Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер. Страница 65

– Господи! – выдохнула она. – Неужели никто в городе не сможет ему помешать?

– Боюсь, у очень немногих в Совете хватит на это смелости. – Шреефогль вздохнул: – У меня и, может, кое у кого из молодых патрициев. Из старых Бюхнер одних подкупил для надежности, другие просто боятся или надеются извлечь выгоду от перемены. Зависимость от Мюнхена многим советникам не по вкусу. Все-таки Шонгау когда-то был значимым городом. – Он нахмурился: – Если дойдет до голосования, люди Бюхнера, вероятно, одержат верх. Стражники уже получили указание сразу же выводить из зала самых непокорных. Разве только… – Шреефогль помедлил и налил себе кружку вина.

– Что? – спросила Барбара нетерпеливо.

Патриций глотнул вина и продолжил:

– Разве только мы сумеем доказать до завтрашнего собрания, что Бюхнер преследует собственные интересы. Тогда, возможно, удастся переубедить Совет. Я точно знаю, Бюхнер что-то замышляет! И полагаю, что доктор Рансмайер тоже к этому причастен. Этому есть свидетели, но никто не может сказать, что именно задумали эти двое.

– Я видела их вместе! – вырвалось у Барбары. – В церкви! Они что-то обсуждали по секрету.

Шреефогль кивнул:

– Магдалена мне рассказывала. Видишь, именно поэтому ты можешь помочь нам. Что именно ты видела? Это очень важно, Барбара! Возможно, у нас еще есть шанс остановить Бюхнера.

– Вообще, таких встреч было две, – неуверенно ответила девушка. – Сначала я видела Рансмайера с каким-то тирольцем на кладбище. А потом – Бюхнера и Рансмайера в церкви, на колокольне.

– А можешь подробнее вспомнить, о чем они говорили?

Барбара закрыла глаза и попыталась сосредоточиться.

– В первую встречу тиролец говорил Рансмайеру, чтобы тот был наготове. А в церкви доктор требовал от Бюхнера денег, сверх договоренного. За что именно, я не знаю.

– Черт! – Шреефогль стукнул кулаком по столу. – Этого недостаточно. Я думал, из твоих сведений выяснится что-нибудь ценное. А так…

– Злой доктор и вчера был на кладбище, – заявил вдруг Пауль, сидя у печки. – И до этого там был. Я часто его вижу.

Все взоры устремились на мальчика.

– Как ты сказал? – переспросил Шреефогль.

– Ну, я играю на стройке. Там, где мешки с известью лежат, я лазаю по ним. – Пауль смущенно погладил кошку. – Знаю, мне не разрешали. Но…

Барбара вскочила и схватила его за плечи:

– Пауль, сейчас это не имеет значения. Что именно ты видел?

– Доктор заглядывает в мешки. Потом приходят извозчики, он с ними разговаривает, и они грузят мешки в телеги. Бюхнер тоже иногда появляется.

– Вот он, наш шанс! – прошипел Шреефогль. – Я знал, что с этими двоими что-то нечисто. Надо как можно скорее выяснить, что же им понадобилось на кладбище. Должно быть, это как-то связано с теми мешками.

– Если мы не застанем их врасплох, ничего не выйдет, – заметила Штехлин. – Даже если в мешках золото и бриллианты, эти двое будут все отрицать.

Барбара кивнула:

– К сожалению, это так. Нужен кто-то… – Она не договорила и улыбнулась: – Пауль, думаю, тебе можно будет еще разок поиграть на стройке. Что скажешь?

Мальчик захлопал в ладоши:

– Здорово! А пращу можно будет взять?

– Конечно. И в этот раз выбери камни покрупнее.

Якоб Куизль с тяжелым сердцем шагал через топи. Он направлялся к монастырю, крыши которого переливались красным и белым на фоне горных отрогов. Был ясный вечер, где-то в отдалении стучал дятел, среди ветвей перепархивали чеканы. Но палач ничего этого не замечал и упрямо шагал вперед, выдергивая сапоги из трясины.

На душе у него было неспокойно – Якоб понятия не имел, как поведет себя Лехнер. Похоже, сегодня в часовне он здорово разозлился. Поскольку Ксавер сбежал из монастыря, не исключено, что секретарь отправит его, Куизля, обратно в Шонгау. До недавнего времени палач охотно подчинился бы. Но теперь им, как в прежние времена, двигало неуемное любопытство. Он непременно должен выяснить, что происходит в этой долине! Кроме того, Якоб догадывался, что со своим сыном сможет увидеться только в том случае, если Лехнер останется им доволен.

