Это лишь игра - 2 (СИ) - Шолохова Елена. Страница 43

Может, Юлька, конечно, спит, ночь ведь. Потому и не отвечает. Но страх не утихает. Воображение рисует картины одна хуже другой. И к утру я едва не схожу с ума.

Бабушка просыпается за полчаса до моего будильника, и я, заслышав шум, сразу же вскакиваю. Высовываюсь из своего закутка.

Она сидит в ночной рубашке на кровати, зевает, потирает шею. Но, увидев меня, испуганно вздрагивает.

— Ой! Леночка… Ты здесь? Ты вернулась? А когда?

— Ночью, ты уже спала.

— А Юля там осталась?

— Где там? — не понимаю я.

— Ну как? — смотрит она озадаченно. — Там, в Листвянке… Или она что, не приехала к тебе? А собиралась…

— Ничего не понимаю. Юля сюда к нам приходила?

— Да, прибежала вчера вечером как заполошная. Будто за ней черти гнались. Тебя спрашивала. Мне кажется, у нее что-то случилось. Она была прямо сама не своя, какая-то напуганная или взволнованная. Пила… я ей воды дала… а у самой руки ходуном, стакан удержать не могла. Выронила, давай осколки собирать, извиняться… А я ей: "Да ерунда какая". Смотрю — а ее трясет, бедную. Потом вообще тут разрыдалась. Но ничего толком не объяснила, я спрашивала. Отпускать ее не хотела… Но ей ты зачем-то была нужна. Срочно. Ну я и сказала, что ты после школы сразу поехала к Антону. Она, вроде, к тебе туда помчалась. На такси… И что, не доехала?

— Я не знаю… — выдавливаю из себя севшим голосом, чувствуя, как внутри все леденеет. — Меня там не было.

— Разве ты не к Антону вчера поехала? — удивляется бабушка. — Ты же сказала, что в Листвянке…

И я вспоминаю, что бабушка действительно звонила еще днем, когда мы с Германом только-только приехали. Как обычно спрашивала, где я, как я, когда домой вернусь. А Юлька, видимо, прибежала позже, когда у меня уже телефон отключился. Господи, что же произошло?

— Я… меня не было вчера у Антона, — говорю я глухо, отводя взгляд. Стыд жжет лицо.

— А… а у кого ты была?

Помедлив, я все же признаюсь:

— Я была с Германом.

37. Лена

Я медленно бреду от остановки в гору, к дому Антона. Прежде не замечала, что здесь такой крутой подъём. А сейчас тащусь так, будто у меня на ногах кандалы, а на плечах груз весом в тонну.

На самом деле этот груз у меня на душе. Я не представляю, как сейчас буду смотреть в глаза Антону, его маме, как буду разговаривать с Юлькой. Чувствую себя предательницей. И такое ощущение, что у меня на лице большими буквами написано: Я вчера изменила своему парню. И всем это видно, все это откуда-то знают и осуждают…

Умом понимаю, что это бред, что никто ничего не знает, но от этого не легче. Так муторно, сил нет.

Кстати, бабушка осуждать меня не стала, когда сегодня утром я рассказала ей всё-всё. Спросила лишь:

— А как же Антон?

— Я не знаю, — простонала я.

— Совсем запуталась, да? — произнесла она с сочувствием.

Я кивнула.

— Я даже не знаю, что тебе подсказать. Так хочется, чтобы ты была счастливой… но можно ли построить счастье на горе другого? Не знаю… — вздохнула бабушка. — И что этот твой Герман не объявился пораньше…

Но это бабушка, она почти всегда за меня. А другие не поймут. Да ладно другие, как самой-то с этим жить?

С Юлькой тоже нехорошо вышло. Получается, я сама ее втянула в это противостояние, пообещала всячески поддерживать, а в нужный момент пропала. И не просто не оказалась рядом, а получала удовольствие, забыв обо всем. Радовалась, в тот момент, когда ее запугивали или даже били…

Это мне сказали девчонки в общежитии. Я отправилась туда сразу после школы, потому что дозвониться до Юльки так и не смогла.

Хорошо хоть в школе не задержалась. Не знаю, как бы я сегодня вела уроки в таком состоянии. Я ведь на тот момент еще не знала, где она, что с ней, и ни о чем думать не могла. Внутри прямо горело: надо бежать, искать ее, звать на помощь… А тут класс в двадцать пять человек, новая тема… я даже не сразу вспомнила, какая.

