Она нечаянно нагрянет - Казакова Татьяна Алексеевна. Страница 12

Дома Мила заводила разговор на одну тему.

– Надо уезжать, Лева. Смотри, сколько людей уехали в Израиль. Можно поехать в Германию или в Америку. Ты же умный, тебя знают, сам говорил, твои работы печатают за границей. Давай уедем, а?

– Мила, государство тратило на меня деньги, дало образование, мне бесплатно дали прекрасную квартиру. В конце концов, ну не буду я руководителем лаборатории, ну и черт с ним! Лишь бы была возможность заниматься своей работой. Представляешь, когда-нибудь я смогу в чашке Петри подрастить человеческий эмбрион. И не смейся! Я подсажу его в матку несчастной женщины, потерявшей надежду на материнство, и она прекрасно выносит дитя Но это еще не все.

– Не все? Еще какие ты расскажешь сказки?

– Еще расскажу, что со временем я смогу определять пол ребенка на самой ранней стадии развития эмбриона, когда он еще в чашечке и состоит всего из нескольких клеточек.

– Как это?

– Да вот так! И я смогу из этих клеток полу.

– Кого хочешь, того и получишь. Супруги могут заказать ребенка по желанию или мальчика или девочку.

Мила с восхищением смотрела на брата.

– И в кого ты такой умный, Левка? С такой головой и ты не хочешь ехать. Давай уедем, а?

– Все, прекращай.

Лев Григорьевич был идейным коммунистом и не собирался никуда уезжать из Советского Союза. Конечно, ему было обидно, что именно теперь, когда, казалось бы, все трудности были пройдены, ему говорят, что фамилия не та. Но он проглотил обиду и продолжал работать, как одержимый. Зав лабораторией назначили бездарного коллегу, но чит не только эту информацию – я буду знать унаследовал ли планируемый ребенок болезни своих родителей, или он буде здоров… Вот такие, Милка, у меня грандиозные планы на благо всего человечества. Будущие родители получат возможность знать, кто у них там в пробирке зреет – мальчик или девочка, здоровые или нет. И они сами будут решать оставлять его для подсадки или «делать» новенького.

– Что ты говоришь, Лева! Даже страшно становится.

– Мила, не страшно делать людей счастливыми. Не страшно рожать здоровых и желанных детей.

Мила с восхищением смотрела на брата.

– И в кого ты такой умный, Левка? С такой головой ты не хочешь ехать? Давай уедем, а?

– Все, прекращай.

Тут надо вспомнить, что в партию Лев Григорьевич вступил еще будучи аспирантом и не в карьерных целях. Он был идейным коммунистом и не собирался никуда уезжать из Советского Союза. Конечно, ему было обидно, что именно теперь, когда, казалось бы все трудности были пройдены, ему говорят, что фамилия не та. Проглотив обиду, он продолжал работать, как одержимый.

Зав лабораторией назначили бездарного коллегу, но с правильной фамилией Стоякин, который сразу же приказал прекратить работу над экспериментами Гольдберга и заняться «по-настоящему полезным делом».

Лев Григорьевич искал поддержки в парткоме и у руководства институтом, но ему везде вежливо отказали. А через некоторое время он узнал, что его научные разработки используются в другой лаборатории в одном из «научных» городков.

Вот тогда он и решился на отъезд. Мила была этому только рада – многие их знакомые покинули страну и разъехались по всему свету. Льва Григорьевича приглашали на работу в Америку, в Израиль и Германию. Долго спорили, куда лучше поехать, в конце концов, выбрали Америку. Выбрать-то выбрали, но «оформляться» надо было в Израиль, как говориться, на историческую родину. Другого способа выехать из Советского Союза не было. Да и этот оказался не прост.

Как только Гольдберг пересек порог голландского посольства, где «втихаря» работал израильский консул, его тут же исключили из партии и уволили с работы. Он подал документы в ОВИР и стал ожидать разрешения на выезд.

