Между адом и раем - Белл Тед. Страница 46

Пока Жуков переводил, Мансо подбросил плод высоко в воздух, подождал, пока он поднимется до мертвой точки и начнет падать, и в этот момент выхватил из песка мачете. Лезвие мачете отразило яркий солнечный свет и врезалось в кокос, сняв примерно треть его верхушки. Мансо свободной рукой подхватил орех, и немного молока брызнуло на колени Голголкину.

— Излечивает, как я говорил, почти от всего, — сказал Мансо, вставая на ноги и передавая кокос Голголкину, — но, к сожалению, не может излечить от трусости. Пей!

— Полковник, пожалуйста! Я прошу вас…

— Заткни свой рот. Я сказал пей! — Мансо подошел к нему вплотную и прижал к горлу мачете — появилась тонкая красная линия. — Пей!

Голголкин посмотрел на Жукова умоляющим взглядом, но все-таки плеснул немного молока в свой дрожащий рот.

— Вы, должно быть, удивлены, почему до сих пор живы? — продолжил Мансо, отпустив его.

Голголкин, опустив голову, прошептал:

— Да.

— Было совершенной глупостью возвращаться сюда, на Telaraca, Голголкин. Можно даже сказать — самоубийством!

— Я — я хотел предупредить вас по поводу американцев. Доказать свою преданность. И этот Хок — помочь вам его…

— Молчи! Во-первых, ты выдал меня этому проклятому англичанину, — сказал Мансо. — Потом твои дружки из русского консульства каким-то образом умудрились сорвать обычное убийство! Взорвать какого-то официанта вместо того, кого было нужно! И тем самым натравить на нас ищеек из ФБР и ЦРУ! В момент, когда моя страна находится на пороге великих свершений? Развлекаешься в кровати с какими-то шлюшками и пьянствуешь?

— По совести говоря, полковник, — сказал Жуков, переведя, — он был…

— Совесть? Не надо пока о совести. Я еще не закончил с этой трусливой свиньей. Он все еще слушает меня? — Мансо заставил мужчину проглотить еще немного кокосового молока. — Он хоть слышит меня вообще?

Жуков кивнул, глядя, как Голголкин с покрасневшими глазами, испуганно вздыхая и хныкая, глотал и сплевывал беловатую жидкость на песок.

— Он слышит.

— Скажите ему, что у него есть последний шанс. Один. Он понимает меня?

— Он говорит, что сделает все, полковник. Он готов даже умереть, чтобы оправдаться перед вами.

— Да, возможно, так и будет. Слушай очень внимательно. Я хочу нейтрализовать этого Хока. Мне не нужно, чтобы он совал свой длинный нос в мои дела. Мои люди в Вашингтоне говорят, что Хок вернулся со своей женщиной на Экзумы.

Голголкин пробормотал что-то неразборчивое.

— Он хочет убить этого Хока ради вас, полковник, — сказал Жуков. — Он клянется, что принесет вам его голову или погибнет сам.

Мансо бросил вниз орех и посмотрел на шелестящие на ветру прибрежные пальмы.

— Я буду держать в руках голову Хока, поверь мне, Жуков, так и будет. Но пока что это невозможно. У Хока слишком много друзей в Белом доме. Мне все равно, как это произойдет, но Хока нужно убрать из поля зрения на некоторое время, чтобы наказать после.

— У Родриго есть план. Он говорил о каком-то похищении…

— Родриго рассказывал мне о своем плане. Нужно воспользоваться им. Родриго просто гений в подобных вещах, командир Жуков. Этот человек — мой самый преданный и надежный союзник. Держитесь к нему ближе.

— Да, команданте, он уже ждет меня на борту «Хосе Марти». Мы отплываем к Экзумам через три часа. Сразу после церемонии посвящения.

— Вы меня не подведете. И Родриго тоже. Вы же меня хорошо понимаете, Жуков?

Жуков кивнул.

Мансо заткнул мачете за пояс. Собираясь уходить, он ударил Голголкина кулаком в нос. Звук хрустнувших костей и текущей крови вызвал на лице Мансо улыбку — первую за все утро.

— Не пройдетесь со мной, командир? — спросил он Жукова.

Мансо с русским подводником пошли вдоль пальм, оставляя рыдающего на песке Голголкина позади. Они направились к желтому зданию. Вождь скоро должен был прибыть. После обилия успокоительных препаратов, которые Кастро употребил вчера вечером, Мансо распорядился сделать ему на рассвете инъекцию метамфетамина.

