Мир всем - Богданова Ирина. Страница 21

Наш разговор принимал опасный оборот, и я поспешила распрощаться:

— Спасибо вам, Евдокия Савельевна, за Валю. Я возьму её на особый контроль. Пойду навещу их с братом. Квартира пятнадцать?

— Пятнадцатая, точно, только дома их нет. Петька уж неделю не является, а Валя ушла в булочную. Мне шепнули, что будут без карточек сушки давать по триста грамм в руки, вот я её и отправила. Вам, кстати, сушек не надо? А то бегите.

Хотя от сушек я бы не отказалась, в булочную не пошла. Всю дорогу домой я уныло думала, как поступить с Валей. Проблема вырисовывалась серьёзная, а в мои возможности исчерпывались сообщением в милицию о безнадзорности ребёнка и помещении её в детский дом. Я так задумалась, что едва не прошла мимо своей линии и остановилась только на углу, когда по рельсам прогрохотали колёса трамвая. Мне хотелось заплакать. Нет! Мне хотелось завыть от невозможности помочь всем и сразу. Но как говорила мне в детстве мама, мы пойдём пусть медленно, с остановками, но обязательно дойдём до цели.

На следующий день я по привычке проснулась ни свет ни заря и сразу вспомнила, что сегодня воскресенье и можно валяться в кровати хоть до обеда. Приподняв голову с подушки, я посмотрела на трофейную статуэтку пастушки, что стояла на шкафу, сверху озирая непритязательную обстановку комнаты. Мне нравилось рассматривать изящную роспись фарфорового личика и то, как тонкие пальцы кокетливо приподнимают край голубого фартука. Пережившая взрыв дома пастушка напоминала мне о горячих фронтовых деньках, насквозь пропахших потом и порохом. Само собой, никому не придёт в голову сокрушаться об окончании войны, но иногда я признавалась себе, что тоскую о минутах затишья с переливами гармони-тальянки и задорным окрикам из кабины шофёра: «Привет, сестрёнка!»

Если продать пастушку, то можно купить Вале платье или даже пальтишко. Но нет, так не годится. Я рывком села в кровати. Во- первых, Валя может застесняться принять помощь из рук учительницы, а во-вторых, среди моих учениц наверняка есть ещё нуждающиеся и на всех одной пастушки не хватит. Надо придумать что-то получше.

За окном сентябрь медленно наливал на небо розоватую краску северного восхода. Слышалось шуршание по асфальту машины- поливалки, и рядом зашаркала метла дворника. Я вспомнила про Евдокию Савельевну, и мысли вновь перекинулись на Валю Максимову, девочку, которая живёт «ни с кем».

Такова уж работа учителя, что все твои дети всегда с тобой, и в выходной, и в бессонные ночи, зато в те моменты, когда судьба выворачивает жизнь наизнанку, их присутствие помогает найти силы.

Неслышно скользя по коридору, я вышла в кухню, зажгла примус и поставила чайник на огонь. В углу под столиком немедленно зашуршало. Снова крыса! Ни крыс, ни мышей я не боялась. Зверюшки как зверюшки — пушистые и шустрые. Вздохнув, я взяла швабру, опустилась на четвереньки и несколько раз наугад ткнула в сторону шума. В таком виде и застал меня Олег Игнатьевич. Я поздно услышала его шаги, чтобы успеть встать и поправить халатик.

— Антонина Сергеевна, что с вами?

Я сердито глянула на него снизу вверх и села на пятки. На глаза упали растрепавшиеся волосы, и я отвела их со лба тыльной стороной ладони. Представив свой вид со стороны, я мысленно застонала, но вслух твёрдо произнесла:

— Со мной полный порядок, а вот там крыса.

— О, и вы её не боитесь! — В его голосе прозвучало восхищение. — Честно говоря, поражён вашей отвагой! Позвольте я помогу вам встать из вашего трудного положения.

Если бы у меня сейчас был пистолет, то я пристрелила бы его вместе с крысой. Я коротко огрызнулась:

— Сама справлюсь.

Отлично, что у Олега Игнатьевича хватило такта не наблюдать, как я поднимаюсь с пола. Он возился у своего столика, заливая керосин в примус, и обернулся, только когда я встала:

— Антонина Сергеевна, как вы посмотрите на то, что я приглашу вас в театр? Сегодня в Музкомедии дают «Летучую мышь», а у меня случайно образовались два билета.

