Крепость королей. Проклятие - Пётч Оливер. Страница 35

Незнакомец поднялся с кошачьей грацией и отвесил поклон. Только теперь Гесслер заметил саблю, висевшую на посеребренной перевязи у бедра. Ножны, гарда и рукоять были в царапинах и глубоких зарубках, пятна ржавчины обезобразили оружие, бывшее когда-то шедевром кузнечного ремесла. Судя по ее виду, сабля нередко покидала ножны.

– Приятно иметь с вами дело, – сказал незнакомец.

Он говорил бегло, хоть и с акцентом, которого Гесслер прежде не слышал.

– Если ваши указания приведут к желаемым результатам, я вернусь. Если же нет… – он выдержал паузу. – Ну, да я вернусь в любом случае. Нет нужды напоминать, что этот разговор остается между нами. Хоть одно слово кому-нибудь постороннему, и…

Незаконченная фраза повисла в воздухе.

– Вы что, угрожаете мне? – бесстрастно спросил наместник.

– Подумайте о втором кошельке. Скоро он может стать вашим.

Незнакомец развернулся и, не прощаясь, вышел через открытую дверь. Какое-то время с лестницы еще доносились его шаги, потом воцарилась тишина. Гесслер поежился и накинул на плечи теплый шерстяной плащ. Казалось, по кабинету пронесся холодный ветер.

Через некоторое время наместник выдвинул ящик и снова взвесил в руке тяжелый мешочек с монетами.

При этом он почему-то не чувствовал радости.

* * *

После визита матери Матис начертил на каменной стене еще пять линий. Каждый день он ждал, что Эрфенштайн выдаст его Гесслеру или мать сообщит ему о смерти больного отца.

Часы нескончаемо тянулись один за другим. Однообразие прерывалось лишь в те мгновения, когда Ульрих Райхарт или кто-то еще из стражников приносил поесть. Тогда люк в потолке ненадолго открывался и яркий свет падал на бледное лицо Матиса. Иногда Ульрих что-нибудь говорил в утешение, но в основном узник пребывал наедине со своими мыслями.

Чтобы хоть как-то отвлечься, он начал вспоминать запрещенные записи, полученные в свое время от Йокеля. Закрывая глаза, Матис ясно видел перед собой строки и мысленно перечитывал требования крестьян, шепотом повторял тексты, в которых говорилось о лучшем мире. О мире без князей, графов и епископов. Но их всякий раз сменял новый образ и отвлекал Матиса.

Это было лицо Агнес.

Наверное, в тридцатый раз за день юноша достал рисунок, на котором Агнес нарисовала их двоих в лесу. Пергамент уже покрылся пятнами, порвался в некоторых местах, и краски потускнели, но Матис по-прежнему чувствовал едва уловимый аромат, который напоминал ему об Агнес. Она не приходила к нему уже несколько дней. Поначалу он убеждал себя, что так даже лучше, но потом понимал, как ее не хватает. Ну почему она дочь этого упрямого наместника, будь он неладен!..

От злости Матис чуть было не смял листок, но вовремя одумался, аккуратно сложил его и спрятал за пазуху. Затем поднялся и, точно зверь в клетке, принялся мерить шагами камеру. От одной стены к другой, пять шагов туда, пять обратно…

Несколько мышей составили ему при этом компанию. Матис прикормил их хлебом, так что со временем они стали доверчивее. В надежде на корм они с писком бегали под ногами. Одна из них, чуть больше и настырнее остальных, особенно полюбилась Матису. На ее серой шерстке пестрело несколько черных и белых пятнышек. Матис смеха ради окрестил ее Йокелем и время от времени подбрасывал ей особенно большие кусочки. Вот Йокель проскочил у его правого башмака и скрылся в угла камеры, где была навалена куча грязной соломы. Матис присел на колени и попытался выманить его, но зверек не выходил. Должно быть, прятался где-то в соломе.

– Йокель, ты где? Выходи, бесстыдник…

Матис осторожно подобрался к куче и расшвырял ее ногой.

– Попался!

Но Йокель исчез.

Как такое возможно? Уж не раздавил ли он мышь? Матис в растерянности наклонился и тогда заметил в углу дыру. В том самом месте, где стеновая плита соприкасалась с полом. Он с любопытством просунул в нее палец…

…и оцепенел.

Плита была всего в пару сантиметров толщиной, и за ней, судя по всему, открывалось пустое пространство. Матис внимательно простучал стену вокруг мышиной норы. Действительно, плита до высоты бедер оказалась тоньше остальных. Справа и слева ее окружал сплошной камень. До сих пор место оставалось незаметным, потому что его скрывала куча соломы и мусора.

