Вещий Олег - Павлищева Наталья Павловна. Страница 55

Самому Олегу больше нравились ряды, где торговали русичи. Ингорь не мог понять почему. Там продавали обычные вещи, кроме скоры еще воск, мед, рыбу, зерно, льны, железные изделия… Старший князь с удовольствие наблюдал, как это охотно раскупают греки да свеи, да другие. Потом вдруг хмурился, точно что вспомнив, что-то тихо говорил Карлу, тот согласно кивал.

Но Ингорь недолго приглядывался к лицу наставника, его привлекали клетки с птицами. Княжичу очень нравилось выпускать птах на волю. Когда открывалась дверца клетки, птица еще немного сидела, словно не веря в свое счастье, потом какая тихо, бочком подбиралась к окну на свободу, какая бросалась сразу. Оказавшись снаружи, любая птица немедленно взмывала вверх, чтоб не посадили обратно. Ради этого мига стоило птаху сначала поймать и посадить в клетку, чем Ингорь иногда и занимался с приставленными к нему боярскими отроками.

Выпускать птиц любил и сам Олег, поэтому каждый их поход на торжище заканчивался свободой для нескольких птах. Хитрые мальчишки быстро прознали про это и стали приносить клетки с птицами прямо на княжий двор, зарабатывая таким образом. Особенно старался косоглазый рыжий Перх, пока Олег не понял, что он приносит уж в который раз одного и того же скворца. Оказалось, и впрямь мальчишка подобрал его еще птенцом, выходил и приручил, отпущенный скворец тут же возвращался домой, а Перх чуть погодя снова нес его княжичу. Олег посмеялся, щедро заплатил хитрецу, но велел на двор больше не пускать, хотя тот принес другую птицу.

Еще одной заботы Олега никак не понимал Ингорь. У князя бывали странные люди, а однажды он показал княжичу кусок тонко выделанной телячьей кожи с нанесенными на него краской знаками. Такие знаки Ингорь видел и на деревянных дощечках. И на браслетах, и на рукоятях мечей, и на бересте… На браслете они означали чей, как и на кадушках и другой утвари, на дощечках и кусках бересты чаще всего записывали долги ради памяти. Эка невидаль… Ингорь знал, что греки использовали ради того тонкую телячью кожу. Зачем? Долги не вечны, для них сойдет и береста, а виру лучше на дощечке.

Но Олег сказал, что это пергаменты, которые рассказывают, что было раньше. Снова пожал плечами Ингорь – у него есть Карл, который знает все, не Карл, так другой сыщется, те же любимые Олегом волхвы. Князь нахмурился:

– У тебя есть Карл, а у других нет. Да и все ли он знает, все ли ты упомнишь? Волхвы про свои земли да народ запоминают, им чужие ни к чему. А в Царьграде давно события записывают. Великое дело – пергаменты, они могут правнукам рассказать про нас и нашу мудрость передать.

Сам Олег внимательно разглядывал значки на телячьей коже, словно те могли поведать о чем-то. Княжич сколько ни всматривался, ничего, кроме нескольких знакомых буквиц, не увидел. Ингорь решил для себя, что просто князь волхв, и ему открыто, что от других скрыто. Зато Карлу пергаменты тоже понравились, наставник увлеченно сравнивал два из них. Олег пояснял что-то про ромеев. Ингорю было неинтересно, но он не рискнул уйти без княжьего позволения и поневоле прислушался.

Олег спорил с Карлом о каких-то солуньских братьях, горячился, доказывая, что их письмена видел еще у Ильменя, когда только пришел с Рюриком. Карл не верил, что такое может быть, говорил, что солуньские братья-монахи придумали и начертали эти буквицы.

– Врут твои монахи! Все врут! Потому и не люблю их. Давно русичи такими буквицами пользовались. Что не на пергаменте писали, так незачем, а писаное сам видел. Просидел твой Константин в Корсуни сиднем, научился у тамошних славян их письму, да потом за свое и выдал! Не люблю! Чтоб не показывались более твои монахи на моей земле, не то велю меж двух берез рвать!

Карл возражал, что монахи не его, что они ничего плохого не делают, а что свою веру хвалят, так каждый своему богу молится и дары приносит. У славян тоже много богов.

