Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн. Страница 45

– Сейчас о медсестре нужно беспокоиться меньше всего, – отмахивается Джо. – Ты что-нибудь говорил, когда вытаскивал штепсель?

Я качаю головой.

– Нет, кажется.

– Ты делал что-нибудь такое, что позволило бы окружающим думать, что ты зол на отца?

Я мешкаю с ответом.

– Только не вчера.

Он откидывается на спинку диванчика.

– В том-то и вопрос. Обвинение должно доказать при отсутствии обоснованного сомнения, что ты намеревался убить отца, что продумал все заранее, что имел злой умысел. Ты явно хотел ускорить смерть отца. Преднамеренным считается действие, даже если ты всего на секунду задумался перед его совершением. Поэтому камнем преткновения в этом вопросе – то, на чем мы можем сыграть, – будет злой умысел.

– Знаете, что такое злой умысел? Оставлять человека жить на аппаратах! – возражаю я. – Почему считается нормальным искусственно продлевать чью-то жизнь, а не дать человеку спокойно умереть, избавив его от всех этих специальных мер?

– Не знаю, Эдвард. Но сейчас у меня нет времени спорить о философии эвтаназии, – отвечает Джо. – Что произошло, когда ты вытащил штепсель?

– Меня схватил санитар, потом подоспела охрана, и меня вывели в коридор. Там передали в руки полиции.

Я наблюдаю, как Джо достает из кармана карандаш и что-то царапает на салфетке.

– Значит, вот наша основная линия: это не убийство, а милосердие.

– Вот именно!

– Мне необходим документ, подписанный твоим отцом, – продолжает он.

– Он дома.

– Позже заберу его.

– Почему не сейчас? – удивляюсь я.

– Потому что мне необходимо опросить остальных присутствующих в палате. – Джо кладет двадцатидолларовую банкноту на стол. – А ты, – говорит он, – отправишься в участок.

Вопросы освобождения под залог решает тот же чиновник, который выпустил меня вчера.

– Знаете, мистер Уоррен, – говорит он, – мы флаеры постоянным посетителям не выдаем.

Все это как невероятное дежавю, только уполномоченному передают обвинение в совершении другого преступления, а рядом, скрестив руки, стоит другой полицейский. Чиновник читает обвинение, и на этот раз по его виду я понимаю, что он удивлен.

– Покушение на убийство – серьезное преступление, – говорит он. – Это ваш второй арест за последние несколько дней. А это уже начинает меня беспокоить, мистер Уоррен. Я назначаю залог в пятьдесят тысяч долларов.

– Что? – Джо вскакивает с места. – Это астрономическая цифра!

– Обсудите это в понедельник с судьей, – заявляет уполномоченный.

Джо оборачивается к полицейскому:

– Я могу минутку поговорить со своим клиентом?

Чиновник и полицейский заканчивают с формальностями и оставляют нас в допросной одних. Джо качает головой. Уверен, он жалеет, что женился на женщине, в придачу к которой идет сынок, к которому, похоже, так и липнут неприятности.

– Не волнуйся, – успокаивает он. – Когда в окружном суде тебе будут предъявлять обвинение, судья не назначит такой залог.

– Но что делать до суда?

– Нам необходимо пятьдесят тысяч долларов, чтобы внести залог, – объясняет Джо, опуская глаза. – Эдвард, у меня просто нет таких денег.

– Не понимаю…

– Это значит, – говорит он, – что выходные ты проведешь в тюрьме.

Если бы еще неделю назад мне сказали, что я буду сидеть в окружной тюрьме Нью-Гэмпшира, я бы ответил, что собеседник сошел с ума. На самом деле я верил, что отец пойдет на поправку, а я на самолете буду возвращаться к своим ученикам в Чанг Мэй.

Однако жизнь найдет способ дать тебе по зубам.

Сотрудник тюрьмы, печатая одним пальцем, вводит мои данные. Кажется, если это его работа, он уже должен был бы научиться печатать. Или хотя бы записаться на курсы быстрого набора на клавиатуре. Он делает это так медленно, что я начинаю думать, что вообще не попаду в камеру и мне придется сидеть здесь все время, пока меня не отведут в суд, где предъявят обвинение.

