Брат мой Каин - Перри Энн. Страница 40

Спустя примерно двадцать минут Энид стало еще хуже. Она заметалась и забилась на постели, крича от боли.

Эстер дотронулась до ее лба. Он пылал еще жарче. Глаза пациентки оставались открыты, но она, похоже, не видела, что ее окружает, глядя на медсестру так, словно позади нее находился еще кто-нибудь.

– Джеральд? – хрипло проговорила больная. – … Не здесь. – Дыхание ее сделалось тяжелым, и она на минуту замолчала. – Любимый, ты напрасно пришел. Папа будет… – Тихо вздохнув, она попыталась улыбнуться. – Ты знаешь, маме нравится Александр.

Выжав смоченный в прохладной воде кусок материи, мисс Лэттерли положила его Энид на лоб, а потом стала осторожно прикладывать его к горлу и груди. Она попыталась напоить леди Рэйвенсбрук, но это ей не удалось. Ей сейчас нужно было во что бы то ни стало сбить у нее температуру. У больной, похоже, еще более усилился бред.

– Хорошо, – неожиданно сказала она. – Не говори папе… он такой… – Она заметалась, отодвинулась в сторону, а потом ее вдруг словно охватила печаль. – Бедный Джордж… Но я просто не могу! С ним так скучно! Неужели вам не ясно? – Смолкнув на несколько минут, она попыталась сесть, устремив взгляд в сторону медсестры. – Майло? Не сердись на меня так. Он не собирался…

– Тише. – Эстер ласково обняла Энид. – Он не сердится, честное слово. Ложитесь скорее опять. Отдыхайте.

Однако ее пациентка напряглась всем телом, задышав еще тяжелей и прерывистей.

– Майло! Любимый, прости меня! – прохрипела она. – Я понимаю, тебе сейчас больно… но ты на самом деле не должен…

– Нет, – твердила мисс Лэттерли, – он не обижается. Ему только хочется, чтобы вы отдыхали и поправлялись. – Она обняла Энид еще крепче и почувствовала, что та горит, словно в огне, дрожа всем телом, а ее рубашка насквозь пропиталась по́том. Казалось, под тонкой хлопковой тканью совсем не осталось плоти, а кости больной сделались хрупкими. А ведь всего несколько дней назад Энид была сильной здоровой женщиной…

– Ты так зол! – воскликнула она неожиданно погрубевшим от горя голосом. – Почему? Почему, Майло?

Мисс Лэттерли по-прежнему осторожно удерживала ее за плечи.

– Он не сердится, дорогая. Правда, – убеждала она бредящую женщину. – Если он и сердился, это было давно. А теперь все прошло. Лежите спокойно и отдыхайте.

Рэйвенсбрук затихла на несколько минут; ей как будто бы полегчало.

Эстер много раз приходилось видеть людей в бреду, и она знала, что в их сознании прошлое путается с настоящим. Иногда человек словно возвращался в собственное детство. А тифозных больных часто преследовали ужасные видения: перед глазами у них возникали какие-то огромные раздутые лица, которые потом пропадали, окружающие предметы принимали уродливые очертания, делались неопределенными и угрожающими, искажаясь до неузнаваемости.

Медсестре нестерпимо хотелось помочь Энид, облегчить ее страдания, заставить кризис отступить, однако она была не в силах что-либо сделать. От этой болезни не существовало ни лекарств, ни способов лечения. Поэтому девушка, как и любой другой на ее месте, могла сейчас лишь ждать и надеяться.

В единственном непогашенном рожке негромко шипел газ. На полке над камином монотонно тикали часы. Огонь в топке почти потух, и на решетке остались только жаркие красные угли, однако оттуда уже не доносилось ни гудения пламени, ни шороха прогорающих дров.

Энид вновь заворочалась на постели.

– Майло? – прошептала она.

– Может, мне позвать его? – спросила Эстер. – Он здесь, совсем рядом. Он придет.

– Я знаю, это беспокоит тебя, любимый, – продолжала говорить леди Рэйвенсбрук, словно не услышав вопроса. – Но тебе на самом деле нужно обо всем забыть. Ведь это только письмо! Ему не следовало его писать… – Голос ее казался обеспокоенным, и в нем чувствовалось что-то похожее на сожаление. – А мне не следовало смеяться… – Речь больной сделалась сбивчивой, постепенно превратившись в нечленораздельное бормотанье, а потом она вдруг радостно хихикнула, прежде чем замолчать.

