Княжич, князь (СИ) - Корин Глеб. Страница 63

— Эко завернул! Впрочем, тоже верно, не возразишь… Помнишь ли, дорогой мой отец игумен, лихолетье Григория Безумного? У отца тогда на одном из дальних хуторов владыка Ираклий проживал потаенно. Мне шестнадцатый год шел.

— А мне — пятнадцатый, если ты не забыл.

— Не знаю, поверишь ли, но не забыл. Церковь в гонениях, реформаты в оскверненных храмах беснуются, Византион с Новым Римом сочувственные послания шлют, ладошки украдкою потирают и слюною предвкушения исходят. А государи всея Экумены в один голос славят державный гений их порфирородного собрата славенского, да рати свои поближе к рубежам нашим стеснительно подтаскивают. Так, на всякий случай…

— Высокопреосвященнейший! Ты одну из речей своих на мне опробовать решил?

Архиепископ Мартин отмахнулся, не отвечая, и продолжил:

— Какие службы были в родительской церквушке домовой! Ночами сходились, с оглядкою, по одному. В ворота — стук оговоренный… Символ Веры за Литургиею читали — все плакали без стеснения. А проповедь какую силу имела, а сколь едины были и пастыри, и люд церковный! На храм жертвовали — любой настоятель одной рукою принимал, другою тут же отдавал на нужды прихожан своих. Оставался ли сирым и гладным при том? Купцы сотни сотен кормили безмездно — слыхал ли ты, чтобы хоть един из них от того разорился? Отец сказывал: грех покинул людей о том времени. Что же такое теперь с нами происходит? Знаешь, друже-отче, мне иногда думается, что эти лоснящиеся проповедуют одно Евангелие, а исповедуют другое, новое да потаенное. В котором вымараны слова Христовы о богаче, вельбуде да ушах игольных. Их новый мессия отныне об иных ушах говорит. Коих, как и Царствия Небесного, не видать нищете смрадной. Их новый господь не похваляет скромную лепту вдовицы паче кичливой жертвы фарисея — он его, родимого, нынче под толсты локотки угодливо ловит, обхаживает да облизывает. И в Иерусалим не на осляти убогом въезжает, а на золоченой колеснице фараоновой…

Он потряс стопкою бумаг и едва сдержался, чтобы не запустить ею в угол.

— Остановись, владыко! — попросил отец Варнава. — Остановись, яви такую милость. Ни на что ты мне глаз не открываешь. Себе вредишь.

— И то правда, — ответил архиепископ Мартин неожиданно спокойно.

Бумаги вернулись в ларец, а крышка захлопнулась.

— Так вот, дорогой ты мой отец игумен… Чувствую я, что-то новое, что-то тревожное нарождается да помаленьку в силу входит. Уже почти в полный голос говорить начинает: дескать, не знала добрая древность этакой новоявленной ставропигии, каковую мы тогда на свою голову измыслили сгоряча, упразднить бы надобно. В иных державах-то знать духовная сколь блистательна — и мы такоже соответствовать желаем! А нам плебс со самозванной кустодией черноризной под хвост заглядывают.

— Опять заводиться начинаешь, владыко. Не стóит… Ты о Патриаршем окружении или о дворе Великокняжеском?

Владыка Мартин повертел в пальцах ключик от ларца:

— Государевы воззрения тебе давно известны, да и в ближнем круге его пока подобного не слыхать. Пока. А далее? За наследников поручишься? Кого назвать сможешь?

— Рано об этом. А что Святейший?

— А что Святейший: «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе!» Улыбается, как младенец да всех поскорее примирить норовит. Всех подряд, без разбору. Знатным миротворцем соделался, понимаешь ли.

— Устал или…

— Стареет, друже-отче. Просто стареет. Послушай, Вирий, мы слишком хорошо знаем друг дружку. Что там у тебя случилось? Выкладывай, не тяни кота за хвост.

— И в мыслях не было. В день, когда раненый княжич Кирилл в себя пришел, пожаловал в гости ко мне отец Дионисий.

Ключик перестал вращаться в пальцах архиепископа Мартина:

— Духовник Государев?

— Он самый.

— Вот как. Ну и?