— Случайно?

— Честное слово случайно. — Картинным жестом он прижал к груди бутылку с керосином и слегка поклонился. — Дело в том, что Музкомедия шефствует над нашим предприятием. Ну, или мы над ними. Мы даём артистам продукты с подсобного хозяйства, а они нам духовную пищу в виде билетов на спектакли. В общем, взаимовыгодное сотрудничество.

Шефство! Конечно! Как же мне раньше не пришла в голову такая простая и ясная мысль. Я улыбнулась во весь рот:

— Олег Игнатьевич, вы гений!

— Неужели? — Он явно опешил от моего заявления, а я, налив в чашку кипятку, рванула в свою комнату обдумать сказанное.

— Антонина Сергеевна, а театр? Вы мне не ответили!

— Потом, Олег Игнатьевич, потом! Пригласите Галю.

— Галю?

Краем глаза я успела ухватить, как Олег Игнатьевич достал из кармана домашних брюк билеты и выбросил в мусорную корзину.

Воскресный день подарил ленинградцам отличную осеннюю погоду — сухую, тёплую и прозрачную. Дворники сгребали в кучи ворохи пёстрой листвы. Взявшись под руки, гуляли принаряженные парочки — девушки в фетровых беретиках по последней моде и обязательными сумочками в руках. Чей-то патефон за растворённым окном выплёскивал наружу звуки танго «Рио-Рита». Музыке подпевала продавщица в газетном киоске и строила глазки бравому морячку на автобусной остановке. Я не имела ни беретика, ни ридикюля, чьё отсутствие меня нисколько не смущало. Мне повезло, что дворник тётя Дуся находилась на боевом посту с метлой в руках, и через пять минут я стояла около обитой дерматином двери и нажимала кнопку звонка. Дверь распахнулась неожиданно быстро.

Пожилая женщина с копной чёрных волос вопросительно посмотрела на меня, но ничего не сказала. На потёртом бархатном халате с истрёпанным воротом отсутствовала верхняя пуговица, на ногах валяные чуни чёрного цвета. Одна нога голая, другая в спущенном фильдеперсовом чулке. Она производила впечатление человека, полностью махнувшего на себя рукой.

Дворник тётя Дуся предупредила меня, что с тех пор, как на сына принесли похоронку, профессорша не разговаривает, а общается жестами.

Я постаралась улыбнуться как можно приветливее:

— Здравствуйте Елизавета Владимировна, ваш адрес мне дала дворник Евдокия Савельевна. Можно с вами поговорить?

Елизавета Владимировна посторонилась, пропуская меня в прихожую, и медленно пошла по коридору в комнату, шаркая ногами по дубовому паркету. Профессорская семья жила не в коммунальной, а в отдельной квартире, хотя и небольшой. Направо спальня с широкой кроватью, застеленной пёстрым покрывалом, налево комната с огромным письменный столом, кожаным диваном и глубоким креслом. Мой взгляд скользнул по портрету мужчины в пенсне и квадратной академической шапочке. Я поняла, что это профессор, погибший под обстрелом в блокадном городе. На диване лежали подушка и одеяло, видимо, профессорша предпочитала обитать именно здесь, не заходя в спальню.

Всё так же молча Елизавета Владимировна опустилась в кресло, около которого стоял крохотный круглый столик со стеклянной столешницей, и стала раскладывать пасьянс из каких-то диковинных карточек с иероглифами. Мне она сесть не предложила, и я стояла посреди комнаты, как у классной доски.

— Елизавета Владимировна, меня зовут Антонина Сергеевна, я учительница младших классов. — Не выказав никакого интереса, профессорша вытащила одну карту из колоды на наложила на другую. Я чувствовала, что говорю в пустоту, но всё-таки продолжила: — Я хотела поблагодарить вас за тетради и карандаши, которые вы подарили моей ученице Вале. Если вы помните, у вас их попросила дворник, и вы не отказали.

Профессорша поменяла две карты местами и взяла третью. Обычно у доски я веду себя свободно, а тут не знала, куда девать руки, и они мешали мне, как пудовые гири. В конце концов я сплела пальцы в замок и решила, что вся моя продуманная до мелочей речь внезапно испарилась из головы и улетела по неизвестной траектории. Если я буду дальше стоять и мямлить, то ничего не получится. Разговаривать с человеком, игнорирующим твоё присутствие, — словно камни в колодец бросать. Трудно, но надо.