Брат мой Каин - Перри Энн. Страница 29

– Тогда нам остается только обсудить размер вашего вознаграждения.

– Я считаю леди Рэйвенсбрук своей подругой, – ответила Эстер ледяным тоном. – Поэтому я не требую вознаграждения.

Возможно, она пожалеет об этом позже, пришло ей в голову уже после того, как эти слова были произнесены. Лишние деньги ей, несомненно, не помешали бы, но отказав ему сейчас, она почувствовала огромное удовлетворение, ради которого потом стоит терпеть холод и недоедание.

Такой ответ оказался для ее собеседника совершенно неожиданным. Мисс Лэттерли убедилась в этом, посмотрев ему в лицо: Майло окинул взглядом ее испачканную мятую одежду далеко не лучшего качества, изможденное лицо и растрепавшиеся волосы, и губы у него чуть дрогнули от удивления.

– Я ваш должник, – признал Рэйвенсбрук. – Дингл займется стиркой белья и будет готовить и приносить вам любую еду, которую вы пожелаете, но поскольку ей приходится иметь дело с остальной прислугой, она не станет входить в комнату, где лежит больная. Я обязан сделать все возможное, чтобы болезнь не распространилась в моем доме, а потом бог еще знает где.

– Конечно, – бесстрастно ответила Эстер, мысленно поинтересовавшись, не боится ли он за себя настолько, что тоже не станет входить в спальню к заболевшей жене.

– Нам придется поставить кровать в туалетной комнате, чтобы вы могли там отдыхать, – продолжал хозяин дома. – Если вы хотите, мы пошлем кого-то к вам домой за вашей одеждой. А если вас это не устраивает, Дингл наверняка найдет для вас что-нибудь. У вас почти такая же фигура, как у нее.

Вспомнив служанку Энид с ее изможденным лицом и нарочито некрасивой одеждой, медсестра нашла подобное сравнение не слишком лестным. Однако, с другой стороны, Дингл казалась довольно симпатичной женщиной, несмотря на столь суровый вид. Поэтому Эстер, наверное, не следовало слишком переживать.

– Спасибо, – коротко ответила она. – Боюсь, дома у меня мало что найдется. Я так долго оставалась в Лаймхаусе, что мне было некогда даже постирать белье.

– Так я и думал. – При упоминании о Лаймхаусе лицо лорда напряглось, и теперь вид его лучше всяких слов выражал неодобрение того, чем занималась его жена. Впрочем, он, наверное, никогда не стал бы высказывать свое недовольство вслух. – Значит, мы договорились? Вы будете находиться здесь столько, сколько понадобится. – Эти слова Майло произнес безапелляционным тоном, и, как ему казалось, разговор можно было считать законченным.

– За нею, скорее всего, придется постоянно ухаживать, – заметила Эстер. – И по ночам тоже, когда у нее наступит кризис.

– Вы хотите сказать, что вам одной это не под силу, мисс Лэттерли?

До слуха девушки донеслись глухие отзвуки шагов. Позади кто-то пересек прихожую, а потом прошел в другую комнату.

– Да, – твердо заявила она. – Особенно если учесть, что мне, в силу моего долга, необходимо появляться в больнице в Лаймхаусе. Я не могу оставить леди Калландру одну без профессиональной помощи.

Лицо хозяина на мгновение исказила вспышка гнева, и он недовольно потянул носом.

– Моя жена дороже для меня гораздо больше, мисс Лэттерли, чем десяток бедняков из Ист-Энда, которые, я почти не сомневаюсь, все равно умрут, если не на этот раз, то потом от чего-нибудь еще, – жестко ответил он. – Если вы хотите получить вознаграждение, пожалуйста, скажите о вашем желании. В том, что человек получает деньги за собственный труд, нет ничего предосудительного.

Эстер сдержалась, чтобы не ответить ему так, как ей хотелось, хотя это далось ей не без труда. Она слишком устала, чтобы обращать внимание на такие банальности, как высокомерие и несправедливость суждений.

– Она, как человек, тоже дороже для меня, милорд, – проговорила мисс Лэттерли, не опуская глаз. – Но соображения долга могут преобладать над чувствами одного человека в отношении другого и тем более его личными желаниями. Я думаю, вы относитесь к этому не менее серьезно, чем я. Я медсестра и не стану бросать одного пациента ради другого, как бы тепло к нему ни относилась.

Лицо Рэйвенсбрука посерело, а во взгляде появились жар и злоба. Однако слова собеседницы вызвали у него чувство стыда, и они оба понимали это.

– У вас есть какая-нибудь знакомая или родственница, которая сможет присмотреть за ней, когда я уйду? – спокойно спросила Эстер. – Я покажу ей, что следует делать.

