Дневник жертвы - Кендал Клэр. Страница 44

Через минуту они уже сидели на своих местах.

– Зато ты на нее не похожа, – шепнула Энни, насмешливо глядя на очередную свидетельницу – эксперта по распознаванию лиц.

Женщина забормотала что-то монотонным голосом. Испустив тяжелый вздох, Энни картинно закатила глаза и в изнеможении откинулась на спинку стула. Кларисса привычно отметила, что никто не обернулся: ни адвокаты, ни другие присяжные. Ей все время казалось, что реакцию Энни замечает только она. Может, она сама сочиняет все эти реплики и просто вкладывает в уста Энни свой внутренний голос? От бубнящей свидетельницы гудела голова; вероятно, Энни чувствовала то же.

– Каков ваш окончательный вывод? – не выдержал мистер Морден.

– С определенной степенью вероятности можно утверждать, что зафиксированный камерой видеонаблюдения мужчина и мистер Годфри – это один и тот же человек, – ответила эксперт по распознаванию лиц.

«Интересно, она дышит? – написала Энни. – Мне показалось, она неживая».

2 марта, понедельник, 12:40

Нас отпустили на обед. Энни ужасается, какая я бледная, так что решаю выйти прогуляться. На улице подморозило. В безоблачном небе низко висит лимонно-желтое солнце.

Не хочу снова пережить то, что случилось в мини-маркете. Ты не единственный, кто умеет собирать информацию о других: теперь я тоже буду это делать. Я посмотрела университетское расписание и знаю, что сейчас у тебя лекция. По словам Генри, ты ужасно недоволен тем, что тебе приходится преподавать. Ты считаешь это ниже своего достоинства. Студенты отвлекают тебя от твоего великого исследования.

Пора возвращаться. На светофоре напротив собора загорается зеленый. Перехожу через дорогу вместе со всеми. Увидев тебя, спотыкаюсь о собственную ногу. Ты здесь – несмотря на лекцию. И ты опять идешь рядом со мной.

– Тебе нужны новые чулки, Кларисса, – произносишь ты.

Потрясающая коммуникабельность! Только тебе могло прийти в голову начать разговор подобным образом.

Пытаюсь подбодрить себя, повторяя в уме язвительные замечания. Бесполезно. По-моему, мое сердце еще никогда не колотилось так сильно. Делаю вид, что не знаю тебя. Здание суда уже близко; я постоянно оглядываюсь в поисках Роберта и радуюсь, когда не нахожу его среди прохожих.

У тебя на костяшках растут кустики тонких, пшеничного цвета волос. Я представляю, как твои руки сжимаются вокруг горла Лоры. Потом представляю, как они душат меня, и непроизвольно сглатываю. Три недели назад ты схватил меня в парке за шею. Теперь она ноет, вспоминая твои жесткие пальцы. Кажется, я задыхаюсь; пытаюсь сглотнуть еще раз. Убеждаю себя, что эти ощущения ненастоящие: во всем виноваты нервы.

– Я люблю, когда ты в чулках, Кларисса. И ты об этом знаешь.

Я не останавливаюсь. То, что я узнала от Беттертонов, не заставит меня в ужасе опустить руки. Я этого не допущу – они убедили меня, что я должна бороться.

Приближается последний поворот.

– Я хочу сделать новые фотографии, Кларисса. Это будет домашняя фотосессия, – заявляешь ты и быстро уходишь вперед. Налево я поворачиваю уже одна.

Ошибаешься: не будет никакой домашней фотосессии. Одного твоего хотения недостаточно. Тебе кажется, что ты все обо мне знаешь? Но ты даже не подозреваешь, с кем я подружилась в прошлую субботу. Ты не единственный, кто умеет разоблачать чужие тайны. Твои секреты тоже скоро перестанут быть для меня загадкой.

Роберт сердито мерил шагами комнату отдыха, прижимая к уху телефон.

Через минуту все уже выстроились в очередь, ожидая пристава, который должен был пересчитать их и отвести обратно в зал суда. Они с Робертом стояли позади всех. Роберт вытащил телефон, дважды проверил, что он выключен, и, рассердившись еще больше, сунул его обратно в карман. Он принял свою обычную позу – ступни параллельны, пятки вдавлены в пол, – однако от его привычного спокойствия не осталось и следа.

– Что-то не так? – спросила она, понимая, как глупо это звучит.