Месестра опять намочила и выжала кусок ткани. Теперь ей нужно было позвонить и распорядиться, чтобы им принесли свежей прохладной воды, но, чтобы дернуть за шнурок звонка, ей пришлось бы отпустить Энид.

Очень осторожно Эстер попыталась высвободить пациентку из своих объятий, но та вдруг отчаянно вцепилась в нее ослабевшей рукой.

– Майло! Не уходи!.. Конечно, тебе больно. Он совершил постыдный поступок. Я понимаю, любимый… но…

Речь ее снова сделалась сбивчивой и бессмысленной. У Энид явно начали путаться мысли. Она заговорила о танцах и званых вечерах, как будто вновь превратившись в юную девушку. Слова ее большей частью оставались неразборчивыми, но иногда ей удавалось произнести довольно четко часть какой-нибудь фразы – мужское имя, признание в любви, упрек или слова прощания. Похоже, у этой женщины – на самом деле или лишь в ее воображении – имелось когда-то немало поклонников, и, судя по доверительному тону голоса, а также по обрывкам отзывов об этих людях, некоторые из них любили ее по-настоящему. Имя Майло она однажды произнесла с горечью близкого к отчаянию сожаления, а потом повторила еще два или три раза подряд таким тоном, словно восхищалась им, и в ее голосе теперь одновременно ощущались и нежность, и разочарование.

Ближе к ночи миссис Рэйвенсбрук металась уже не так сильно, и Эстер со страхом подумала, что она угасает. Больная совсем ослабла, а жар у нее, похоже, стал еще больше. Медсестра все же на мгновение выпустила ее, чтобы дернуть за шнурок. Дингл вошла в спальню почти сразу, одетая точно так же, как и днем, с побледневшим от переживаний лицом и широко раскрытыми глазами. Мисс Лэттерли попросила ее позвать лорда Рэйвенсбрука, а также принести свежую воду и чистые полотенца.

– Это… – Служанка хотела что-то спросить, но в последний момент передумала. – Может, пора сменить постель, прежде чем сюда придет лорд?

– Нет, благодарю вас, – отказалась Эстер. – Я не стану ее тревожить.

– Я помогу вам, мисс.

– Сейчас это ничего не изменит.

– Это… конец?

У Дингл едва шевелились ставшие непослушными губы. Она, казалось, вот-вот зарыдает. Медсестра мысленно поинтересовалась, как долго она прослужила у Энид… возможно, с самой юности, лет тридцать, если не больше. При благополучном стечении обстоятельств милорд Рэйвенсбрук позволит супруге позаботиться о ней или сделает это сам, но в противном случае она останется без места. Впрочем, судя по ее белому как полотно лицу и по полным слез глазам, сама служанка сейчас думала вовсе не об этом.

– Думаю, это кризис, – ответила мисс Лэттерли. – Но она сильная женщина и мужественная вдобавок. Возможно, это еще не конец.

– Да, она мужественная, – поспешно согласилась Дингл. – Я больше не знаю никого с такой силой духа. Но тиф – ужасная болезнь. От нее умирают очень многие…

В эту минуту Энид негромко застонала, а потом затихла, по-прежнему неподвижно лежа на кровати.

У служанки вырвался испуганный вздох.

– Все в порядке, – торопливо проговорила Эстер, увидев, как у ее подопечной едва заметно поднимается и опускается грудь. – Но вы все-таки позовите поскорее лорда. И еще не забудьте про воду. Она должна быть холодной, а не горячей. Немного подогрейте ее, и все.

Дингл замялась в нерешительности.

– Я знаю, вы ухаживали за нею с самого начала, но позвольте мне самой положить ее в гроб, – попросила она.

– Конечно, – согласилась медсестра. – Если только до этого дойдет. Битва еще не проиграна. А теперь пусть сюда принесут воды. Это может решить все дело.

Стремительно повернувшись, Дингл почти бегом бросилась к двери. Если раньше ей, возможно, казалось, что все эти заботы носят чисто внешний характер, то теперь не прошло и пяти минут, как она, торопливо преодолев коридор, вернулась с большим кувшином, полным чуть теплой воды, и с чистым полотенцем на руке.

– Спасибо. – Взяв полотенце, мисс Лэттерли коротко улыбнулась и тут же окунула его в кувшин. Потом приложила его ко лбу и горлу Энид, после чего принялась обтирать ей кисти и запястья. – Помогите подержать ее пару минут, – попросила она служанку. – Я смочу ей сзади шею.