Только сейчас Куизль осознал, насколько погряз в собственной скорби. Смерть любимой жены, расставание с Георгом и жуткие будни его ремесла – все это повергло палача в пропасть, которую он пытался залить пивом, вином и шнапсом.

«Как мой отец, старый пьяница, – подумал Якоб. – Может, такова наша судьба?»

Палач не отличался набожностью, но позавчерашнее землетрясение действительно показалось ему знаком Господним. Он просил о чуде – и чудо произошло.

Землетрясение его пробудило.

Тем не менее он ни за что не признается в этом Симону. Что бы ни творилось у Якоба в душе, это касалось только его. Его и всемогущего Творца, перед которым он предстанет однажды.

Оставив часовню Крови Господней, они с Фронвизером вернулись в Обераммергау. Многочисленные кресты и поминальные столбы у дороги напомнили лишний раз, что Господь взирал на эту долину с особым вниманием. Дважды им навстречу попадались отряды вооруженных охотников и лесорубов, высматривающих Ксавера. Однако молодой резчик как сквозь землю провалился. Куизль сильно сомневался, что его когда-нибудь разыщут. В долине и в горах укрытий было более чем достаточно, и Ксавер скорее всего в буквальном смысле слова исчез без следа.

Симон остался в Обераммергау, а Якоб отправился на заклание в Этталь. Когда он прошел в монастырские ворота, несколько бенедиктинцев разбирали сгоревший после землетрясения сарай. Они смотрели себе под ноги, словно бы погруженные в работу, но Куизль знал, что монахи не хотят встречаться глазами с палачом, опасаясь навлечь на себя беду. Дух сплоченности, которым все прониклись накануне, во время пожара, развеялся без остатка.

– Ага, вы только посмотрите, палач вновь почтил нас своим визитом…

Куизль обернулся: по лестнице главного здания спускался аббат. Палач сдержанно поклонился и дождался, пока настоятель Эккарт подойдет ближе.

– Я слышал, ты обладаешь удивительной способностью появляться там, где палачу делать нечего, – самодовольно произнес аббат. – Сначала эта драка на кладбище, потом перед самым землетрясением вдруг объявляешься в монастырском трактире, а теперь вынюхиваешь даже в часовне Крови Господней…

– Там был мертвец, – коротко ответил Куизль. – Цирюльник хотел услышать мое мнение.

– Хм, цирюльник, который по воле случая оказался твоим зятем… Говорят, вы двое копаетесь в вопросах, которые вас не касаются.

Якоб пожал плечами:

– Господин секретарь позволил мне копаться всюду, где я сочту нужным. – Это было ложью, но палач сомневался, чтобы Лехнер с аббатом обсуждали действия презренного служителя. – Как вам уже известно, Зайлер повесился в часовне, – хмуро продолжил Куизль. – Он уже третий за эту неделю, умерший при загадочных обстоятельствах. Полагаю, духовенству тоже нежелательно, чтобы число это возросло.

– Этим делом давно следовало заняться духовным властям! – прошипел аббат. – Уж после землетрясения-то должно быть ясно, что Господь нас карает! Нам не следовало затевать мистерию раньше срока. Теперь спасти нас может только вера. – Он злорадно улыбнулся: – Твой хозяин, секретарь из Шонгау, похоже, все равно уже не справляется. Я напишу в Мюнхен письмо, чтобы расследование вновь передали правосудию Этталя. Да, кстати… – Аббат помедлил, словно бы только теперь вспомнил о каком-то пустяке. – Секретарь тебя уже дожидается. Как говорят, он не в особом восторге от своего палача.

Куизль наморщил лоб и огляделся. Великолепный конь Лехнера стоял привязанный возле конюшни, но самого секретаря нигде не было видно.

– Где он сейчас?

Аббат указал рукой в сторону гор позади монастыря:

– Отправился прогуляться по крестному пути. Тебе следует разыскать его, немедля. Проваливай, мне нужно помолиться обо всех заблудших душах этой долины. И о твоей тоже.

Бенедикт Эккарт зашагал прочь, оставив Куизля стоять в недоумении. Своим известием аббат сбил его с толку. Почему, черт возьми, Лехнер ждал его не в монастыре, а где-то в горах? Что ж, ответить на этот вопрос сможет, наверное, только он, секретарь. Поэтому Якоб прошел через боковую калитку, которая вывела его за монастырь. Оттуда вилась тропа – сначала по полям и горным лугам, а потом вдоль ручья и уводила в монастырский лес. Через равные промежутки палачу попадались кресты, символизирующие этапы восхождения Христа на Голгофу, начиная с приговора Понтия Пилата и заканчивая распятием. Куизль невольно вспомнил о троих умерших, которые играли в постановке.