Майло раздумывал не более минуты, после чего кивнул:

– По-моему, это вполне возможно. Я не допущу, чтобы Дингл находилась с нею, а потом расхаживала по всему дому, распространяя инфекцию; но Женевьева, возможно, согласится находиться с Энид во время вашего отсутствия. Она может захватить с собою детей – за ними будет приглядывать прислуга. Это будет очень кстати. Такое занятие сейчас даже пойдет ей на пользу: убедившись, что здесь нуждаются в ее помощи, она не будет чувствовать себя обязанной. Это очень гордая женщина.

– Женевьева? – Мисс Лэттерли не слишком интересовало, о ком говорил Рэйвенсбрук, но ей все-таки захотелось это узнать.

– Это моя родственница, – холодно ответил лорд, – жена родственника. Приятная молодая дама, которая сейчас оказалась в трудном положении. Для нее это отличный выход. Я сообщу ей обо всем.

Таким образом, в этот вечер Эстер поселилась в доме лорда Рэйвенсбрука. Для нее, как он обещал, принесли кровать в туалетную комнату, а Дингл подыскала ей подходящую одежду.

Энид стало совсем плохо. У нее настолько повысилась температура, что она, похоже, не представляла, где находится, и не узнавала мисс Лэттерли, даже когда та разговаривала с ней ласковым голосом, прикладывала ей ко лбу смоченное в прохладной воде полотенце и называла ее по имени. Ей постоянно хотелось пить, и она так ослабла, что уже не могла сидеть на постели достаточно долго для того, чтобы самостоятельно глотать питье. Однако больной пока удавалось удерживать в желудке кипяченую воду с медом и солью, которую давала ей медсестра. По ее лицу можно было догадаться, что такой напиток очень неприятен на вкус, однако Эстер на собственном опыте убедилась, что простая вода не содержит некоторых необходимых для организма веществ, и продолжала поить свою пациентку, несмотря на ее едва слышные возражения.

Примерно в половине десятого в спальню кто-то постучал. Открыв дверь, Эстер увидела стоявшую на пороге женщину, выглядевшую на вид не более чем на год или два старше ее, однако гораздо более миловидную, как убедилась мисс Лэттерли, заглянув ей в лицо, казавшееся столь открытым и откровенным, что оно не могло вызвать какого-либо другого чувства, кроме расположения.

– Да? – спросила медсестра. Одежда незнакомки казалась довольно простой, но ее покрой и ткань отличались отличным качеством, а такой фасон вряд ли отважился бы выбрать для себя кто-нибудь из прислуги. Прежде чем женщина заговорила, Эстер догадалась, что видит перед собой ту самую родственницу, пригласить которую обещал ей лорд Рэйвенсбрук.

– Меня зовут Женевьева Стоунфилд, – представилась гостья. – Я пришла помогать вам ухаживать за тетей Энид. Мне передали, что она опасно больна.

Мисс Лэттерли распахнула дверь пошире.

– Да. Опасаюсь, что это действительно так, – ответила она. – Я очень рада, что вы пришли, миссис… Стоунфилд, вы сказали? – Имя показалось ей знакомым, однако Эстер не удалось вспомнить, при каких обстоятельствах она его слышала.

– Да, Стоунфилд. – Женевьева с взволнованным видом прошла в спальню и почти тут же устремила взгляд на большую кровать, где лежала Энид с побледневшим до белизны лицом и разметавшимися на лбу мокрыми волосами. Комната освещалась единственным газовым рожком, который тихо шипел на дальней стене. От стоявшего неподалеку стула и кувшина на столе тянулись продолговатые тени. – Чем я могу помочь? – спросила гостья. – Мне никогда не приходилось ухаживать за больными, разве что за моими детьми, да и то только когда они простужались. Еще Роберт однажды болел тонзиллитом, но это совсем другое дело.

Медсестра догадалась, что она сильно напугана, и не могла ее упрекнуть. Сделать это ей не позволял ее собственный опыт. Она хорошо помнила, как прошло ее первое ночное дежурство в палатах госпиталя в Скутари. Мисс Лэттерли тогда казалась себе самой абсолютно ни на что не способной – каждый стон или шорох вызывал у нее тревогу. Минуты тянулись так медленно, что казалось, будто день никогда уже не наступит. А следующая ночь стала для нее еще более сильным кошмаром, потому что теперь Эстер знала, как долго ей предстоит бороться с отчаянием. Если б ей представился шанс сбежать, она бы обязательно им воспользовалась. От этого поступка ее удерживало только сострадание к раненым и чувство стыда за себя.