Пока шло оформление документов, надо было на что-то жить. Мила через каких-то знакомых устроилась уборщицей в магазин и была этому даже рада, так как не надо было стоять в часовых очередях за продуктами, хотя, конечно, зарплата была маленькая. Лев Григорьевич продал машину, потом они стали продавать книги, золотые украшения, в общем, все, что можно было продать и нельзя вывезти. Покупали это опять же знакомые за бесценок, но вроде бы, делая большое одолжение. Два года они так промучились, пока не пришло разрешение на выезд. Уезжали, взяв самое необходимое, квартиру, естественно, оставили государству, заплатив за ремонт.

Лев Григорьевич не унывал: самое ценное, что у него было – его знания, опыт, научные идеи – не мог отобрать ни один таможенник. В своей голове он вывез капитал, который надежно обеспечивал будущее его семьи в любой цивилизованной стране.

Максу было шесть лет, но он хорошо помнит, как его раздевали в аэропорту чужие тетки и прощупывали все его вещи, то же самое пришлось пережить Миле и отцу. Перелет он помнил плохо, ему казалось, что он все время спал. Вначале прилетели в Вену, а через два дня их на поезде под охраной автоматчиков отправили в Рим. Поселили в небольшой гостинице, организовали экскурсию по городу, который так их поразил, что Мила чуть не заболела.

– Боже мой, неужели так люди живут? Лева, какая красота! А магазины, а продукты? И никаких очередей.

В Риме они застряли на несколько месяцев. Лев Григорьевич не терял время: писал статьи, Которые были переведены, опубликованы и вызвали большой интерес. Вырвавшись из СССР, где его работа велась в строгой секретности, он мгновенно стал известным ученым, которому предложили остаться работать в Италии.

Однако, на собеседовании в организации по поддержке репатриантов, где решался вопрос местожительства, он попросил отправить его с семьей в США, и через некоторое время они улетели в Чикаго.

Их встречали представители еврейской общины и корреспонденты, ожидавшие услышать гневные речи в адрес коммунистического режима, но отец, подтолкнув Милу, заявил, что жилось ему совсем неплохо. У него все было: и машина, и прекрасная квартира, и приличная зарплата. На вопрос, почему же он уехал, ответил, что это нужно было по работе. Корреспондентов быстро убрали, к ним подошли представители фирмы, где отцу предстояло работать.

Привыкали и отец и Мила трудно, особенно Мила, она совсем не знала английского. Отец целыми днями пропадал в лаборатории, которую ему сразу же предоставили, а она крутилась по хозяйству и ходила по магазинам, Макса всегда брала с собой, боясь оставить одного дома. В магазине тетя упорно говорила по-русски, ее не понимали, она нервничала и просто показывала пальцем, а Макс очень быстро запоминал незнакомые слова и вскоре вполне сносно мог объяснить, чего он хочет.

Дома отец говорил с ним только по-английски, понимая, что ему надо обязательно выучить язык, ведь в этом году Макс должен был пойти в школу. Еще Лев Григорьевич записал на курсы английского Милу и Макса. Тете язык не давался, она полагалась на маленького Макса, который вскоре мог бойко болтать и помогал ей объясняться с продавцами.

В школе первые полгода ему было трудно, а потом Макс настолько привык говорить по-английски, что через какое-то время по-русски стал говорить с акцентом. Учение давалось легко, он всегда был первым учеником, отец и Мила очень им гордились. Потом был Колумбийский Университет, который он тоже блестяще закончил. Наукой он заниматься не хотел, а принял предложение от известной фирмы, занимался строительством, а потом и сам стал успешным бизнесменом.

Все эти годы Мила безуспешно пыталась женить отца.

– Что с вами будет, если я умру? Вы же оба пропадете. Один в своей лаборатории, другой все время в командировках, как бродяга. Кто за вами будет ухаживать, а? Ну, Максик еще может погулять, а ты Левушка? Ведь ты уже не мальчик. Волей-поневоле тебе надо во время покушать, принять лекарство, того-всего, ты такой рассеянный, вечно все забываешь. Вот скажи, почему тебе не понравилась Идочка Финк? Такая милая женщина и так готовит фаршированную рыбу. Лева, почему ты молчишь, ну что тебе еще надо?

– Мила, отстань, – отмахивался Лев Григорьевич, – я, что каждый день ем фаршированную рыбу?