Наследница (СИ) - Невейкина Елена Александровна. Страница 144

— Откуда вы это взяли, сударь? — Элен улыбалась. Её действительно забавлял этот разговор, хотя она не могла даже предположить, чтобы всегда выдержанный де Бретон был способен на такое эмоциональное поведение. — Но даже если предположить нечто подобное, чему вы возмущаетесь? Я передавала вам те слова, которые слышала. Разве вы оговаривали заранее, кого мне слушать, а кого нет? И разве я должна была самостоятельно решать, где правда, а где ложь?

— Так вы решили поиграть со мной, — де Бретон внезапно успокоился. Он больше не кричал, последние слова прозвучали тихо, а в интонации не было вопроса, он утверждал. — Ну, что ж, хорошо, давайте поиграем. Только теперь берегитесь! Если месье Маньана отзовут во Францию, мне тоже придётся уехать. А у меня были собственные планы, для осуществления которых мне необходимо остаться здесь, в Петербурге. Так вот, повторяю, если Маньана отзовут, я не уеду, пока не рассчитаюсь с вами. Я не позволю вам считать себя выигравшей.

— Сударь, вы дурно воспитаны, — Элен опять опередила Юзефа, которому трудно было подобрать нужные французские слова. — Вы угрожаете женщине? Фи!

— Если женщина решила играть в политические игры с мужчинами, то почему нет?

— Решила?! Право, у вас короткая память. Мужчины сами навязали мне участие в этой игре, заставили меня. Я вынуждена была согласиться на вашу игру. Просто я играла по своим правилам, которые, впрочем, не нарушали наш договор. Наверное, вам не следовало полагаться только на мои слова. У вас что, мало агентов?

— Вы можете говорить, что угодно, но я остаюсь при своём мнении. И для того, чтобы меня не обвинили в том, что я действую тайно, предупреждаю ещё раз: берегитесь!

— Какая щепетильность! — в ответ на хищную улыбку — улыбка насмешливая. — Благодарю. Я постараюсь. Непременно. Обязательно… А сейчас — дайте дорогу!

Последние слова были сказаны резко и адресовались двум всадникам, чьи лошади перегораживали дорогу к городу. Они взглянули на де Бретона и, повинуясь его неохотному кивку, отъехали в сторону. Элен резко послала коня вперёд. Это стало единственным проявлением того раздражения, которому она не давала прорваться наружу.

— И что теперь? — спросил Юзеф, когда они, удалившись на приличное расстояние, придержали коней. — Будешь ходить и оглядываться? Или вовсе из дома не выйдешь?

— С чего бы? Все его угрозы — пустое, он ничего не сможет сделать. Сам посуди: если и правда Маньана отзовут, де Бретон останется здесь один. Человек он скользкий, особой любви к нему никто не испытывает, прикрыть его в случае чего будет некому, и он это прекрасно понимает. А учитывая нынешнее отношение с Францией, все будут только рады поводу обвинить его в чём-нибудь. И это он тоже понимает, не дурак. Так что вряд ли он на что-то решится.

Юзеф, выслушав её, покачал головой. Он не был согласен с таким оптимистичным взглядом на ближайшее будущее.

— Кстати, — продолжила Элен, — во всём этом есть одна замечательная вещь: мне больше не придётся тратить на него время, слушая разговоры.

— Значит, теперь…

— Теперь я вплотную займусь поисками Забродова, а потом Григорьева.

— А почему ты решила искать сначала Забродова, а не Григорьева? Мне бы, наверное, захотелось отомстить сначала Григорьеву, ведь, судя по рассказу Лосева, это просто людоед какой-то. Забродов на его фоне…

— …теряется? Да, пожалуй. Но именно поэтому я и хочу разобраться. Забродов виноват, но если Лосев сказал правду, то виноват он меньше других. И, к тому же, мне хотелось бы знать, что он сам думает по этому поводу. А там уж решу, что делать дальше.

— Неужели ты сможешь его простить?

— Простить — нет. А вот понять… Скажи, Юзеф, ты любишь сестру и мать?

— Конечно, зачем спрашивать?

— А теперь представь, что обстоятельства сложились так, что твои родные и горячо любимые люди могут погибнуть от руки какого-то мерзавца, если ты — ты! — не выполнишь его требований. Что бы ты сделал?

