"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26 (СИ) - Овалов Лев Сергеевич. Страница 110

— И, говорите, не хуже пошло без ругани этой!..

— Однажды, когда лебедку заедало, а вы тогда как раз в машину спускались, я-таки подхлестнул их малым загибом, — честно признался боцман.

Андросов посмотрел с упреком.

Вы, Иван Андреевич, больше художественную литературу читайте. Очень это язык развивает, увеличивает запас слов.

Насчет чтения — я любитель. Уговаривать не нужно меня в этом смысле.

Вот и чудесно, что не нужно вас уговаривать… А мы как раз хороших книг для библиотеки достали. Будет нам чтение в свободное время.

Андросов кивнул боцману. Пошел по палубе дальше. Небо светлело, но палуба была еще мокрой и скользкой, потемнела от недавно кончившегося дождя.

Андросов шел порывистой энергичной походкой. Каждый раз при выходе в море чувствовал себя как-то собранней и в то же время свободней, легче, чем на берегу. Был неплохо настроен и сейчас, несмотря на волнения перед выходом в море. Радовался, что в состав моряков экспедиции подобрался сознательный, боевой народ.

Когда в столовой «Прончищева» штурман Курнаков сперва немного стесненно, сухо, а потом оживляясь все больше, сделал свое сообщение «О бдительности» (Курнаков категорически настоял, чтобы этот короткий доклад был назван скромно «сообщением»), Андросов видел, с каким живым интересом слушали его пришедшие в столовую свободные от вахт моряки.

Вместе с военными моряками столовую заполнили кочегары, сигнальщики, трюмные машинисты ледокола. Запомнилось вдумчивое лицо кочегара Илюшина, бывшего котельного машиниста с черноморского крейсера, после демобилизации поступившего на ледокол. Запомнился гладко причесанный, степенный машинист Гладышев, бывший пехотинец. Серебряное солнце ордена Богдана Хмельницкого, полученного в боях за форсирование Вислы, мерцало на его пиджаке.

Рядом с Гладышевым сидели две буфетчицы ледокола: молчаливая, будто всегда чем-то недовольная Глафира Львовна и курчавая темноглазая Таня, всю войну самоотверженно проработавшая в полевых госпиталях медсестрой. Эти и десятки других служащих ледокола помогают военным морякам выполнить важное правительственное задание…

Да, пока все идет хорошо. Поднявшись на мостик, Андросов взглянул вперед, где, соединенный с «Прончищевым» буксиром, медленно продвигался «Пингвин». Обернулся назад — к массивным очертаниям покачивавшегося на волнах дока.

Море было серовато-синим с редкими вспышками пенных гребней. Чуть видной смутной чертой проступал на горизонте берег.

Сигнальщики стояли на крыле просторного мостика. Черноволосый высокий Жуков, смуглый кареглазый Фролов.

— Здравствуйте, товарищ капитан третьего ранга! Андросову улыбался Фролов, откинувший за плечи резиновый горб капюшона. С дружеской лаской смотрели большие глаза сигнальщика.

— Здравствуйте, товарищ Фролов. Как вахта?

— Да я сейчас не вахтенный. Вот поднялся — военных моряков проведать. Все в порядочке на сегодняшний день.

Сквозь стекло рулевой рубки было видно, как рулевой, ухватясь за рукоятки штурвала, то всматривается пристально в даль, то взглядывает мельком на компас. Засученные до локтей рукава открывали плоские мышцы его почти черных от загара рук.

Андросов остановился у поручней. Смотрел на бесконечно бегущие волны. Жуков полуобернулся к нему, хотел что-то сказать, но промолчал, всматриваясь в волны и в берег.

Капитан третьего ранга видел движение Жукова, но молча отошел, заглянул в штурманскую рубку. Там, опершись локтями на высокий прокладочный стол, среди блещущих никелем и стеклом механизмов, склонился над картой, как всегда корректный, затянутый в китель, штурман Курнаков.

— Совершенно непонятно, Почему на солнце пятна, — напевал свою любимую песенку штурман.

Андросов снова прошелся по мостику. Над туманной Балтикой — мирное утро. Плавание началось только вчера, на рассвете, но уже сейчас происшедшее в тот вечер с Жуковым в базе кажется каким-то мрачным противоестественным сном.