Матис задумчиво наморщил лоб. Что все это значило? Он знал, что донжон служил последним рубежом обороны, когда враг штурмовал крепость. Стены зачастую были в несколько метров толщиной, и вход располагался на большой высоте. Но иногда наружу выводил туннель. Там, где прежде высился донжон Трифельса, теперь находились подвалы и кладовые, а над ними – кухня и жилые комнаты. А если крепость действительно была такой старой, как утверждала Агнес, то вполне возможно, что здесь еще сохранились тайные проходы…

Проходы, которые вели на свободу.

У Матиса перехватило дыхание. Он оглядел колодец и попытался сориентироваться. Плита находилась у стены, обращенной к внутреннему двору. От него до восточной стены шагов двадцать, не более. Неужели он и вправду отыскал путь к бегству?

Матис внимательнее осмотрел плиту. Высеченная из скальной породы, она, если не считать мышиной норы, ничем не отличалась от остальных камней вокруг. Стыки были замазаны серым раствором. Матис попробовал его соскрести, но тот оказался тверже камня. В самом углу была выбита крошечная, почти истертая надпись:

Albertus faciebat leones explosus esse…

Матис нахмурился. В библиотеке он, конечно, листал книги на латыни и переводил нужные места, но словарный запас его по-прежнему оставался довольно скудным. Быть может, в этих строках увековечил себя какой-нибудь заключенный? Но, что бы ни значила эта надпись, время поджимало. Следовало выяснить, что скрывалось за плитой.

Матис лихорадочно огляделся в поисках импровизированного инструмента, которым удалось бы соскрести раствор. В итоге он схватил плоский осколок кремня и принялся за работу. Времени на это ушло немало, но через час или около того раствор удалось счистить настолько, что между стыками образовалась узкая щель. Матис попробовал надавить на плиту, но та не сдвинулась с места. Тогда он со злостью врезал по ней плечом. Однако плита сидела крепко, словно вросла в пол. Матис вдруг замер.

Вросла в пол?

Парень снова взялся за камешек и поскреб в том месте, где плита смыкалась с полом.

Там не было никакого раствора. Даже крошечной щели.

Потратив впустую еще несколько минут, Матис вынужден был признать, что плита действительно была утоплена в пол. Глубоко или нет, оставалось для него загадкой. Чтобы выяснить это, пришлось бы копать. Вот только чем? У него не было при себе ни ножа, ни ложки. Да если бы и было что-то, сколько времени ушло бы на то, чтобы выломать плиту? Недели? Месяцы? За это время Эрфенштайн десять раз передаст его наместнику Гесслеру или сам что-нибудь придумает на его счет.

Расстроенный до глубины души, Матис забился в угол и закрыл руками грязное лицо. Первоначальная радость от находки сменилась отчаянием. Долго он здесь уже не продержится. Нужно выбираться, пока тьма, теснота и одиночество не свели его с ума! Он не мог ждать ни месяца, ни даже недели. Каждый день превращался в пытку…

Матис еще раз постучал по каменной плите. Теперь она казалась ему гораздо крепче и толще, чем прежде. Тяжеленное, непреодолимое препятствие. Как проломить такую каменную глыбу, если только…

Матис резко прервал поток мыслей. Губы его растянулись в тонкой улыбке. Ну конечно, оставался еще один вариант! Необыкновенный и рискованный, даже безумный. Да, после этого пути назад уже не будет. Но разве не этого он хотел?

Матис снова принялся ходить из угла в угол. Но теперь его подгоняло не отчаяние, а напряженная работа мысли.

В голове юноши зрел план.

* * *

Агнес спешно шагала по тропе, что круто поднималась из долины к Трифельсу. Она была в Анвайлере и купила немного соли для Хедвиг, а себе – небольшой отрез материи среднего качества. Ей давно хотелось сшить новую рясу для отца Тристана, потому что старая износилась до такой степени, что монах мерз в ней. Сам бы он ни за что не догадался приобрести себе новое одеяние. В последние дни у Агнес не было времени, чтобы думать о Матисе. С тех пор как она навестила вместе с отцом Тристаном изувеченного мальчика, монах еще четыре раза обходил больных по округе. Агнес каждый раз отправлялась с ним и по возможности ему помогала. Она наложила шину старому крестьянину, который упал во время работы в поле и сломал руку. Напоила девочку, исхудалую от голода и лихорадки, черничным соком от поноса. Приготовила отвар из меда и шалфея от сухого кашля и смотрела, как отец Тристан соборовал старую, сморщенную женщину. Позднее Агнес узнала, что женщине было всего сорок лет и у нее осталось восемь детей, самый младший из которых едва оторвался от материнской груди. За три дня Агнес усвоила столько, сколько не усвоила бы и за три года.