Роберт попытался улыбнуться; но улыбка тут же исчезла, словно смытая потоком воды.

– Ночью мне на капот вылили растворитель. И шины передние порезали. Наверно, подростки балуются.

Кларисса вдруг опустилась на обтянутую тканью скамейку, вдоль которой выстроились присяжные.

– Вы побледнели! – Роберт потрогал ее лоб, но тут же отдернул руку, осознав, что прикоснулся к ней на глазах у всех. – У вас лоб влажный.

– Я в порядке, правда. Просто посидеть захотелось.

– По вас не скажешь. У вас сегодня весь день какой-то болезненный вид.

– Но это ужасно! Как можно быть такими скотами? – ответила она, бросив взгляд на пристава, который разговаривал с кем-то, стоя за своей конторкой.

– Ерунда. Все это чинится. Я уже успокоился. Я больше не злюсь.

– Все равно, мне очень жаль.

– Вы не виноваты.

Но она не сомневалась, что это ее вина.

2 марта, понедельник, 18:15

Включаю во дворе свет и иду по дорожке к дому. На крыльце, прислоненный к входной двери, дожидается очередной конверт. Он толще, чем предыдущие. Я устала как собака и совсем закоченела. Поднимаюсь к себе на цыпочках, стараясь производить как можно меньше шума: не хочу, чтобы мисс Нортон снова из-за меня переживала.

Фотографии завернуты в белый лист формата А4. Облегченно вздыхаю: слава богу, это не моя спальня! Эти снимки ты делал на прошлой неделе. Делал сразу по пачке в день. А потом аккуратно разложил все по порядку.

Мы с Робертом стоим на мосту. На мне вязаная шапочка; выбившиеся волосы развеваются на ветру. От холода я засунула руки в карманы прямо в варежках. Роберт украдкой меня разглядывает. Мы почти касаемся друг друга. Почти.

В ожидании поезда мы сидим в кафе и, нагнувшись над столом, вместе едим торт. Я смотрю на Роберта снизу вверх. Мои глаза сияют, словно я только что получила подарок на день рождения.

А здесь мы говорим о моих неудавшихся ЭКО и его погибшей жене. На одном из снимков Роберт смотрит через улицу – как раз в твою сторону – и хмурится прямо в объектив. На другом снимке он держит меня за руку.

Теперь мы в парке. Щелк-щелк-щелк. Серийная съемка. Похоже на видео, разбитое на кадры. Вот я признаюсь в своем самом плохом поступке: между нами восемь дюймов. Вот Роберт повязывает мне на шею свой шарф: четыре дюйма. А вот Роберт рассказывает мне о пожарах: ноль дюймов – мы почти касаемся боками. У него такой одухотворенный вид, словно он стихи читает.

Следующая пачка. В этот день допрашивали медицинского эксперта. Мы идем на станцию, Роберт бережно держит зонт над моей головой. Я несколько раз спрашивала его, хватает ли ему зонта; на фотографии видно, что весь снег летит на него. Вечер того же дня: мы в очереди на такси. Стоим очень близко и почти касаемся друг друга.

Записки нет, но я и так знаю, что ты хочешь сказать. «Я слежу за тобой, Кларисса. И мне совсем не нравится то, что я вижу».

Ты, наверно, не догадываешься, что сделанные исподтишка фотографии не обязательно вызывают отвращение? Эти снимки прекрасны. Сам того не желая, ты случайно сделал мне приятное.

Лора была одинока. Особенно там, в Калифорнии. Но я – нет. Я не одинока, несмотря на все твои усилия! И ты просто глуп, раз не замечаешь этого. Мне приятно называть тебя глупым: от этого я чувствую себя лучше. Уверенней. Впрочем, я знаю, что это ребячество. Бессмысленное бахвальство.

В голове проносятся обрывки фраз мистера Белфорда. «Зарегистрированные телесные повреждения… субъективное описание…» Обо мне они такого сказать не смогут. Я знаю это – знаю уже несколько недель. А вот тебе еще только предстоит это узнать.

Открываю буфет и запихиваю свои доказательства в огромный пластиковый пакет. Это на завтра. Непристойные фотографии по-прежнему лежат на дне шкафа с одеждой. Я решила не брать их, хотя и не уверена, что это правильное решение.

С блокнотом в руках сажусь по-турецки на полу гостиной. Держа наготове ластик, методично пролистываю исписанные карандашом страницы. Нахожу место, где написано о том, что ты делал со мной в спальне.