Гений - Слаповский Алексей Иванович. Страница 38

Дочь Дарья, приезжая, говорила с завистью:

– Да ну тебя, мам, с тобой рядом даже быть неинтересно, я в свои тридцать четыре старше выгляжу, а уж в смысле привлекательности на внешность вообще молчу! Ты почему мне свои гены не передала? Папе спасибо низкое, прямо до земли, уроду такому, царство ему небесное!

Отец Дарьи Максим действительно был не красавец. Он был дальнобойщик. Ездил с грузами по всей стране – имеется в виду бывшая ее территория, – от Калининграда до Владивостока. Пропадал на неделю, на две, возвращался с запахом бензина, дорожной пыли, сухого степного ветра, иногда пахло чем-то женским, не духами даже, а тонким, еле уловимым запахом чужой кожи. Марина, уже начавшая успешную административную карьеру и научившаяся так задавать вопросы подчиненным, что их корчило, как живых карасей на сковородке, Максима ни о чем не спрашивала. Боялась: спросит, а он возьмет и скажет все как есть. Однажды под Новый год, который отмечали всей семьей, еще родители были живы, Марина выпила шампанского, сначала развеселилась, а потом вдруг загрустила и сказала Максиму:

– Скучно тебе, наверно? Сейчас бы в кабине с молоденькой девчонкой, у заправки какой-нибудь романтикой заниматься. Прошлый Новый год застрял же ведь где-то. Машина поломалась. Знаю, как у вас машины ломаются!

– Рассказать? – спросил Максим, нисколько не смутившись.

– Обойдусь. Ты и правду скажешь, как соврешь, а соврешь, как правду.

А потом была авария.

То раннее утро Марина никогда не забудет. Она вышла из дому на работу и увидела в конце улицы машину ГАИ. Эта машина могла куда угодно ехать, но у Марины вдруг ослабели ноги и стало нехорошо на сердце. Машина неотвратимо приближалась, и, когда остановилась, когда вышел оттуда, хмурясь и глядя под ноги, молоденький милиционер, Марина уже все знала и спросила:

– Где?

Как после выяснилось, Максим погиб от лобового столкновения. Сразу. Погиб и встречный лихой водитель на грузовике, ставший причиной его гибели. Водителя того принесло из тумана по гололеду, как посланца самой смерти, а не как живого человека, поэтому Марина никогда его не винила и даже не спрашивала, кто он, была ли у него семья, – не хотела ничего этого знать.

И вот живет дальше, оставаясь почти такой же, какой была в год гибели Максима. Может, потому, что ей часто снился один и тот же сон: входит в дом вернувшийся Максим, пахнущий бензином, машинным маслом, степным ветром и чужой женской кожей, входит, смотрит на нее и одобрительно говорит: «Молодец, все такая же». А Марина отвечает: «Как же я могу постареть, если ты не стареешь? Ты меня разлюбишь тогда».

Несмотря на ее привлекательность и внешнюю молодость, никто из мужчин не делал попыток скрасить ее одиночество, включая посторонних, кто впервые видел Марину где-то в неслужебной обстановке, ничего о ней не зная. Не потому, что она держала себя заносчиво и неприступно, просто у нее был вид женщины, которая кому-то уже крепко и преданно принадлежит. Евгений был, пожалуй, первый за долгое время, кто так откровенно говорил с ней и так откровенно на нее смотрел. И ей было, конечно, приятно, но тут же стало и стыдно за то, что в мыслях чуть не изменила Максиму.

– Не отвлекаемся, работаем! – прикрикнула Марина то ли на Евгения, то ли на других, то ли на себя.

Все и так с увлечением работали.

Был тут, кстати, и Алексей Торопкий, который, увидев Евгения, удивился, но решил пока ничего не предпринимать, понаблюдать, а уж потом сделать выводы.

Тут на площадь, пыля и грохоча, въехал грузовик с крытым брезентовым кузовом, из кабины выскочил человек в пятнистой одежде (то ли коричневые пятна по зеленому полю, то ли зеленые по коричневому), взобрался на кучу мусора и веток и крикнул:

– Друзья, граждане, товарищи! Давайте не допускать паники и скороспешных действий! Мы должны защищаться от агрессии украинских карателей, применивших огонь на поражение по русским людям на собственной территории, но одни только баррикады не помогут, хотя они тоже нужны! – указал он себе под ноги. – Еще нужнее сейчас усиление нашего личного состава людьми, не позволяющими, чтобы их безнаказанно убивали ни за что! Как вот эти свободные и инициативные ребята, которые взяли на себя смелость и ответственность за всю глубину и масштаб происходящих событий!

