Это лишь игра - 2 (СИ) - Шолохова Елена. Страница 14

— Я переживаю за Лену. Ее до сих пор нет. Звоню ей на сотовый, никто не отвечает…

Я тут же спохватываюсь и вспоминаю, что оставила сотовый в подсобке. Поставила его там на зарядку и, конечно же, забыла, потому что… потому что меньше надо было думать о том, о ком думать вообще не стоит.

— Нине позвонила, хотела спросить про Лену, так сегодня не ее смена, она не в курсе. Что делать?

— Ложись спать, — угрюмо просит Антон.

— Да как же? — охает она. — А вдруг случилось что? Её нет…

— Её и не будет больше! — вдруг срывается он. — Забудь о Лене, поняла?

— Как забыть? Ты о чем, сынок?

— Ушла Лена, ясно? Еще утром ушла. Нет больше Лены! Слышишь? Нет её! — Антон почти кричит, но за его грубостью я слышу боль, страх и отчаяние. — Не говори мне о ней о больше… никогда… даже имя не произноси!

— Антоша… — всхлипывает его мама. — Мальчик мой… родной мой…

Антон сначала не отзывается, только глухо мычит, а я словно оцепенении стою и не двигаюсь. Потом слышу его голос глухой и срывающийся.

— Мам, пожалуйста, прошу, оставь меня…

— Да… да… конечно… сейчас уйду, Антоша… Но… как же так? Может, Лена еще вернется? У нее же тут вещи…

— Да какие вещи? Зубная щетка и халат? Мам, ну пожалуйста…

— Но почему она так? Мы же… Даже не попрощалась… тайком…

— Мам, прекрати! Не думай про нее плохо. Это я ее выгнал. Сам.

— Ты? Но зачем?

— Да потому что от ее жалости мне сдохнуть хочется! — вновь Антон срывается на крик.

— Антоша! — горестно стонет Вера Алексеевна.

— Не нужна мне ее жалость, понимаешь? И… ей плохо тут.

— Почему плохо? Разве кто-то ее тут обижал? Мы же наоборот с отцом… к ней как к дочке…

— Мам, ну всё… уйди… оставь меня.

Вера Алексеевна удаляется, свет за окном гаснет, становится тихо. А я еще какое-то время в полном смятении стою у подъездной двери, сжимая в руках ключи.

А когда наконец захожу домой, Вера Алексеевна выбегает мне навстречу. Смотрит на меня как на чудо, а у самой лицо опухшее, красное, заплаканное.

— Леночка! — выдыхает она радостно и порывисто прижимает к себе. Тут же отходит, оправдываясь. — Не пугайся. Это я тут распереживалась просто. Думала, где ты, что с тобой… вдруг что случилось… поздно уже… А Антоша уже спит.

— Простите, — устало бормочу я. — К нам заселились дочь губернатора с… женихом. Весь отель на ушах стоит… Пришлось задержаться.

— Ах вот оно что! — с явным облегчением произносит она, а затем начинает суетиться: — Ты, наверное, очень устала? И голодная? Идем я тебя покормлю.

Я отказываюсь наотрез. Вру, что недавно поела в Маяке. Просто сейчас мне даже из вежливости кусок в горло не полезет. Быстро принимаю душ и захожу в комнату Антона. Там темно и тихо, не слышно даже его дыхания. Он делает вид, что спит, но я буквально ощущаю застывшее в воздухе напряжение.

Наверное, по-хорошему, стоило подойти к Антону, присесть рядом, поговорить по душам, но я сегодня не в состоянии. Я чувствую себя истерзанной, израненной, больной. И единственное, чего мне сейчас хочется — это лечь и провалиться в сон. И хотя бы на несколько часов забыть про Германа.

Утром просыпаюсь с тяжелым сердцем. Сон подарил совсем недолгий покой и ничуть, ни на грамм не унял ноющую боль.

Одно хорошо — сегодня у меня выходной. А вот завтра… нет, я не буду думать, что будет завтра. К тому же, возможно, я Германа больше и не встречу. Хоть бы! Надо бы еще за телефоном забежать…

Обычно в выходные я еду в город повидаться с бабушкой. И сегодня не исключение. Даже не так, сегодня я рвусь к ней с особой силой.

Антон еще спит, и я бесшумно собираюсь, чтобы его не разбудить. На цыпочках подхожу к окну — там, на подоконнике, стоит моя косметичка. Быстро беру ее, оборачиваюсь и вздрагиваю от неожиданности. Антон следит за мной тяжелым, пристальным взглядом.

— Проснулся? — зачем-то спрашиваю я очевидное. Он молчит и взгляд не сводит.

