Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн. Страница 61

С опаской я выполз на открытую местность, намеренно припадая к земле и демонстрируя свою покорность. Волк повернулся и потрусил к ручью, потом остановился и оглянулся на меня через плечо. Это было приглашение следовать за ним, и я не стал им пренебрегать, но продолжал держать дистанцию.

Когда мы подошли к ручью, волк поднял лапу и пометил примятую траву, где я ранее становился на колени. Я опустил глаза и увидел кучку экскрементов, не похожих на экскременты ранее виденных мною животных. Рядом в мягкой грязи был четкий отпечаток лапы пумы.

Пумы, или кугуары, редко встречаются в восточной части Канады, но этих животных видели в Нью-Гэмпшире, Мэне и Нью-Брансвике. Пумы охотятся в одиночку, и летом подросшие особи уходят от матерей в поисках своей территории. Они прямые конкуренты волков, потому что охотятся на одних и тех же животных. Одинокая пума намного сильнее волка, но стая может убить кугуара.

О кугуарах я знал только одно – они убивают из засады: прыгают жертве на спину и мгновенно перекусывают шею.

Рядом со мной не было стаи, превосходящей противника численностью. Я стоял у ручья один – лакомый кусочек для сидящей неподалеку пумы, готовой прыгнуть на меня и нанести смертельный удар.

Переярок не хотел меня убивать. Он пытался спасти мне жизнь.

Волки не умеют любить. Это как обязательство. Если ты выполняешь свою работу, пожизненный долг – ты часть семьи. Тебе необходимы остальные члены стаи, чтобы дополнять тебя. Переярок защищал меня не из-за эмоциональной связи между нами, а потому что я ценный член стаи – импровизированный омега-волк, который помогает стае в охоте из засады или в борьбе с конкурирующими стаями. А еще я был особью, от которой они могут больше узнать о людях, с которыми им приходится все чаще делить территорию.

Но та часть меня, которая все еще остается человеком, хочет верить, что он защищал меня, потому что любит так же сильно, как я люблю его.

На следующий день после того, как меня чуть не убила пума, я понял, что настало время покинуть стаю. Я положил в карман комбинезона немного мяса, оставшегося от вчерашней охоты, и пошел на восток. Волки отпустили меня; наверное, решили, что я пошел к ручью или обходить территорию, – у них не было причин думать, что я не вернусь.

Последними из своей новой семьи я видел волка-переярка и его сестру, которые мерялись силами под неусыпным наблюдением бета-здоровяка. Интересно, услышу ли я ночью, как стая зовет меня?

Люди думают, что в тот день я ушел из стаи потому, что суровые условия в конечном счете стали невыносимыми – погода, холод, голод, постоянная угроза нападения хищников. Но на самом деле причина моего возвращения намного прозаичнее.

Я знаю, что если бы в тот момент не ушел, то остался бы там навсегда.

В зале суда образуются естественные союзы. Когда я вхожу в зал суда по делам о наследстве, юрист больницы уже сидит за столом слева. Рядом с ней – нейрохирург.

За столом справа – Кара со своим адвокатом.

Я тут же направляю Эдварда к столу, за которым сидит больничный юрист.

Последней в зал суда входит Хелен Бед, временный опекун. Она смотрит на расстановку сил и принимает мудрое решение сесть между столами. Занять проход, который разделяет Эдварда и Кару.

Джорджи сидит на скамье за моей спиной.

– Милая, – я наклоняюсь через перила и целую жену, – как ты?

Она смотрит на дочь.

– Совсем неплохо, учитывая обстоятельства.

Я понимаю, о чем она. Сегодня утром, пока она кормила Кару овсянкой с соком и готовилась везти ее в больницу, а потом в суд, где она должна была встретиться со своим адвокатом, я схватил батончик гранола и поехал в дом Люка Уоррена забирать своего клиента. Мы не можем обсуждать дело, потому что находимся в разных лагерях. У меня такое чувство, что наш брак напоминает диаграмму Венна – пересекающиеся окружности, и сейчас единственное, что нас объединяет, – это неловкое молчание.