Он вытянул руку в сторону выпрыгивающих из кузова людей, одетых разношерстно, но у каждого было что-то военизированное – на одном камуфляжная куртка при джинсах и кроссовках, на другом, наоборот, камуфляжные штаны при гражданской рубашке в полоску, а третий и вовсе был в костюме, но на ногах – тяжелые и грозные берцы, предназначенные для боевых пеших действий в условиях пересеченной местности. Впрочем, все они держали в руках то, что делало их похожими друг на друга и окончательно военизированными, – автоматы.

Люди, работавшие на площади, ничего не поняли и растерялись.

Но Марина Макаровна сохраняла полное спокойствие.

Она спросила:

– Тебя какого лешего принесло сюда, Стиркин? Ты воюй там у себя, а у нас нейтральная территория!

Глава 15

Стукну лобом в лоб, больнiш було щоб

[21]

Да, это был легендарный Артем Стиркин, о котором все знали, что это бескорыстный человек идеи. Правда, мало кто понимал, какой именно, хотя сам Стиркин неоднократно объяснял ее в интервью различным каналам и газетам, упирая на слово возрождение.

– Возрождение чего? – спрашивали журналисты.

– Русского духа, – отвечал он.

– В чем он заключается? – спрашивали журналисты.

– В преобладании духовного над материальным, – отвечал он.

– Почему к победе духа вы стремитесь материальными средствами, то есть оружием? – спрашивали журналисты.

– Вы посланцы сатаны и пятая колонна, – отвечал Стиркин. – Неужели вы не знаете, что бесы без боя не сдаются?

Артем рос необычным мальчиком. Он был как разведчик в этом постороннем мире и даже придумал себе игру, будто ему дали задание освоиться здесь, так себя вести, чтобы никто не догадался, кто он и зачем послан. И это удавалось: стал своим до неразличимости. Нормально учился, нормально общался с одноклассниками и дворовыми приятелями, ничем не выдавая себя, а вечером, в постели, закрывшись с головой, передавал по воображаемой рации сведения воображаемым руководителям на странном языке – известном, впрочем, многим нам, кто в детстве, а некоторые и во взрослом состоянии, вели подобные разговоры. Что-то примерно в таком духе:

– Джучамба газа тарагат! Абына тубрин, мубрин, бинамета акан! Бинмин щицы черер, мерер! Повторяю. Емпен, кампен, венпен! Чикадык дикти, викти, шикти! Как поняли, прием!

И слушал в ответ азбуку Морзе, получая очередное задание.

Задания были разные. Например, уличить отличника Камышина в том, что он вовсе не умный, а просто задалбливает, как дятел, параграфы учебника. Артем слушал Камышина и смотрел в учебник. Точно, один в один. Или: представить доказательство того, что директор Леонид Петрович Олешич, жестко преследующий старшеклассников за курение, сам в своем кабинете курит. Косвенных улик – запах от костюма, желтизна указательного и среднего пальцев, покашливание в конце урока – этого было недостаточно, требовалось проникнуть в кабинет и добыть неопровержимые данные. А это было непросто: там всегда секретарша, рядом дверь в кабинет завуча, все время толкутся учителя и ученики, но Артем все же улучил момент, когда был дежурным, школа была пуста, а дверь в кабинет Олешича оказалась не заперта. С бьющимся сердцем он проскользнул туда, увидел на столе большую хрустальную пепельницу, полную окурков, схватил горсть, завернул в тетрадный лист, припасенный заранее, вынес и спрятал, сунул в подвальное окошко своего дома, чтобы потом с курьером передать кому следует.

Артем ежевечерне отчитывался о проделанной работе, но только своим, в школе стукачом никогда не был, учителям не ябедничал, причем не из опасения раскрыть свою миссию, а потому что презирал стукачей и ябед. Они ведь всегда имеют какую-то свою выгоду, Артем же за свою работу ничего не получал, кроме регулярных благодарностей, да еще ему выдали два ордена, которые он сам смастерил из фольги и бутылочного стекла, скрепив их клеем БФ.