Наверняка опозорилась бы снова, но Олеся Владимировна, как только я пришла в школу, первым делом отвела меня в сторонку и спросила про Юльку: говорила ли я с ней, согласна ли она на огласку. И я выложила ей все, как есть. Даже про то, что весь день была с Германом не утаила.

Ее наверняка это покоробило, я видела по лицу, но высказывать она ничего не стала. Спросила только про Юльку:

— И где она может быть?

— Без понятия. Я все утро ей звоню — у нее абонент недоступен…

В общем, Олеся Владимировна отпустила меня на все четыре стороны.

Я сразу помчалась в общежитие. Юльку там не обнаружила, но зато узнала, что к ней вчера приходили какие-то парни. Настя, соседка по комнате, по секрету мне сказала, что они ввалились как к себе домой. Чуть дверь не вынесли. Славы Леонтьева или Никиты Кокорина среди них не было. Видимо, дружков послали.

— И что они сделали? — спросила я Настю.

— Не знаю. Они сразу же велели мне выйти. А когда я вернулась, уже никого не было, ни Юли, ни этих парней.

— Ну ты позвала кого-нибудь на помощь?

— Нет, — залепетала Настя. — Я же не знала… я думала, они просто поговорить хотят… Только не говори никому, что я тебе рассказала. Если спросят потом, я скажу, что ничего не знаю…

— Что у вас за общежитие такое! — не сдержалась я. — Убивать будут — а вы ничего не знаете…

Я уже думала пойти опять в полицию, но тут мне позвонила Вера Алексеевна и почему-то шепотом сообщила, что Юлька у них. Мне, конечно, сразу стало легче — во всяком случае там она жива-здорова. Но как теперь с ними объясняться?

Пока ехала до Листвянки, так ничего и не придумала.

Открывает мне Вера Алексеевна. Сообщает шепотом, что Юлька еще спит. И Антон тоже. В квартире и правда стоит сонная тишина.

— Пойдем, Леночка, на кухню, — зовет меня за собой мама Антона. — Пусть выспится. Юля в таком состоянии ужасном вчера приехала. С чего-то решила, что ты здесь. Хотела назад возвращаться, но мы ее не отпустили, конечно. Ну куда ей в таком виде? И потом, она сказала, что ее там ищут… расправой угрожают… Да?

— Да.

— Какие же мерзавцы! — покачала головой Вера Алексеевна. — Как их только земля носит. Сначала надругались над девчонкой, а теперь… И защитить ее, бедную, некому, да? А с полиции какой прок? Там всё куплено.

— Очень хочется верить, что не всё.

— Ой, Леночка, это страшные люди. Угрозами такие не ограничатся. И покалечить могут, и убить, тьфу, тьфу, тьфу. И ничего им за это не будет. Все у них давно схвачено. Зря вы все это затеяли.

Я молчу, не спорю. Может, она и права, но как тогда вообще жить? Терпеть и молчать?

— Есть фильм хороший наш. Ворошиловский стрелок. Не смотрела?

— Смотрела, — киваю я.

— Вот Юлечке бы такого дедушку, — вздыхает Вера Алексеевна. — Слушай, а пусть она у нас это время поживет?

— Не знаю даже, — теряюсь я. — Неудобно как-то. И вам лишние проблемы…

— Да какие проблемы? Про нас эти мерзавцы не знают, искать ее тут никто не будет. И Антону веселее, они вчера полночи… — Вера Алексеевна осекается и бросает на меня испуганный взгляд. — Я не то сказала, ты не подумай…

— Да я ничего такого и не думаю.

— Прости меня, глупую… — бормочет она. — Ляпнула, сама не знаю что. Они просто общались. Не думай… Антоша любит только тебя, ты же знаешь.

Она еще и извиняется! Передо мной! Я от стыда даже смотреть на нее не могу, встаю из-за стола, отворачиваюсь. Знала бы она, что Антон покалечен из-за меня, что пока он лежит здесь, я прекрасно провожу время с другим… Мне и так тошно, а от ее извинений еще хуже становится. Это я перед ней должна прощения просить…

— Все нормально, Вера Алексеевна, — краснея, говорю я. — Наоборот, я вам очень благодарна. И если… если это не в тягость вам… то было бы здорово, если бы она тут… немного…

Наконец просыпается Юлька. Выходит в коридор, видит, что я стою у окна, и кидается ко мне. Сжимает в объятьях так крепко, что почти душит. Что-то быстро говорит, всхлипывая, я разобрать не могу, только отдельные слова: