Принцессы Романовы: царские племянницы - Соротокина Нина Матвеевна. Страница 18

При этом капитану Бибикову еще вручена была незапечатанная собственноручная государева записка: «Паки подтверждаем, чтобы Вы приехали, понеже мать того необходимо желает для своей великой болезни». Зачем послал царь эту отдельную записку? Видно, не надеялся, что муж покажет жене приглашение.

Это тем более вероятно, потому что герцог «купно с женой в Ригу не поехал», «рассуждение» с царем иметь не захотел и остался дома. А Екатерина с четырехлетней дочкой поехала и прибыла в Москву в августе 1722 года. Прасковья Федоровна принимала дочь в Измайлово. Узнав, что свет-Катюшка едет на родину, она пришла в величайшее волнение. Навстречу дочери были посланы верные люди. Когда та была уже близко, хотела сама ехать, но болезнь не дала, и она послала встречать дорогих гостей своего фаворита – Василия Алексеевича Юшкова.

Ах, какая это была встреча: и мать, и дочь смеялись и плакали от радости! Герцогине с дочерью отвели хоромы во дворце рядом с матерью. Многочисленная свита разместилась во флигелях. Старушка сразу обнадежила дочь, что никакого убытку ей от пребывания на родине не будет, поскольку «весь кошт будет государев». Тогда еще никто не знал, что Екатерина Ивановна больше никогда не вернется в Мекленбург к мужу.

Жизнь в Москве в ту пору была «тихая». Государь, а с ним и Екатерина Алексеевна еще в мае отправились в Персидский поход, в Астрахань, с ними уехали многие из придворных. Дочери Петра, Анна и Елизавета, в сопровождении большой свиты отбыли в Петербург. Из знати в Москве оставались герцог Голштинский со своим штатом, светлейший князь Меншиков, генерал-прокурор Ягужинский, так что все-таки были вечера и балы.

В отсутствие двора старая столица «развлекалась» публичными казнями. В августе на Болоте (напротив дома на Набережной, на месте сквера с памятником Репину) был обезглавлен «государственный злодей» старец Левин. За строптивый нрав его признали безумным и осудили на смерть. Вина его была очевидной: он находил в императоре Петре Великом олицетворение Антихриста и даже не скрывал этого. Казни предшествовал розыск, многие лица духовного звания были тогда арестованы. Вместе с Левиным было казнено шесть человек. Отрубленные их головы были выставлены на колах для всеобщего обозрения, а голову самого Левина отвезли на его родину в Пензу. Подобным страстям Москва не удивлялась, к казням привыкли. Думаю, что Екатерина Ивановна, хоть и пригубила западную жизнь, тоже находила это вполне естественным. В Европе тоже казнили. Правда, там забыли уже, когда выставляли колья с головами, но ведь все дело в обычае. У вас такой обычай, у нас такой.

У Екатерины Ивановны было замечательное настроение. Не было рядом угрюмого, строптивого и вечно обиженного мужа, и она не упускала случая повеселиться. А случаев было много. Каждую радостную весть с театра персидской войны нужно было «отметить». Вот тебе и бал, и гремит музыка, и порхают дамы в менуэтах. Но главным развлечением было, конечно, питие. Тостов было не счесть, пили весь вечер, помня заповедь государя, пили Большого орла. Дамы не отставали от мужчин, но не забывали и про танцы. Екатерина Ивановна особенно искусна была в польском, менуэт ей давался менее.

А еще были свадьбы, именины, танцевальные собрания. Свет-Катюшка спешно целовала мать, которая передвигалась по дому в кресле на колесах, и бежала к своей карете. За веселый нрав и острый язык герцогиню Екатерину Ивановну очень отличал герцог Голштинский. С Басевичем, его министром, она тоже легко находила общий язык.

Описание этого периода жизни герцогини Екатерины Ивановны мы находим в записках заезжего голштинского офицера Берхгольца. Он молод, весел и доброжелателен, но на русскую жизнь он смотрит глазами иноземца, а потому не упускает случая критиковать непонятное. В описаниях иностранцами жизни России много верного, но нельзя верить всему до конца. Русский путешественник в XVIII веке писал про Париж, что это город «овражистый и голодный». Заметки нашего замечательного сатирика и писателя Фонвизина тоже рисуют жизнь Запада с неприглядной стороны. Берхгольц, посещая Измайловское, каждый раз пишет, что кормили плохо, вина отвратительные и везде грязь. Глядя сейчас на ухоженную Европу, мы верим каждому его слову. Но не будем забывать, что в XVIII веке самое серьезное нарекание иностранцев вызывала, например, наша баня. Они не могли понять, как это человек может мыться два раза в неделю, а то и чаще. И тут же был сочинен миф, что баня нужна русским исключительно для разврата. А что иначе делать голому человеку в этой жаре, в этом чаду? И ведь еще вениками себя секут. Что это, как не изощренное любострастие?

А что мог понять камер-юнкер Берхгольц в уважительном отношении русских к юродивым? Какая там древняя традиция! Просто странная любовь к нечистым, нечесанным, пропахшим чесноком уродам! Чесночного духа Берхгольц русским никак не мог простить и был в этом вопросе особенно непримирим.

Берхгольц сразу по приезде Екатерины Ивановны посетил Измайловское и отозвался о русском быте очень строго. Дворец грязный, меблирован плохо, а что совсем ужасно, так это фланирование тут и здесь тех самых странных, грязных, пропавших чесноком людей. Вот старик гусляр, который уселся удобно и затянул диковинные, ни на что не похожие песни. Екатерина Ивановна слушает его с удовольствием. Разве можно ее понять? Ведь уже жила и в Ростоке, и в Шверине, могла бы черпануть западной культуры. Тут же шуты, скоморохи, какая-то старуха в отрепье, босая, нечесаная, исполняет странный, явно неприличный танец, а Екатерина Ивановна знай смеется громко, явно приглашая голштинцев разделить ее веселье.

24 ноября 1722 года в здании Сената отмечали день ангела императрицы Екатерины Алексеевны и герцогини Екатерины Ивановны. Знатная была пирушка! Екатерина Ивановна была в центре внимания. Кормили изрядно, и если бы не чесночный и луковый дух, так любимый русскими, то Берхгольц был бы доволен. Пили по обычаю очень много, а потом, хмельные, шумной компанией отправились в Измайлово.

В Измайлово все на скорую руку, да, комнаты неудобные, все спальни проходные, но гостям, как всегда, рады. Больная Прасковья Федоровна принимала гостей лежа в кровати, но тем не менее весело осушила за компанию не одну чарку. Берхгольца всерьез занимают отношения Екатерины Ивановны и герцога Голштинского. Видно, он подметил в отношениях этих двоих взаимную симпатию и теперь ждет продолжения. И вот он приехал! Оказывается, Екатерина Ивановна уже приготовила герцогу подарок, который и преподносит торжественно. Это прекрасно сделанные четки, молодая хозяйка знает, что нужно дарить.

Ужин за длинным узким столом, все наскоро перекусили, чем Бог послал, вина, по обыкновению, плохие. А дальше танцы, танцы до упаду!

Между делом Берхгольц замечает, что между Екатериной Ивановной и Басевичем, секретарем герцога Голштинского, возник горячий спор из-за ее далекого супруга, герцога Мекленбургского. Берхгольц предполагает, что Басевич придерживался справедливости, то есть активно порицал герцога за сумасбродства, а Екатерина Ивановна как могла защищала мужа. Бог весть, о чем там был спор. Вряд ли наша героиня, пребывая дома в веселой компании, так уж пеклась о репутации своего мужа. Хотя, кто знает, понять психологию герцогини, даже несчастливую в браке, нам не дано.

Прошло три дня, и бдительный Берхгольц обнаружил, что Екатерина Ивановна опять встретилась с герцогом Голштинским. На этот раз встреча произошла на обеде в доме у ее дядюшки, уже известного нам Василия Федоровича Салтыкова. Дом его, «деревянный, ветхий, весьма плохой», находился рядом с Немецкой слободой. Публика самая изысканная, тут и родня – семейство Ромодановских (сестра Прасковьи Федоровны была замужем за князем-кесарем), а также Головкины, Татищевы и прочие. На дворе пост, а за столом у дядюшки для мужчин подавали скоромные блюда.

7 декабря знатная попойка состоялась уже в Измайлове. Праздновали день рождения четырехлетней Анны, дочери герцога Мекленбургского. Все то же самое: вина скверные, кушанья приготовлены плохо, на стол поданы некрасиво. Герцог Голштинский танцевал с Екатериной Ивановной, весело было необычайно. Малютка Анна плясала наравне со всеми.