Рой (СИ) - Громыко Ольга Николаевна. Страница 8

Я слишком хорошо знала этот жест. Им обычно выхватывали из карманов магические талисманы, рассчитанные на одно, но сокрушительное заклинание, отразить которое у меня почти не было шансов. Но это не значило, что я не буду пробовать! Дайн ошибся, посчитав меня неудачницей, зарабатывающей на хлеб по трактам. И не мог даже предположить, что лучшая выпускница курса практикует в глухих селения исключительно ради своего удовольствия.

Но пробовать не пришлось. В руке у дайна ничего не было и он торопливо сунул её в другой карман. Потом в третий. Изумление на его лице постепенно сменилось испугом, а затем и откровенным ужасом.

— Что-то потеряли? — с сочувственной издёвкой поинтересовалась я, вскидывая руки.

Дайн инстинктивно попятился, заслоняя лицо, но я метила не в него. Невидимая стена разлетелась вдребезги, освобождённые пчёлы градом посыпались на наши головы. И если с меня они скатывались, как вода, возмущённо жужжа и барахтаясь в волосах, то маг в мгновение ока превратился в мохнатый гудящий кокон, сквозь который не пробилось ни одного крика…

Первый раз я смотрела на пчёл без содрогания, со злорадным удовольствием. А когда они разлетелись, оголённый скелет пошатнулся и рухнул на обугленную землю, рассыпавшись от удара.

Я обернулась. Поле догорало, редкие дымки пугливо прижимались к земле. Высоко в небе правильным кругом висел рой, а под ним, в центре, скрестив руки на груди, с загадочной полуулыбкой на губах стояла матка, и ветер трепал белые пряди её волос.

Мы обе прекрасно знали, что у меня не осталось ни капли магической силы.

* * *

У околицы меня встретил Олуп, переминающийся с ноги на ногу и озадаченно почёсывающий макушку.

— Госпожа ведьма! Где ж вы пропадали-то? Мы тута без вас упыря изловили, кустами к дому подбирался, поганец! Сам голый, лохматый, рожа опухшая — во! — а уж какими словами ругался, распоследнему пьянчуге повторять зазорно. Дескать, не упырь он вовсе, а дайн Дупп, бандитом в лесу оглушённый и обобранный, а мы хамье неотёсанное, богомерзкого разбойника от дайна благочестивого отличить не можем. И зубами на меня лязгает, будто от холода. Я, отвечаю, не хамьё, выходит, и ты не дайн, полезай-ка в погреб до выяснения. Ну, заперли, значицца, его в погребе, колом осиновым подпёрли, вас дожидаемся… а он через окошечко пуще прежнего ругается, ребятня со всей округи слушать сбежалась…

Выпущенный из подвала дайн и впрямь здорово смахивал на упыря искусанным комарами лицом и чёрной взъерошенной бородой до пупа. Как оказалось, он ещё не исчерпал запас ругательств, оставив для меня самые замысловатые.

— Настоящий, — со вздохом констатировала я.

— И что ж нам теперь делать? — неподдельно огорчился Олуп. Венчание-то, выходит, силы не имеет, зря свадьбу играли…

— Ну сыграйте её по второму разу, — предложила я, — кушанья-то остались… все равно свиньям выбрасывать.

Мужик просиял. Уговорить дайна оказалось труднее, но, когда мы с Олупом преувеличенно громко и обеспокоено стали совещаться, не поспешила ли я с выводами и не накормить ли нам самозванца двумя-тремя десятками чесночин для надежности, он предпочёл облачиться в сброшенную магом ризу и повторно обвенчать молодых.

* * *

— Менес, стой!

Вор обречённо сжался в комок, как нашкодивший кот под занесённой хозяйской рукой. Пегий жеребец, которого он начал отвязывать от общей коновязи, облегчённо всхрапнул и снова опустил морду в кормушку с ячменём.

— Скажи, — вкрадчиво поинтересовалась я, подходя и задушевно приобнимая вора за плечи, — ты не одалживал у предыдущего дайна такую маленькую серебряную штучку? Медальон на цепочке, слишком короткой для шеи, скорее, браслетной. Возможно, с камушком в центре или по ободку. Или с рисунком.

Менес задрожал, как осиновый лист, и начал робко блеять про "бес попутал", "малых деток" и "хлебушек-то нынче дорог", но я не стала дослушивать, ободряюще похлопала его по плечу и занялась лошадью. Вор торопливо ощупал себя с ног до головы, благодарно закатил глаза и исчез без моей помощи.

Чуть погодя подошёл Олуп, сонный и слегка помятый трёхдневным застольем.

— Рановато вы, госпожа, кобылку заседлали. Уж и молодые в новую избу переселились, обжили, а гости никак разъезжаться не хотят. И то правда кушанья-то никак не переведутся, хоть уже немного и с душком. Посидели бы с нами хоть до обеда — не в службу, а в дружбу, а?

— Нет уж, спасибо, — с притворным ужасом отказалась я, — я в службу-то третье утро похмельем страдаю, а что же на четвёртое, дружеское, будет?!

— Ну, воля ваша. Да, покамест не забыл — вам тут подарочек передать велели, — Олуп с усилием приподнял и протянул мне… вёдерный горшок с медом, над которым суматошно металась одинокая раздражённая пчела, лихорадочно решающая — успеет ли она слетать в улей за подмогой или не стоит оставлять сладкий пост на длительное время.

Я шарахнулась от "подарочка", как мракобес от благовоний.

— Кто велел?

— Рушка, подружка Паратина, девка из соседнего села. Белая такая, рядом на свадьбе сидели. Горе у ней — изба сгорела, попросилась у нас до зимы пожить, пока родичи новую не отстроят. Говорит: "Мол, госпожа ведьма мне службу сослужила, а заплатить ей нечем, авось медком не побрезгует". Я, грешным делом, не утерпел — пробу с краешка снял, уж больно дивный мед, скорее на шмелиный смахивает. Совсем свежий, будто пчёлы его прямо в горшок носили, а ведь нынче только красный клевер да златогорлица лесная и цветут, пчеле к ихнему нектару нипочем не подобраться.

Вздохнув, я взяла горшок и пристроила между собой и передней лукой. Олуп со степенной медлительностью отсчитывал на ладони монеты — мой гонорар за две свадьбы.

— А как же тот разбойник? — вспомнил он. — Ну, которого вупыр засмоктал?

— Он-то и был упырем, а с восходом солнца испарился, — серьёзно сказала я. — Всю свадьбу на молодых поглядывал и, если бы не мои титанические усилия…

Лишняя монета со звоном упала в кошель.