Разъяренный (ЛП) - Эванс Кэти. Страница 2

Я отдала этому ублюдку всё, что было в моём молодом, глупом сердце, а он меня погубил.

Ну и хрен с ним.

На следующей неделе он будет в Сиэтле. Он и его друзья — все они собираются приехать в город. Я называю их бабниками, сердцеедами и любителями устраивать шумиху, потому что нет другой такой группы, как они. Crack Bikini сочетают рок с известной классикой — смешивают с настоящей музыкой. Бах, Шопен, другие великие композиторы. В результате группа выдаёт симфонический рок, а их музыка пробирает до костей, сводит пальцы ног и запускает мурашки по всему телу. А если добавить к этому ещё и вокал Маккенны…

Чёрт, не хочу даже говорить о его вокале.

Люди выбирают любовь, потому что она переполняет их радостью и счастьем. Любовь дарит им чувство защищённости и безопасности. Но это не про меня. Я выбираю ненависть. Лишь она заставляет меня чувствовать себя хорошо. Даёт защиту и безопасность. Ненависть к нему — единственное, что не позволяет мне сойти с ума. Ненависть к нему означает, что то, что он сделал со мной, не имеет значения. Что я всё ещё могу что-то чувствовать. Что ещё не умерла, потому что чувствую, как эта ненависть разъедает меня изнутри. Он погубил меня ради своих друзей. Помешал мне стать той женщиной, которой я могла бы быть. Разрушил все мои мечты о будущем вместе с ним. Он был моей первой любовью и первым всем, включая впервые разбитое сердце.

Даже после того, как он ушёл, всё, что я помнила, — это Маккенна, то, с чем он меня оставил, и то, что у меня отнял.

Билеты очень дорогие. Я потрачу больше, чем заработала, если учесть ещё и помощь маме, заботящейся о Магнолии. Но всё, что требуется — только три маленьких клика на eBay. Три маленьких клика, и я достигну максимального лимита по своей кредитной карте и смогу снова увидеть этого засранца вживую.

Оно того стоит, решаю я, захожу в интернет и покупаю два самых дорогих билета, которые только может предложить eBay.

Открыв календарь, нахожу нужный день и отмечаю его крестиком.

Готовься, придурок. Ваш концерт в Сиэтле не станет успешным. Особенно, если я с этим помогу.

♥ ♥ ♥

РАНЬШЕ я очень сильно не любила чёрный цвет. Мне нравился красный и синий, и почему-то очень нравился жёлтый. Ярко-розовый и фиолетовый тоже были хороши. Но потом цвета начали чуть ли не издеваться надо мной. Они казались слишком счастливыми. Слишком сладкими. Чёрный был безопасным и нейтральным. Он не напоминал о вещах, которые заставляли грустить. Не пытался быть никаким другим, кроме как чёрным. Сразу после смерти папы я перестала стараться казаться не той, кем была на самом деле. Перестала пытаться вписаться в общество. Эти попытки измотали меня, что заставило ещё яснее осознать — я этому обществу чужая.

Чёрный цвет стал моим цветом, и чернота меня укрыла. А сегодня вечером поглотила и окунула во всё греховное и тёмное. И день мрачный, и жизнь мрачная. Даже небо затянуто тучами, потому что Маккенна в городе. А вообще-то, если быть точной, надвигается гроза. Трибуны мокрые. Фанаты мокрые. И, похоже, всем, кроме группы, которая спряталась за кулисами, пока не прекратится дождь, скоро понадобится «Найквил»¹.

Когда дождь, наконец, прекращается, мы с Мелани слышим объявление о ТОМ, ЧТО ШОУ СКОРО НАЧНЁТСЯ. И ИЗ-ЗА ЗАДЕРЖКИ ВЫСТУПЛЕНИЯ ГРУПП РАЗОГРЕВА НЕ БУДЕТ. И в один миг рюмка водки, которую я выпила для храбрости, тут же испаряется, а колени, которые ещё несколько минут назад казались сделанными из стали, начинают походить на медуз.

— Прекрати, ты выглядишь так, будто у тебя в сумке пистолет. Из-за тебя наc решат обыскать, дурында! — шипит Мелани.

— Тсс! У меня всё под контролем, помолчи, — одёргиваю её, когда мы направляемся к своим местам.