В задумчивости он спустился в свою каюту. Набросил на вешалку возле двери плащ и мокрую фуражку, присел в кресло.

Совсем недавно он перебрался сюда — и вот уже чувствует себя здесь уютно и просто, как дома.

Так привычно сидеть, покачиваясь за столом.

Гудят под каютной палубой корабельные машины. Иногда чавкает, всплескивает в умывальнике вода. Чуть поскрипывают металлические, покрашенные под дерево переборки.

На столе — газеты, журналы, книги с вложенными в них выписками для бесед. Еще столько необходимо прочесть, проработать. Не прочтешь всю эту литературу — не проведешь хороших бесед с людьми.

И в то же время так трудно приняться за чтение после бессонной ночи, которую провел на мостике и в машинах, среди матросов на корме «Прончищева» и на стапель-палубе дока, куда уже под утро перебросил его обслуживающий экспедицию маленький посыльный корабль… Манила прилечь, хорошенько выспаться широкая, застланная свежим бельем койка.

В дверь каюты постучали.

— Вас чай просят пить, товарищ капитан третьего ранга! — прозвучал за дверью голос Ракитиной.

Когда Андросов вошел в капитанский салон, здесь уже собрались Сливин, Потапов, Курнаков, только что сменившийся с вахты.

Капитан первого ранга Сливин расхаживал по салону, смотрел в иллюминатор. Таня Ракитина в белом накрахмаленном переднике расставляла на круглом обеденном столе хлеб, масло, открытые банки консервов.

— Прошу к столу, товарищи, — сказал Сливин, отстегивая ремни у кресла. Уже при первом обеде на ледоколе заметил Андросов здесь своеобразные детали: ременные застежки на креслах у стола, высокие откидные борта, окружающие обеденный стол, чтобы при сильной океанской качке не разбрасывало по салону кресла, не слетала на палубу со стола посуда.

— Итак, Ефим Авдеевич, — сказал Сливин добродушно, накладывая сахар в стакан, — как вам нравится начало нашего перехода?

— Если не считать этой неприятности в базе, — сдержанно откликнулся Андросов, — мне кажется, что плавание началось хорошо. Прекрасно работают люди.

—И можно надеяться, что и в дальнейшем переход пройдет без всяких приключений. Ваше мнение на этот счет?

— По поводу приключений характерную цитату привел мне майор Людов, вчера побывавший у нас, — улыбнулся Андросов, принимая у Тани полный чаю стакан. — У меня на столе лежит книга Роалда Амундсена «Моя жизнь», которую собираюсь прочесть. Амундсен пишет, что приключение — это не более как следствие скверной плановой разработки, приведшей к тяжелым испытаниям. И дальше говорит норвежский полярник: «Приключение — это еще одно доказательство той истины, что ни одному человеку не дано предвидеть всех случайностей будущего». Эти-то строки и указал мне майор.

— А ведь неплохо сказано, — погладил бороду Сливин. — Приключение — следствие плохой плановой разработки! И никому не дано предвидеть все случайности будущего…

Андросов, склонясь над столом, сосредоточенно помешивал ложечкой в стакане.

— А вы помните, товарищ капитан первого ранга, что писал Маркс о закономерности случая? Как известно, случайность и необходимость — родственные категории, отражающие единство противоположностей объективного мира.

Густые брови Сливина слегка приподнялись над водянисто-голубыми глазами.

— И вы, следовательно, так же, как ваш майор, с мнением Амундсена не согласны?

— Типичная для буржуазного интеллигента внеклассовая точка зрения, — пожал плечами Андросов. — Амундсен не упоминает об источнике целого ряда так называемых приключений: о вмешательстве враждебных классовых сил.

Капитан «Прончищева» Потапов допил торопливо чай, вышел из-за стола, мельком взглянув на часы. Он торопился на мостик, с которого почти не сходил, как только начался поход.

— Но в этой экспедиции мы, по-видимому, избежим новых приключений всякого рода, — Сливин неторопливо, с удовольствием прихлебывал чай. — Время мирное, прекрасные прогнозы погоды. Правда, немного запоздали в связи с этой задержкой, но, по всем данным, успеем провести док до наступления осенних штормов.