— Ну и где же твоя былая быстрота ума, старый друже? — с деланой укоризной вздохнул отец Варнава. — От нас до стольного града Дорова не менее шести дней пути, да и то, если на перекладных. Это лишь в одну сторону, для гонца. И обратно столько же. А отец Дионисий — тут как тут. Выходит, совсем неподалеку пребывал. И еще выходит, знал о чем-то да ждал чего-то.

— Вот как… — опять сказал владыка Мартин.

Глава XVIII

Настоятель по-старчески мелко благословил его и с какой-то растерянностью предложил сопроводить. Кирилл отрицательно помотал головой. Взглянув поочередно сквозь Иова с дядюшкой Титом, зашагал по дорожке из дикого камня. Клены-привратники роняли на нее последние багряные листья. Отец Нил отвернулся, с неслышным шепотом перекрестился на простые деревянные маковки и кресты кладбищенской церквушки. Две пары глаз продолжали молча смотреть вслед Кириллу.

Князь Тримир первым из рода Вука пожелал покоиться не в родовой усыпальнице, а на соборном кладбище. Но вопреки собственному желанию, в Гуровскую вотчинную землю так и не лег. Кирилл провел пальцами по глубоким бороздам его имени в знаках пятиконечного креста и листьях падуба; бурый мох давно поселился в них. Серый камень со стесанною стороною был всего лишь кенотафом, памятницею — тело прадеда отыскать не удалось. Княгиня Грида кинулась на поиски его и сама не вернулась — вот он, такой же камень рядышком, пониже только. Нестареющий дядюшка Тит когда-то вполголоса да с оглядкою поведал о том, что прабабку за крутой и самочинный норов ее втихомолку именовали князем Гридом.

Младший сын Тримиров, князь Прозор, со княгинею Томилою лежали по правую руку под греческими равносторонними крестами черного гранита. Среднего и старшего сыновей приняла в себя далекая Порубежная земля, ставшая им родною. Ей княжичи, а потом князья служили, её хранили и защищали — нередко и от себя самой. Так уж получалось.

А вот и они, три свежих холмика:

«Вук-Иоанн, князь Гуровский и Белецкий. Рожден в лето…»

«Княгиня Дана-Евдоксия…»

«Княжич Ранко-Димитрий…»

Внимательно разглядывая новые надгробия, Кирилл вдруг осознал, что не чувствует ровным счетом ничего. Он вспомнил, что подобное уже происходило с ним — на тех самых смотринах у «давних добрых друзей» отца Варнавы. Ну ладно, тогда там были совсем чужие люди, а здесь и сейчас — близкие по крови, ближе некуда. Свежие могилы. Недавние потери.

Всё это было как-то очень и очень неправильно.

Как и вчера перед сном, поверх этих надгробий начало медленно проявляться другое изображение — новоримские видом и грубо вытесанные из простого известняка кресты. Имен на них Кирилл разобрать не мог, но откуда-то возникла мысль, что раньше — давным-давно — знал их хорошо. Даже не так: они были родными.

«Ерунда какая-то… Да просто чушь!»

Рядом прозвучало осторожное покашливание. Он волей-неволей повернул голову — по левую руку стоял невысокий старичок в изрядно поношенном и явно с чужого плеча стрелецком кафтане. Незаметно так появился, неслышно совсем. Наверное, Кирилл слишком глубоко ушел в себя.

— Здравия и долголетия, княже! — приветливой скороговоркой промолвил старичок. — Вымахал-то как — ух да бух! Кабы не ведал, что это за гость такой к нам пожаловал — нипочем бы не узнал. А последний раз ты тут был три лета тому. Коль не перепутал по теперешней скудной памяти своей, в самый поминальный день по князю Тримиру. А еще прежде видел тебя и вовсе мальцом — то ли дважды, то ли всего-то разок, в точности уж не припомню.

— Мира и блага! — неохотно ответил Кирилл, когда старичок наконец остановился, чтобы перевести дыхание. Добавил с еще большей неохотой: — Да, было такое…

Он и в самом деле всю свою жизнь избегал посещения любых кладбищ, стараясь увильнуть от того под всяческими мыслимыми и немыслимыми предлогами. Почему не удалось отвертеться в последний раз, как-то ушло из памяти. Но сейчас больше всего не хотелось заводить праздных разговоров с кем бы то ни было.

— Жаль, что сестрица твоя старшенькая не здесь лежит, бедолаженька, — с навычным бойким сокрушением продолжал старичок. Столь же навычно вздохнул и покачал головой.