Последний секрет - Вербер Бернард. Страница 20

Санитар потянул его за волоски в ушах.

– Кроме того, кому он нужен? Даже его семья к нему больше не приходит. Этот тип всем только мешает. Но мы ведь живем в социуме всеобщей трусости, в котором предпочитают оставить паразита в живых, нежели отважиться от него избавиться.

Он снова сделал неловкое движение, и Жан-Луи Мартен с глухим шумом упал лицом вниз.

Дверь отворилась. Появился доктор Самюэль Феншэ, который в этот раз пришел пораньше. Он сразу же понял, что происходит. Доктор бросил сухо:

– Вы уволены! – Затем повернулся к своему пациенту. – Думаю, что у нас есть о чем потолковать, – сказал он, укладывая больного.

Спасибо, доктор. Не знаю, должен ли я вас поблагодарить за то, что вы спасли меня теперь, или упрекнуть за то, что вы не сделали этого раньше. Что же касается того нашего разговора…

– Вам всего лишь надо ответить «да» или «нет», опуская веко один или два раза.

Наконец-то врач задавал ему правильные вопросы. Отвечая только «да» и «нет», Мартену удалось «рассказать» о том, как его мучили.

33

– Какой мотив был у Самми? Хороший вопрос.

Говоря это, гипнотизер из «Веселого филина» поигрывает морковкой перед белым кроликом. Кролик хочет схватить морковку, но Паскаль Феншэ каждый раз отдергивает ее в последний момент.

– Вот какой мотив у всех: самореализоваться в своем пристрастии. Все мы обладаем каким-нибудь особым талантом; его надо выявить и, работая над ним, развивать. Это превратится в пристрастие. Оно управляет нами и придает смысл нашей жизни. Без этого деньги, секс, слава всего лишь мимолетное возмещение.

Увлеченная Лукреция вытаскивает свою записную книжку и отмечает:

«9) личное пристрастие».

– Самми говорил, что депрессии в основном вызываются отсутствием личного пристрастия. Те, кто увлекается покером, бриджем, шахматами или музыкой, танцами, чтением, или же плетением корзинок, макраме, филателией, гольфом, боксом, или изготовлением глиняной посуды, не страдают депрессией.

Говоря это, гипнотизер продолжает дразнить морковкой своего кролика, который становится все более заинтересованным в ней, не получая вознаграждения.

– Зачем вы заставляете кролика играть в эту игру? – спрашивает рыжая журналистка.

Артист посылает животному воздушный поцелуй.

– Как он будет счастлив, когда я наконец дам ему эту морковь! В утолении сильного желания тоже заключается счастье. Сначала я вызываю чувство неудовлетворенности, я создаю желание, поддерживаю его, усиливаю, а затем утоляю. Гм… я рассчитываю улучшить мой номер с помощью этого кролика. Я спрячу его в шляпе. Вы когда-нибудь задумывались о том, насколько самоотвержен кролик или голубь, чтобы дождаться конца номера, не пища и не воркуя? Жизнь этих животных протекает в сжатом состоянии в коробке или в кармане. А кто осмелится говорить об одиночестве кролика, ожидающего финала номера? Но, чтобы заставить его быть таким терпеливым, надо сначала его приучить. Он должен полюбить меня за то, что я удовлетворяю его желания. Нужно, чтобы я стал для него богом. Он забудет, что я и есть причина его мучений, и вспомнит только, что я способен их прекратить.

Паскаль Феншэ продолжает управлять морковкой.

– Но поскольку я не могу загипнотизировать кролика словами, я программирую его автоматически реагировать на некоторые возбудители. Когда он увидит морковь в следующий раз, он захочет лишь одного: повиноваться мне.

– Вы подготавливаете его к мучениям.

– Не более чем наше общество, которое готовит нас к тому, чтобы терпеливо, как сардины, набиваться в метро в часы пик. С той лишь разницей, что вместо морковки мы получаем зарплату. Вы, парижане, должно быть, это знаете.

Белый кролик уже переполнен желанием. Уши торчком, усы дрожат, он со все большей выразительностью выказывает свою жажду заполучить морковь. Он даже посматривает на Исидора и Лукрецию, словно хочет попросить их вступиться за него.

– Все мы приучены и все мы приучаемы…

– Если только мы потеряем бдительность, – заявляет Лукреция. – Исидор меня обманул, вы тоже, но теперь я буду внимательна, и у вас ничего не получится.

– Ах так? Ну, посмотрим, повторите десять раз слово «пилка».

Она недоверчиво повинуется. Наконец Паскаль метко спрашивает ее:

– Так чем едят суп?