— Если бы эти требования были бы неприемлемы для меня, я скорее убил бы самого негодяя, диктующего их мне, но никогда не согласился бы исполнять то, что запятнает мою честь.

— Да? Это прекрасные слова, но нужно учесть, что сила на его стороне. Ты одинок, а у него есть помощники. Напасть на него, попытаться как-то ему повредить — верная смерть. Что тогда?

— Это меня не остановило бы! Я всё равно попытался бы остановить его!

— А это помогло бы твоей матери и сестре? Спасло бы их от смерти? Скорее всего, нет. Они погибли бы немногим позже тебя, поскольку твой противник не оставляет невыполненных обещаний. И что? Кому принесла бы пользу твоя смерть? Никому. Тогда как поступить?

— Не знаю…

— Вот именно. И я не знаю. Поэтому и хочу поговорить с самим Забродовым. А Григорьев никуда не денется. Он стал успешным купцом, а такому, и скрыться-то сложно, дело не бросишь, привык получать деньги, жить на широкую ногу — от такого отказаться нелегко.

Через два дня, несмотря на распутицу, Тришка уехал в Казань.

Пасха, которую Элен ждала с таким же нетерпением, как и Рождество, прошла как-то незаметно. Конечно, все были в церкви на службе, конечно, был праздничный обед, но слишком много было волнений, слишком много внимания приходилось уделять происходящему вокруг. А после праздника заболела Маша. Ещё утром она хлопотала на кухне, а к вечеру уже не могла встать, у неё был сильный жар. Наутро девушке стало ещё хуже. Штефан должен был отправиться за доктором, когда Маша удивила всех, сказав, что если никто не возражает, то она знает лекаря, который ей поможет. Возражений не было, и вскоре Штефан вернулся в сопровождении приятного молодого человека, одетого чисто, аккуратно, но бедно. Попросив всех выйти, он осмотрел больную. Выйдя к ожидавшим его слов людям, он обратился к Элен, безошибочно определив, что она здесь хозяйка.

— Девушке сейчас очень плохо, но думаю, всё обойдётся. Я дал ей успокоительных капель, пусть поспит. Не тревожьте её. Если будет просыпаться — поите водой. Вот здесь, — он протянул листок, — указания для аптекаря. Делайте всё, как он вам объяснит. Я зайду завтра. Да, если начнётся бред — не пугайтесь, это может быть действием капель. Главное — не зовите других докторов. Это не потому, что я считаю себя лучшим, — ответил он на вопросительный взгляд Элен, — просто среди них много любителей кровопускания. Они отворяют кровь по любому поводу. А это часто приводит лишь к ухудшению состояния больного. Маше сейчас такие процедуры противопоказаны… Нет-нет, — покачал он головой, видя, что Элен собирается заплатить ему, — я не возьму денег, пока не поставлю её на ноги. Вот тогда и расплатитесь со мной.

Несколько дней Маше было всё так же плохо. Потом её состояние немного улучшилось, она начала садиться в постели. Доктор, которого звали Иваном, приходил ежедневно, иногда даже дважды в день. Отказавшись от денег, он согласился на предложение обедать у них. Как-то Элен поинтересовалась, откуда Маша знает его. Иван нахмурился:

— Меня часто приглашали оказывать помощь крепостным прежнего хозяина Маши. Слишком часто. И всегда причины были похожи: различного рода травмы. То ожоги, то порезы, то переломы…

— Неужели это было делом рук самого хозяина?

— Несомненно, — доктор говорил сквозь зубы, сдерживая ярость, — Я понимаю, что люди — его собственность, но это же не значит, что можно с ними вот так!.. Ненавижу… Простите, я не сдержался.

— Вам не за что извиняться. Вы сказали правду. Остаётся радоваться тому, что далеко не все такие.

— Да, это верно. Большинство не находит удовольствия в жестокости. Правда, объясняется это чаще всего тем, что хозяева относятся к своим людям, как дорогим вещам. Кто же станет без всякой причины портить или уничтожать то, что стоит немалых денег. Но и это хорошо. Жаль, что таких, как вы — мало.

— Каких это «таких»?

— Тех, кто видит в крепостных людей. Просто людей. Со своими привычками, радостями, печалями. Маша очень привязана к вам. Ко всем вам.