти до ванной, переодевал ее. Я хотел наверстать все эти упущенные годы. За нашим домом росло дерево, которое раскололось — видимо, от удара молнии, — а затем снова срослось, образовав отверстие в форме сердца. Это были мы. Возможно, эта метафора покажется слишком сентиментальной, но так я чувствовал.

Некоторым людям везёт еще меньше. Мы постарались взять всё, что нам было дано.

Я лежал в постели и смотрел на медленно вращающиеся лопасти потолочного вентилятора. Я думал о коляске со скрипящим колесом, о шапочках из бумаги и игрушечных динозаврах. Но больше всего я думал о той ночи, когда умерла Донна, воспоминание, которого я старался избегать. Теперь же оно казалось каким-то необходимым. Надвигался северо-восточный циклон с сильным снегопадом и ветром в сорок миль в час. В три часа дня позвонила ночная сиделка из Льюистона и отменила визит. Дороги, по ее словам, были непроходимы. Свет несколько раз мигал, но, слава Богу, не погас. Я не знал, что бы делал, если бы он пропал. В конце декабря Донну перевели с таблеток оксиконтина [127] на морфиновую помпу. Она стояла у её кровати, как часовой, и работала от электричества. Донна спала. В нашей спальне было холодно — печь не справлялась с этим воющим январским ветром, — но её впалые щеки были мокрыми от пота, а оставшиеся клочки её некогда густых волос прилипли к хрупкому изгибу черепа.

Я знал, что конец близок, и её онколог тоже это знал; он снял ограничитель с морфиновой помпы, и теперь её маленькая лампочка всегда светилась зелёным. Он строго предупредил меня, что слишком большая доза убьёт её, но не выглядел слишком обеспокоенным. Да и с чего бы беспокоиться? Рак уже сожрал большую часть её тела и теперь доедал остатки. Я сидел рядом с ней, как и большую часть времени последние три недели. Я смотрел, как её глаза двигаются туда-сюда под синюшными веками, пока она видит свои предсмертные сны. Внутри помпы был мешок, и если отключат электричество, я возьму отвертку из подвала и...

Её глаза открылись. Я спросил, как она себя чувствует и насколько сильна боль.

— Терпимо, — ответила она. Потом добавила. — Он хотел посмотреть на уток.

— Кто, дорогая?

— Тэд. Он сказал, что хочет посмотреть на уток. Кажется, это было последнее, что он мне сказал. Каких уток, как думаешь?

— Не знаю.

— Ты помнишь каких-нибудь уток? Может, когда мы водили его в зоопарк в Рамфорде?

Я не помнил, чтобы мы когда-либо водили его туда.

— Да, наверное, так и есть. Я думаю...

Она посмотрела мимо меня. Её лицо просветлело.

— Боже мой! Ты так вырос! Посмотри, какой ты высокий!

Я повернул голову. Конечно, там никого не было, но я знал, кого она видит. Порывистый ветер завывал у карнизов и швырял снег в закрытое ставнями окно спальни с такой силой, что казалось, будто это гравий. Свет померк, затем восстановился, и где-то хлопнула дверь.

— Ты не ДЫШАЛ! — пронзительно закричала Донна.

Я покрылся мурашками с головы до пят. Кажется, мои волосы встали дыбом. Не уверен, но мне действительно так показалось. Не верилось, что у неё еще остались силы кричать, но она всегда меня удивляла. До самого конца она меня удивляла. Ветер уже проник в дом, словно грабитель, стремящийся перевернуть всё вверх дном. Я чувствовал, как он проносится под закрытой дверью спальни. В гостиной что-то упало и разбилось.

— ДЫШИ, Тэд! ДЫШИ!

Что-то ещё упало. Возможно, стул.

Каким-то образом Донна сумела приподняться на локтях, опираясь на свои руки не толще карандашей. Она улыбнулась и снова легла.

— Хорошо, — сказала она. — Я буду. Да.

Словно слушаешь одну сторону телефонного разговора.

— Да. Хорошо. Прекрасно. Слава Богу, что ты жив. Что? — Она кивнула. — Буду.

Она закрыла глаза, всё ещё улыбаясь. Я вышел из комнаты, чтобы закрыть входную дверь, у которой уже лежал почти дюймовый слой снега. Когда я вернулся, моя жена была мертва. Вы можете посмеяться над мыслью, что наш сын пришел проводить ее из жизни, вы вольны это делать. Просто однажды я услышал голос своего маленького мальчика, доносящийся из его шкафчика, в то время как он умирал в дюжине миль от меня.

Я никогда никому об этом не рассказывал, даже Донне.

Воспоминания кружили и кружили. Как стервятники. Как гремучие змеи. Они клевали, жалили, не отпускали меня. Около полуночи я принял еще две таблетки просроченного "Золпидема", лег и стал ждать, когда они подействуют. Я всё еще думал о том, как покидающая этот мир Донна увидела Тэда взрослым. То, как она ушла из жизни, должно было меня успокоить, но не успокаивало. Воспоминание о ее смертном одре неизменно связывалось с моим видением, в котором мальчишки падают в яму со змеями, и возвращением в реальность, когда я обнаруживал, что моя рука ходит туда-сюда между футболками ТРУЛЯЛЯ и ТРАЛЯЛЯ. Ощущая их остатки. Их останки.

Я подумал: "А что, если я увижу их так, как Донна увидела Тэда в самом конце жизни? Что, если я действительно увижу их? Элли видела, я знаю это".