Нервно потянувшись руками к шее, я натягиваю капюшон своего плаща-дождевика на мокрую голову и тяну Мелани за собой. Мы пробираемся сквозь толпу к нашим местам в первых рядах стадиона. Она выглядит ещё толще, чем я. Получается, этот дождь стал для нас благословением — мы с Мелани, нагруженные под нашими плащами всяким «добром», выглядим далеко не такими объёмистыми. У нас припасено кое-что для участников группы. Для одного из них в особенности.

Даже несмотря на то, что мои волосы свисают мокрыми прядями, я думаю, что выгляжу очень даже. Устрашающе. Чёрные ногти, чёрная помада, чёрный дождевик, чёрные волосы — ну, волосы все чёрные, кроме дурацкой розовой пряди, покрасить которую меня подначила однажды пьяной ночью Мелани, а я никогда не могла отказаться от брошенного мне вызова. Итак, я выбрала свой обычный образ Анджелины Джоли, и мои чёрные сапоги на высоких каблуках прямо-таки кричат: «Мужчины, если вы хотите поберечь свои яйца, ко мне лучше не приближаться!»

В то время как Мелани выглядит счастливой, как Барби.

Её парень, похоже, просто вытрахал ей все мозги.

Господи, почему у моих подруг самые похотливые бойфренды?

— Не могу поверить, что мы до сих пор не добрались до своих мест! Мы что, будем сидеть у самой сцены и будем дышать ими, — говорит она мне с широкой улыбкой.

Хм, да, дышать Маккенной — это последнее, чего я хочу или в чём нуждаюсь. Но сцена всё ближе и ближе, становясь больше по мере нашего продвижения. Такое чувство, что с каждым шагом, приближающим нас к нашим местам, исчезает год моей жизни. Пока я отчётливо не вспоминаю, как всё внутри меня скручивалось, когда Маккенна смотрел прямо на меня своими ледяными серыми глазами и наблюдал, как я принимаю в себя его член. Ублюдок.

— Всё никак не могу решить, — жалуется Мелани, когда мы наконец садимся, — выходить мне замуж в традиционном белом платье с большим красным цветком на шлейфе, или в более скромном розовом, без всяких излишеств. Я отложила до понедельника и то, и другое. Может, стоит показать их Грейсону?

Как только в толпе воцаряется благоговейная тишина, она тоже замолкает. Яркий луч света сверху сужается и фиксируется прямо в центре сцены. Против моей воли сердце начинает биться чаще. В ярости я медленно вдыхаю через нос, задерживаю дыхание на пять секунд и так же медленно выдыхаю — этому я научилась на занятиях по управлению гневом.

Свет продолжает фокусироваться в центре пустой сцены, а на заднем плане начинают играть скрипки. Как раз в тот момент, когда скрипки, кажется, берут под контроль ритм вашего дыхания, к ним присоединяются барабаны, чтобы полностью завладеть вашим сердцем. Тьфу ты господи, ублюдки. Музыка будто овладевает мной. Нарастает, нарастает и нарастает до оглушительного крещендо, и тут неожиданно свет гаснет.

Опускается полная темнота, и из толпы вырываются непроизвольные вздохи.

И из темноты появляется он.

Я знаю, что это Маккенна Джонс.

Это его пижонская походка. Его разворот плеч, его узкие бёдра, длинные, мощные, мускулистые ноги. Руки висят по швам, микрофон прикреплён к уху и незаметно обвит вокруг квадратной челюсти. Он приближается к публике и к нам. Грудь обнажена. На нём чёрные кожаные брюки. А волосы сегодня цвета яркой фуксии, колючками торчат в разные стороны. Такой цвет на фоне его загорелой кожи выглядит шокирующе. Гладкие мышцы торса блестят, как и чёткие кубики его пресса.

При свете луны отчётливо видны контуры высокой фигуры Маккенны, и он так горяч, что, кажется, моя одежда уже высохла. Я пытаюсь найти в его внешности что-то, что могло бы вызвать ненависть, но ничего не нахожу. Я даже не могу сказать, что ненавижу эти всполохи в его глазах, которые кричат: «Я плохой парень, плохой парень, чёртов плохой парень, и я разрушу на хрен твою жизнь».

Мне это нравилось.

Раньше мне так сильно это нравилось.

Пока он на самом деле не сделал то, что делают плохие мальчики, и оказалось, что его роль плохиша была наименее весёлой из всего, с чем я сталкивалась в своей жизни.

Над ним мерцает тусклый свет. На заднем плане начинает играть музыка. Свет постепенно становится ярче, и тогда он срывает с головы розовый парик и швыряет его в сторону трибун, крича при этом: «Привет, чёртов Сиэтл!»