— Я хочу поговорить с вами об одном деликатном деле. Можно мне рассчитывать на конфиденциальность?

— Конечно, не сомневайтесь.

— Вопрос касается моего брата, адмирала де Эррераса.

— Да, команданте.

— Он — как бы это сказать — непредсказуем. Хорошо было бы, если б вы присматривали за ним. Я сказал Родриго то же самое.

— Понимаю.

— Флот принадлежит ему, а «Хосе Марти» — вам. Вы понимаете?

— Да, команданте.

— Готовы ли кубинские офицеры из тех, кого вы набрали, к походу?

— Им еще надо многому научиться, но они страстно желают идти в бой.

— Они полностью под вашим командованием, — сказал Мансо, извлекая из кармана сложенную в несколько раз стопку бумаг.

— Учебное плавание «Борзой» станет вашим первым заданием в составе кубинского флота.

— Большое спасибо, команданте!

— Я предоставляю вам провести последние приготовления перед первым боевым выходом. А теперь мне надо поговорить с вождем.

Он нашел вождя у кровати, тот сидел, обхватив голову руками. Поднос с завтраком стоял нетронутым на столе у открытого окна. Мансо взял стул и сел перед стариком.

— Вождь, — сказал Мансо, — я хочу вам кое-что показать.

Команданте посмотрел на него красными глазами.

— Мне больше не на что смотреть, — произнес он.

— Нет, вам нужно еще посмотреть на это. — Мансо передал ему пожелтевший конверт с бечевкой на сургучной печати.

— Что это?

— Откройте.

Его пальцы тряслись, когда он распечатывал конверт. Кастро что-то бормотал, но Мансо не прислушивался. Он следил за глазами старика, когда тот вынимал стопку выцветших черно-белых фотографий.

— Мерседес Охоа, — сказал вождь.

— Вы узнали ее.

— Конечно.

Он держал фотографию прямо перед собой. Мансо видел ее тысячи раз.

Двое молодых любовников стояли у лагеря в Сьерра-Маэстра, взявшись за руки. Женщина молода и прекрасна. Она освещена лучами солнца. Мужчина тоже улыбается. Он полон могущества, словно завоеватель, пришедший из джунглей. У него глаза победителя.

— Есть и другие снимки, вождь, — сказал Мансо. — Посмотрите их.

Фидель поднял глаза и увидел, что Мансо нацелил дуло золотого пистолета прямо ему в сердце. Он вздохнул и аккуратно положил фотографии на кровать.

— Так, значит, это правда, — сказал Кастро.

— Вы знали?

— Подозревал.

— Моя мать была для вас никем. Вы просто воспользовались ею, как куском плоти, и оттолкнули.

— Это неправда.

— Лжец!

— Думай что хочешь. Застрели меня. Но пощади Фиделито.

— Да, конечно. Вашего настоящего сына.

— Я прошу тебя — пощади его.

— В таком случае я хочу, чтобы вы, на благо государства, сказали перед камерами то, что я вам написал. И тогда, если вы все еще будете желать смерти…

— Ты исполнишь последнюю волю отца — сын останется жить, отец умрет. Клянешься?

— Клянусь, отец.

35

Рафаэль Гомес играл на полу с дочерьми в куклы, и в это время зазвонил телефон. Рита подняла трубку после третьего звонка. Она была на кухне, готовила любимое блюдо Гомеса — цыпленка с рисом.

— Тебя, дорогой, — сказала она.

Гомес заметил, что она снова стала называть его «милый» и «дорогой». Прогресс! Он на порядок меньше стал пить пива. Да и водки тоже. Стал приходить домой, обходя стороной развлекательные заведения. Пока никаких поползновений на Риту под одеялом, но он чувствовал, что это время близко. Можно уже трогать за грудь, по крайней мере.

Жизнь просто прекрасна, когда ты миллионер. Даже если нельзя пока тратить деньги.

— Кто звонит, дорогая? — спросил Гомес. — Мы тут ужасно заняты с Кеном и Барби. Не наденут же они сами купальники, а пора уже на пляж!

— Кто звонит, скажите, пожалуйста? — услышал он голос Риты. — Это Хулио Иглесиас, — сказала она, прикрыв рукой трубку и гримасничая.

— Хорошо, хорошо. Я возьму трубку в спальне. Спасибо, дорогуша.