– Выворачивай карманы, – велит он мне.

Я достаю бумажник, в котором тридцать три американских доллара и несколько таиландских батов, ключи от отцовского дома и арендованного автомобиля.

– Мне вернут вещи? – спрашиваю я.

– Если отпустят, – отвечает офицер. – В противном случае деньги положат на счет, пока ты будешь ожидать суда.

Я даже думать себе об этом не разрешаю. Это всего лишь недоразумение! В понедельник Джо убедит в этом судью.

Но в голове, как тени на аллее, продолжают роиться сомнения. Если бы дело не обстояло настолько серьезно, зачем назначать такой огромный залог? Если бы дело не обстояло настолько серьезно, зачем окружному прокурору лично звонить Джо, чтобы сообщить, что мне предъявлено обвинение? Если бы дело не обстояло настолько серьезно, зачем отвозить меня в окружную тюрьму на заднем сиденье автомобиля шерифа?

Я, разумеется, не силен в юриспруденции. Но в достаточной мере знаком с основами, чтобы понять: пока больница подавала иск, в котором обвинила меня в нападении, штат выдвинул против меня обвинение в убийстве.

Как окружной прокурор вообще так быстро узнал о том, что произошло?

Кто-то ему сказал.

Это не врачи, которые – давайте посмотрим правде в глаза! – совершенно определенно высказались о безрадостных перспективах отца. Это не могла сделать юрист больницы, которая, если бы все пошло по намеченному плану, только обрадовалась бы освободившейся койке для больного, которому они на самом деле смогли бы помочь. Это не могла сделать представитель банка донорских органов, потому что подобное не совпадает с устремлениями ее организации.

Остается одна из медсестер. Я видел нескольких, входящих и выходящих из палаты отца. Одни были смешными, вторые – добрыми, третьи приносили мне поесть, четвертые – пели церковные гимны. Вероятно, консервативно настроенный человек, который верит, что жизнь неприкосновенна ни при каких обстоятельствах, мог бы пойти работать медсестрой, чтобы сохранить этот божий дар. А отключение аппарата поддержания жизнедеятельности могло огорчить ее, хотя это и часть ее работы. Прибавьте сюда истерику Кары и…

Внезапно я спотыкаюсь о собственную мысль. Кара!

Черт побери, это она меня сдала! В конце концов, кто назначит официальным опекуном человека, которого арестовали за попытку убийства?

Я поймал себя на том, что меня бьет дрожь, хотя в кабинете стоит жара, как в восьмом круге ада. Я скрещиваю руки на груди в надежде скрыть тремор.

– Ты оглох? – орет офицер, нависая надо мной.

Я понимаю, что не слышал ничего из того, что он говорил.

– Нет. Простите.

– Иди сюда!

Он ведет меня в крохотный душный кабинет.

– Раздевайся!

Мне нет нужды рассказывать об отношении к геям в тюрьмах. Но когда он произносит эти слова, я не могу больше делать вид, что все происходит не по-настоящему. На меня, хотя я никогда даже книгу из библиотеки не задержал, как на преступника, заведено досье. Сейчас меня обыщут. А потом засунут в камеру с человеком, который в действительности заслужил быть за решеткой.

– Вы имеете в виду, прямо перед вами?

– Господи! – восклицает офицер, в притворном ужасе округляя глаза. – Прошу меня простить! Я должен был забронировать приватную кабинку с видом на море. К сожалению, эта услуга на данный момент недоступна. – Он складывает руки на груди. – Однако я могу предложить альтернативу: или ты сам раздеваешься, или я тебя раздену.

Мои руки тут же тянутся к поясу на штанах. Я вожусь со змейкой, повернувшись спиной к полицейскому. Расстегиваю «молнию» на отцовской куртке, потом пуговицы на рубашке. Полицейский осматривает каждый предмет одежды.

– Повернись ко мне и подними руки! – велит он.

Я повинуюсь, закрыв глаза. Я чувствую на себе его взгляд. Он натягивает пару латексных перчаток и поднимает мои яички.

– Повернись спиной и нагнись, – приказывает он.

Я делаю это и чувствую, как он раздвигает мне ягодицы и исследует анальное отверстие.