— Доброе утро, — предпринимаю вторую попытку.

Никакой реакции.

Вздохнув, присаживаюсь рядом с ним.

— Антон, послушай меня, пожалуйста. Я не уйду. И тебя не брошу. Ты, конечно, можешь меня прогонять и дальше, можешь грубить, оскорблять. Я потерплю, если тебе от этого становится лучше. А если нет, то зачем?

— Лучше ты мне скажи, Лена, зачем тебе всё это? — наконец подает голос Антон.

— Что — это? — делаю вид, что не понимаю его.

— Ты — молодая, красивая. У тебя вся жизнь впереди. Зачем тебе гробить себя здесь? Со мной? Зачем тебе нужен такой калека?

— Мне нужен ты, — отвечаю ему мягко, и сейчас я в это верю как никогда. Я цепляюсь за него, словно Антон поможет мне избавиться от навязчивых мыслей, залечить рану, которая снова болит и кровоточит, защитит от… не знаю, от чего… от себя самой, наверное.

Антон лишь горько усмехается в ответ.

— Мне нужен тот Антон, с которым я познакомилась прошлой осенью. Который всегда мог меня утешить, забыть плохое, который мог заставить меня смеяться, что бы не происходило, — говорю ему со всей искренностью и шепотом добавляю: — Который любил меня и предложил выйти замуж…

Антон отводит глаза в сторону, дышит шумно, кусает губу. Молчит, но я вижу, как подергивается у него кадык. Потом снова переводит взгляд на меня и смотрит так пронзительно, словно у него душа рвется. Тянется к моей руке, подносит к лицу и прижимается к ней губами.

— Прости меня… прости, что вел себя как скотина… прости, Лена…

По пути к автобусной остановке забегаю в отель. Поднимаюсь в подсобку. К счастью, нахожу свой телефон там же, где и оставила.

У наших как раз обед, и обсуждают они, как и вчера, Германа и его невесту.

— Привет, Ленок, — здороваются со мной. — Везет тебе, отдыхаешь… А мы с самого утра как загнанные кони, даже обед нам сократили… Что будет, когда сюда сам губернатор пожалует со всей своей свитой, боюсь представить.

— Он во всяком случае всю ночь орать не будет, — фыркает старшая горничная. — Девчонки с ресепшена говорили, что на эту парочку гости из соседнего номера жаловались. Те им до самого утра спать мешали, такая бурная у них ночка выдалась. И главное, ничего ведь им не скажешь.

— А почему нет? — смеется тетя Нина. — Позвонили бы да сказали: трахайтесь, товарищи, потише. А вообще, дело молодое…

Я быстрее выскакиваю из подсобки, потому что чувствую, как от их разговоров уже полыхает лицо, будто к нему не кровь, а кипяток прихлынул. И внутри опять так нестерпимо жжет.

В лифте пытаюсь выровнять дыхание и справиться с собой. Ловлю свое отражение в зеркале: лихорадочный блеск в глазах, пылающие скулы, страдальческий излом бровей. Не лицо, а открытая книга. Надеюсь, из девочек никто ничего не заметил…

Выхожу на первом этаже в холл и, как назло, тут же сталкиваюсь с ними. С Германом и его невестой. Они, очевидно, только что вышли из ресторана и, наоборот, направляются к лифтам. Она держит его под локоть и ничего вокруг не видит. Меня тоже, слава богу, не замечает.

Зато Герман тотчас впивается в меня взглядом. Но тут уж я делаю вид, что не вижу их. Быстро проношусь мимо, словно страшно куда-то тороплюсь, хотя на самом деле боюсь, что ему вздумается меня окликнуть, остановить, да даже просто поздороваться. Меня прямо затрясло внутри. Глупо, конечно. Да и Герман не окликнул, не остановил, не поздоровался…

На следующий день иду на работу как на Голгофу. Хоть увольняйся совсем. Но… от девочек узнаю, что из семьсот первого вчера выехали, хотя номер у них был оплачен на неделю вперед.

Я рада, правда, рада. Я даже вздохнула с облегчением. И эта дурацкая нервозность, из-за которой у меня всё из рук валилось, сразу стихла. Но вот тяжесть в груди и тянущая, противная тоска никуда не делась. Я еще и поплакать, глупая, опять умудрилась, когда готовила их номер к заезду новых гостей.

Но к вечеру более-менее успокоилась. Возвращалась домой опять в потемках, хоть и не так поздно, как накануне. Вот же, недавно, в этот час еще было светло, вспоминаю я с грустью. А скоро и вовсе осень, дни станут короткими…