Разъяренный (ЛП) - Эванс Кэти. Страница 4

— Отпусти, — сквозь зубы шиплю я, и он, наконец, меня отпускает.

Из рации у него на бедре раздаётся какой-то звук. Чей-то голос произносит что-то неразборчивое, но это что-то очень похоже на ругательство.

— Снимите это, — приказывает один из охранников, указывая на наши дождевики.

Я стаскиваю полиэтилен со своего тела, и Мелани делает то же самое, а затем мы беспомощно наблюдаем, как с нас снимают сумки, которые мы прятали под плащами.

Мелани со стоном следит, как наши вещи кладут на стоящий в стороне столик. Сотовые телефоны. Два помидора. Ключи от машины.

— Вау. Вы что, ребята, шуток не понимаете? — вопрошает Мелани, надменно хмурясь.

Я закрываю глаза и пытаюсь подавить поднимающуюся во мне панику.

Бляяядь. О чём я только думала?

Ведь уже много лет не совершала ничего настолько безрассудного.

Но это было здорово.

Неправильно. Очень, очень неправильно.

Но здорово. На самом деле, просто отлично.

Чёрт, перед глазами до сих пор стоит разъярённое, недоверчивое выражение лица Маккенны. Это доставило мне огромное удовольствие. Просто оргазмическое наслаждение. Но сейчас я испытываю сильное чувство, которое больше походит на парализующий страх.

Что, если охранники позовут его в комнату и спросят, действительно ли он меня знает?

Что, если мне придётся стоять здесь, в этой маленькой душной комнате, и смотреть на него, находясь так близко?

У меня сводит живот. Позже Мелани потребует объяснений. Очень подробных объяснений, намного больше того, что я уже ей рассказала. Мелани придётся сообщить Грейсону, что произошло, и он захочет знать всё до мелочей, потому что эти тупые охранники связались с его девушкой. Я даже не знаю, смогу ли объяснить ей, какое прошлое связывает нас с Маккенной. 22 января — день, когда я неизменно напиваюсь до бессознательного состояния и не вижу белого света. И я поклялась себе, что никогда и ни с кем не буду обсуждать этот день. Но Мелани и Грейсон? Они захотят, чтобы я открыла свою шкатулку с секретами. Обо мне и Маккенне Джонсе.

Горячие, влажные рты сливаются воедино…

Он толкается в меня, растягивает, берёт меня, любит меня…

Обещания.

Ложь.

Потеря.

Ненависть.

Та ненависть, которая рождается только из сильной, неземной любви, которая оказалась, как ни прискорбно, совершенно неправильной.

Что я ему скажу, если увижу?

Что же мне теперь делать?

Пожалуйста, Боже, не наказывай меня, сделай так, чтобы мы не встретились лицом к лицу.

Пока Мелани изучает свои ногти, стену и меня, вздыхая со скучающей уверенностью человека, который знает, что выберется отсюда невредимым, я меряю шагами комнату и молюсь, хожу и молюсь. Если мы с Маккенной встретимся, боюсь, это не будет так просто. Мой желудок скрутило в узел, меня тошнит, и я испытываю ужасные позывы к рвоте.

Концерт, кажется, длится вечность. Один из охранников то уходит из комнаты, то возвращается вновь, а другой предпочитает стоять в паре метров позади Мелани, навытяжку, прямо как военный, словно чего-то ждёт.

О боже, пожалуйста, пусть это будет не Маккенна.

Мне кажется, я уже успела стереть подошву своих сапог, когда столетие спустя дверь распахивается и входит пухлый мужчина в костюме и галстуке. От волнения я не могу ступить ни шагу. Лайонел «Лео» Палмер, менеджер группы. Я видела его фотографию и интервью в утренней газете, но должна сказать, что на этом фото он выглядел гораздо счастливее.

Он свирепо смотрит на нас, сжав мясистые руки в кулаки. Мелани с вызовом смотрит в ответ, я стою неподвижно.

— Вы хоть представляете, что наделали? — со злостью выдавливает он, его пухлые щеки пылают румянцем. — Что вы двое можете попасть надолго в грёбаную женскую тюрьму? Узнаете, как там сладко живётся. Что вы за херовые фанатки такие?

— Мы не фанатки, — говорит Мелани.