– Вилкой, – четко произносит она, словно для того, чтобы показать, что еще раз не скажет «пилка».

Затем, поняв свою ошибку, она пытается изменить свой ответ:

– Гм… Я хотела сказать ложкой, конечно… Черт! Вы меня надули.

– Вот вам небольшой пример быстрой психологической обработки. Всех можно обмануть. Можете проверить это на окружающих.

Исидор осматривает комнату. Вся обстановка связана с темой мозга. Коллекции маленьких китайских игрушек, составленных из пластиковых мозгов, с лапками, которые подпрыгивают, когда оттягиваешь пружинку. Гипсовые мозги. Механические чудовища из научной фантастики, у которых мозг виден на просвет.

Белый кролик начинает вести себя более напористо, чтобы успокоить его, Паскаль сажает кролика в клетку. Тот начинает метаться из угла в угол.

– Мой брат молчал много лет, – говорит Паскаль Феншэ. – Из-за нашего отца. Самми был очень чувствительным. Дело в том, что отец был алкоголиком, и, когда он напивался, у него появлялась склонность к самоубийству. Помню, однажды, только чтобы произвести на нас впечатление, он схватил со стола нож и вскрыл себе вены на запястье. Он спокойно смотрел, как его кровь стекала в тарелку.

– И что?

– Моя мать прекрасно отреагировала. Она налила супу прямо в кровь и спокойным тоном спросила, хороший ли день у него был. Отец пожал плечами, разочарованный, что не удалось нас шокировать, и пошел перевязывать запястье. Мама была образцом доброты и понимания. Она умела обращаться со своим мужем и знала, как защитить нас от отцовских шалостей. Мы так любили его. Иногда отец приводил в дом нищих пьяниц и требовал, чтобы мы относились к ним как к его друзьям. Наша невозмутимая мама вела себя так, словно они были просто гостями. Возможно, именно благодаря этому мой брат впоследствии так же хорошо умел говорить с самыми несчастными. После поездки в Бангладеш, где отец был врачом-волонтером, он, я имею в виду отца, впал в зависимость от наркотиков, перестал работать, лгал, не проявлял больше к нам ни малейшей любви. Он был в своем роде исследователем мозга, но шел темной стороной, очарованный безднами, которыми испещрен путь к центру разума. И ему нравилось проходить по этому пути, не держа равновесия.

Вспомнив о своем родителе, Паскаль издает слабый печальный смешок.

– Думаю, именно от него у нас этот вкус к игре с нашими собственными мозгами и с мозгами других. Жаль, что он разрушил себя, у него была потрясающая интуиция, он делал удивительно точную диагностику. Ах, будь он подлецом, было бы легче, его ненавидели бы, и все дела.

– А что с молчанием вашего брата?

– Все началось вечером того дня, когда отец вскрыл себе вены за столом. После ужина родители быстро послали нас спать. Ночью мой брат, ему тогда было шесть лет, услышал хрипы. Он испугался, что с отцом что-то случилось, побежал в комнату родителей и неожиданно увидел, как папа с мамой занимаются любовью. Полагаю, именно контраст между предыдущей стрессовой ситуацией и этой сценой, которая показалась ему зверской, спровоцировал шок. Он стал как немой. И очень долго не говорил. Его поместили в специализированный центр. Я навещал его. Брата окружали настоящие аутисты. Помню одного врача, который мне советовал: «Прежде чем его навешать, вам бы желательно укрепить свою психику, чтобы не подвергать его стрессам внешнего мира. Он все так глубоко переживает».

Лукреция делает заметки. Аутизм может стать темой еще одной статьи.

– Как ему удалось выйти из этого состояния?

– Ему помогли дружба с одним мальчиком в центре и интерес к мифологии. Этого мальчика по имени Одиссей Пападопулос родители заперли в погребе. Вначале Самми просто садился рядом с ним, и они не разговаривали друг с другом. Затем они начали общаться знаками, потом – с помощью рисунков. Это было неожиданно. Они изобрели свой собственный язык, который был понятен только им одним. Две души, объединившиеся по ту сторону языка. Могу вам сказать, их одновременный подъем был действительно трогательным. Мой отец, винивший во всем себя, после того случая прекратил свои попытки саморазрушения. Возможно, Самми спас его в конечном счете. Хотя отец отказывался навещать его в больнице. А вот мама ходила туда каждый день. Что касается меня, я не выносил всех этих сумасшедших вокруг него. Именно потому я и не стал психоаналитиком. Для меня существуют психоаналитики, с одной стороны, и спириты – с другой.