Не думайте, что я не задавался вопросом о собственных мотивах. Я представляю Эдварда, но, возможно, никогда бы не взялся за это дело, если бы Джорджи настойчиво не попросила меня помочь ее сыну. Как юрист я хочу выиграть это дело. Но не основано ли мое желание на том, что я на самом деле считаю, будто Эдвард имеет право принимать решения о дальнейшей судьбе отца… или на том, что мне известно, каким будет это решение? Если Люк Уоррен умрет, его можно будет исключить из уравнения. Он больше никогда не встанет между мной и Джорджи. Если же, в противном случае, его перевезут в дом инвалидов и Кара станет его опекуном, Джорджи будет продолжать играть в его жизни значительную роль – пока Каре не исполнится восемнадцать, и, возможно, даже после этого.

Эдвард снова надел клетчатую отцовскую куртку – мне кажется, из обычной верхней одежды она превратилась в талисман. Когда Кара видит брата в отцовской куртке, то округляет глаза и встает, но адвокат усаживает ее на место и начинает что-то яростно шептать ей на ухо.

– Ты помнишь все, что я тебе говорил? – негромко спрашиваю я у Эдварда.

Он резко дергает подбородком – своеобразный кивок.

– Сохранять спокойствие, – повторяет он, – что бы ни происходило.

Я не без оснований боюсь, что он покажет себя «горячей головой», человеком, способным на спонтанные поступки. Кто еще может уйти из дома после ссоры и сбежать в Таиланд? Или, будучи разочарованным поворотом событий, выдернуть штепсель из розетки? Это нам не на руку, несмотря на то что обвинения в преступлении не упоминаются в суде, поскольку были сняты. Но это маленький городок, и о поступке Эдварда знают все.

Моя задача – повернуть все так, чтобы он предстал ангелом милосердия, а не блудным рассерженным сыном.

Секретарь суда оглядывает собравшихся.

– Готовы, господа? – спрашивает он. – Всем встать, председательствует преподобный Арман Лапьер.

Хотя раньше мне не доводилось выступать перед этим судьей, я много о нем слышал. Поговаривают, что он очень эмоциональный человек. Настолько чувствительный, что иногда не может принять решение. Он часто покидает зал суда в обеденный перерыв и спешит по улице к Сэкрид Харт, «Испуганному сердцу», – ближайшей католической церкви, где молится за стороны.

В черном облаке входит судья – черная мантия, черные туфли, иссиня-черные волосы.

– Прежде чем мы начнем, – говорит он, – замечу, что это чрезвычайно волнующее для всех собравшихся здесь дело. Мы должны назначить постоянного опекуна для Люка Уоррена. Как я понимаю, его состояние с тех пор, как в минувшую пятницу я назначил временного опекуна, осталось неизменным. Я вижу, что в зале присутствуют представитель больницы и двое детей опекаемого в качестве ответчиков. – Он хмурится. – Это совершенно нетрадиционное слушание, но и обстоятельства исключительные. И суд надеется, что нам удастся принять решение, которое соответствовало бы желаниям самого Люка Уоррена, если бы он мог говорить. Есть какие-либо предварительные вопросы, требующие обсуждения?

Мой черед. Я встаю с места.

– Ваша честь, я бы хотел обратить внимания суда на то, что один из ответчиков на сегодняшний день не достиг совершеннолетия. Каре Уоррен еще нет восемнадцати лет, а это свидетельствует о том, что по закону она не может быть наделена правом принимать решения о пожизненной заботе об отце. – Я смотрю в глаза судье, не в состоянии встретиться с испепеляющим взглядом Кары. – Я прошу суд на сегодня вычеркнуть ее из списка присутствующих и удалить из зала суда, а также отстранить ее адвоката, мисс Нотч, от слушания, поскольку ее клиентка не имеет законного права принимать подобного рода решения от лица своего отца.

– О чем ты говоришь! – восклицает Кара. – Я его дочь. Я имею право присутствовать здесь…

– Кара! – предупреждает ее адвокат. – Ваша честь, моя клиентка хотела сказать…

– Я абсолютно уверен, что то, что хотела сказать ваша клиентка, содержит ненормативную лексику, – отвечает судья. – Господа, будьте серьезнее! Слушание только началось, а вы уже готовы вцепиться друг другу в горло. Я понимаю, что вас переполняют эмоции, но давайте успокоимся и поищем юридический прецедент.