Дверь распахивается, и во всей своей мужской красе появляются близнецы, чтобы тут же вступить в бой. Они и так всегда выглядят устрашающе, но сейчас — с их светлыми волосами, глазами странного цвета и полными ярости угрожающими взглядами — они сила, с которой приходится считаться.

Я не могу дышать.

— Кто, чёрт возьми, эти сучки? — требовательно спрашивает тот, у которого татуировка в виде змеи.

— Я как раз разбираюсь с этим, Джакс, — говорит Лайонел.

Значит, второй, должно быть, Лексингтон, решительный такой, с пирсингом в брови. Теперь уже он переходит в атаку и смотрит на меня, потом переводит взгляд на Мелани. Он выставил вперёд указательный палец, и тычет им то в меня, то в неё.

— Надеюсь, что у вас двоих много денег, потому что одна из наших танцовщиц получила травму. Если она не придёт в норму к выступлению в «Мэдисон-сквер-гарден»…

— Не волнуйся, Пандора, Грейсон обо всём позаботится, — спокойно говорит Мелани.

— Пандора, — вдруг повторяет Лайонел. Он замирает, его взгляд возвращается ко мне. — Твоя подруга назвала тебя Пандорой. Почему?

— Потому что это моё имя. Непонятно что ли?

И только я собираюсь закатить глаза, как дверь распахивается и всё пространство заполняет фигура. Мне кажется, что моё сердце больше не бьётся. Я чувствую себя так, словно кто-то душит меня и бьёт кулаком изнутри.

Маккенна.

В нескольких метрах от меня.

В одной комнате со мной.

Крупнее и мужественнее, чем когда-либо.

Он пинком захлопывает за собой дверь. На нём авиаторы, поэтому глаз не видно, и, о боже, я люто его ненавижу. Я пришла сюда, чтобы причинить ему боль, но меня переполняет такой гнев, что, кажется, даже сдвинуться не могу, и просто стою. Вся еле сдерживаемая ярость вскипает внутри, и я не могу вздохнуть, воздух будто застревает в лёгких, сердце сжимается в груди, тело начинает дрожать.

Он высокий и темноволосый, по его груди стекают остатки красного липкого сока.

Но зато какая идеальная у него грудь, и потом ещё эта тонкая полоска волос, которая ведёт от пупка к члену. Обтягивающие кожаные штаны облегают его мощные бёдра. И выпирающий член тоже. Клянусь, девчонки могут подумать, что он засовывает себе в штаны батон хлеба, но смею вас заверить, что всё у этого ублюдка настоящее. Такое же огромное, как его грёбаное эго, и, как мне помнится, раньше оно было таким же твёрдым, как и его крепкая голова.

Не каждый может позволить себе обрить волосы под ноль или надеть серьгу-гвоздик с бриллиантом, но у него голова идеальной формы. Так и хочется обхватить её руками и облизать. Он сердитым рывком снимает солнцезащитные очки, из-за чего бриллиант в правом ухе угрожающе поблёскивает, и тогда я вижу его блестящие, яростные глаза цвета жидкого серебра, и, клянусь, мне кажется, что я возвращаюсь в свой дом.

В дом, который был разрушен и сожжён, и от которого ничего не осталось, но это всё ещё твой дом.

Насколько это хреново?

Боже, пожалуйста, пусть он будет не настоящим. Пусть это будет просто кошмарный сон. Пусть он окажется на другом конце света, а я в это время буду ненавидеть его в безопасности из своего уголка в Сиэтле.

— Она и есть та самая чёртова Пандора? — спрашивает Лайонел Маккенну.

Когда твёрдая челюсть Маккенны только сильнее сжимается, Лайонел медленно поворачивается, чтобы меня изучить. В моём мозгу полная каша, потому что Маккенна смотрит прямо на меня, как будто не может поверить, что я стою здесь.

С трудом выдерживаю его стальной взгляд. Я думала, что эта ночь даст мне возможность успокоиться. Что я смогу заставить его почувствовать себя перед его поклонниками так же, как я чувствовала себя, когда он ушёл: униженным. Вместо этого Маккенна стоит здесь, бог рока, даже с томатным пюре на груди. Он доминирует над всеми в этой комнате, словно обладает тем самым загадочным Х-фактором, который никто не может точно определить, но которого у него в избытке, — всё говорит о том, что он главный в этой комнате и над всеми, кто в ней находится.

И этот факт только ещё больше выводит меня из себя.