Ингорь не раз слышал спор князя с Карлом об этой вере, Олег не желал допускать на свою землю любых проповедников, грозил расправой. На вопросы Карла, почему, ответил, что не в вере дело, племена, с таким трудом собранные, развалятся снова, если их заставлять новым богам молиться.

– Не время расшатывать то, что едва установилось! Славян сейчас скрепляет вера в одних богов, и то разных. А коли другую веру утверждать мечом стану, так совсем против меня пойдут. Ни к чему это!

Ингорь видел, как замер после таких слов Карл, точно услышал какую-то очень мудрую мысль. Сам княжич удивился, в Киев приходили разные люди, разным богам поклонявшиеся, почему нужно запрещать кому-то учить своей вере славян?

По тому, как горячился Олег, Ингорь понимал, что князя очень задевает разговор, и решил потом расспросить Карла и про солуньских братьев, и про их веру.

Случай выдался не скоро, но когда спросил, нахмурился сначала Карл, даже помрачнел, потом стал объяснять.

Про братьев рассказал, что это были два монаха из Солуни, Константин и Мефодий. Константин, когда постриг принял, стал Кириллом зваться. Ингорь про постриг не понял, но решил выпытать потом. Карл сказал, что они христианской веры, верят в единого бога, и чтобы записать вот такие пергаменты на славянском языке, придумали буквицы. Олег же твердит, что те буквицы славяне давно знали, мол, Константин, когда в Корсуни жил, у тамошних славян научился, а сказал, что сам придумал.

– Я и впрямь видел такие буквицы на старых браслетах и дощечках, да много на чем, – удивился Ингорь.

Карл кивнул – все верно, Кирилл скорее всего буквицы перенял и ими свои пергаменты начертал.

– Почему вы его то Кириллом, то Константином кличите?

– Я ж тебе сказал: он постриг принял и назвался Кириллом.

– Что принял?

Пришлось Карлу объяснять княжичу, кто такие монахи, хотя и сам наставник не все толком знал. Услышав, что человек может добровольно отказаться от земных радостей, Ингорь удивился:

– Так они волхвы? Но Олег тоже волхв.

– Нет, они не волхвы, и волхвы их ненавидят.

– Понятно… – протянул княжич, хотя понял только одно – Олег – волхв и потому не любит христиан. А если князь кого-то не любит, то горе тому.

Ингорь был свидетелем, как по знаку Олега на торжище зарубили иудея-ростовшика, что давал купцам одну гривну серебра, а возвращать требовал две. Князь не раз грозил наказать таких, но купцам было нужно серебро, а иудей богател, и все надеялись, что Олег не узнает про их дела. Князь казнил ростовщика и приказал не пускать на торг тех, кто брал у него серебро. Говорили, что прознал, потому что волхв, но Ингорь понимал, что про иудея рассказал Раголд.

Когда прогнанные купцы пришли просить у князя пощады и принесли богатые дары, чтобы загладить свою вину, Олег дары отправил волхвам, а сам допытывался у купцов, почему к иудею пошли?

– Как же без того, княже? Чтобы здесь товары купить, у иудея серебро брали, на него скору, меды, воск, да много чего покупали, везли к ромеям, там продавали и другие товары брали. С них потом долг и возвращали.

Купцы боялись укорить князя, что лишил их возможности брать в долг, а значит, покупать товары в Киеве. С чем тогда идти в Царьград?

Олег усмехнулся:

– Вам товар нужен или серебро? Почему у иудея просите, а не у меня?

– Как же? – растерялись купцы. Неужели сам князь станет давать серебро в долг?

– Серебра не дам! – отрезал Олег. – А скоры да всего остального дам. Кто будет товар, что из дани, возить, с того при обратном торге не десятину стану брать, а вполовину меньше.

Загудели купцы, переглядываются, поверить в то, что услышали, не могут, а Олег глазами заблестел:

– Ну, кто с моим товаром в Царьград пойдет? Но запомните: узнаю, что в долг с двойным возвратом даете, – шкуру спущу!

Ингорь не сомневался, что никто не рискнул ростовщичеством заниматься, Олега боялись и верили, что он волхв. Сам княжич понимал, что Олег просто умен, не надо быть волхвом, чтобы понять, чем человек богатеет, если караванов не водит, а на торге сидит. Князь не любил тех, кто жил чужим трудом.