Плохая девочка. 2 в 1 (СИ) - Сокол Елена. Страница 89

Я прикусываю язык, чтобы не сказать все, что о нем думаю. И стискиваю клюшку в руке, чтобы не пустить в ход против него. Ощущение такое, будто меня сжигают заживо, но я не хочу затевать новую драку: не сейчас, не в двадцати метрах от кабинета тренера.

Витек уходит, а я провожаю его раздраженным взглядом. Вот он – высокий, крепкий, хорошо сложенный и способный здраво мыслить. Такого ей и следовало выбрать сразу. Хорошего парня без тараканов в голове. Того, что будет красиво ухаживать и сделает ее счастливой. Того, кто вступится за нее перед циничным, травмированным уродом, вроде меня.

Он даст ей все, чего она заслуживает, и даже больше. А я не способен давать, я только отнимаю. Разрушаю, уничтожаю, ломаю, порчу.

Я не буду достоин Марианы никогда. И что самое плохое: Серебров знает об этом.

Мариана

Мне кажется, чем дольше мы не видимся, тем я больше думаю о Кае. У меня ломка. Хочется взглянуть на него хоть глазком. Пусть даже увидеть с другой – может, так будет легче помнить о том, что стоит держаться подальше. Все время хочется позвонить ему, написать – хотя бы, отправить улыбающийся смайлик, и получить в ответ какую-то реакцию.

А иногда случаются порывы простить его: такими ничтожными и ничего не значащими кажутся его поступки. Сердце нашептывает сказки о том, что Кай все осознал и изменился, и стоит дать ему еще один шанс – ради его поцелуев, прикосновений, горячих ласк. Ради короткого мига, на который можно будет снова оказаться в его объятиях и ощутить обманчивое счастье.

А все мелочи мы преодолеем: его неконтролируемую агрессию, жестокость, эгоистичность, неверность. Забудем про боль, что причинили друг другу. Но затем вступает разум, напоминая про Эмилию, про его родных, что собирались использовать меня в своих целях, про других девушек в его объятиях, про все обидные слова.

И меня отпускает.

На время. До следующего приступа, за который мне потом станет невыносимо стыдно.

И я вдруг понимаю, что все делаю правильно. Нужно только немножечко потерпеть: пройдет время, и обязательно станет легче. Возможно, по истечении лет я даже смогу спокойно смотреть на Кая и разговаривать с ним, не дрожа при этом всем телом, не краснея и не испытывая мучительное, постыдное возбуждение, истязающее все тело. И очень хочется верить, что тогда мое желание бросить все и вернуться в его объятия, принеся себя в жертву его порокам, сойдет на нет.

– Ты заходишь или так и будешь подпирать стену? – Обращается ко мне худенький парнишка в толстенных очках.

Мы стоим возле аудитории профессора Двинских. Большинство посетителей его курса уже в помещении, я одна топчусь возле двери, не зная, стоит ли мне войти, или лучше пройти мимо, так как мечта о стажировке уже не так привлекательна, как раньше. Сейчас я ощущаю совершенную растерянность, и подработка, например, в кафе или аниматором в торговом центре кажется мне более разумной, чем трата времени на интенсив в свободное от учебы время.

– Не знаю. – Отвечаю я, бросив на него мимолетный взгляд.

Наверное, такой же зубрила, какой всегда была я – засыпает и просыпается в обнимку с умными книжками.

– Сегодня «Алло, мы ищем таланты».

– Что? – Вопросительно поворачиваюсь к нему.

Признаюсь, незнакомцу удалось привлечь мое внимание.

– Опять какие-то отборочные. – Говорит тощий парнишка, поправив очки. – Кто лучше всех напишет тест, получит направление на стажировку.

– Тест?

Он пожимает плечами:

– Сочинение, ребус, сканворд, задачка на логику. Каждый год Двинских придумывает что-то новенькое.

– Понятно. – Задумчиво тяну я.

– Так ты не пойдешь?

Теперь моя очередь пожимать плечами.

– Не знаю.

– Тебе не интересна стажировка?

– Еще не решила.

– И правильно. Не ходи. – Усмехается он.

– Почему? – Настораживаюсь я.

– Моя старшая сестра в прошлом году проходила стажировку по направлению профессора, в этом году уже работает на полставки младшим редактором. – Парень морщится.

– Как-то ты не весело об этом говоришь.

– Да. – Улыбается он. – Ее стол в углу, за шкафом. Работает с рукописями, на которые вечно не хватает бюджетов, и завидует коллегам, что издают третьесортную научпоп галиматью – у тех зарплата выше, почет от начальства и столы у панорамного окна.

– Кисло. – Вздыхаю я.

– Все хотят стол с видом на город.

– Если для этого нужно работать с галиматьей, то я – пас.

Мы улыбаемся друг другу.

– Даже за шкафом можно с любовью делать то, во что ты веришь. – Подмигивает мне он.

– Советуешь попробовать?

– Конечно. – Парень кивает на дверь.

И я вхожу первой, даже не спросив, как его зовут.

В помещении куча народа, и мне приходится пробираться на галерку, чтобы найти место, где можно присесть. Тощий парень тут же теряется в массе студентов, заполнивших аудиторию. Шум стихает, едва профессор подает знак.

– Приветствую всех. Ого, как сегодня вас много. – Говорит он, оглядывая ряды. – Вероятно, из-за этого и испортилась погода.

По кабинету проносится гул смешков.

– Но перед тем, как мы приступим к обсуждению новой темы, я попрошу вас достать листочки и подписать в правом верхнем углу фамилию и номер группы. – Профессор берет со стола книгу и открывает на том месте, где она заложена бумажкой. – Сейчас я прочту вам стихотворение Иосифа Бродского «Я памятник воздвиг себе иной». У вас будет пятнадцать минут на то, чтобы коротко, в виде эссе, выразить свои мысли о нем на ваших листочках. – Он также берет со стола стопку бумаг и передает девушке с первого ряда. – Раздайте текст стихотворения всем присутствующим, Марина.

Та бросается помогать профессору. Листы с текстом быстро расходятся по рядам. Я получаю свой одновременно с тем, как Двинских начинает зачитывать его вслух:

Я памятник себе воздвиг иной!

К постыдному столетию – спиной.

К любви своей потерянной – лицом.

И грудь – велосипедным колесом.

А ягодицы – к морю полуправд.

Какой не окружай меня ландшафт,

Чего бы ни пришлось мне извинять,

Я облик свой не стану изменять.

Мне высота и поза та мила.

Меня туда усталость вознесла.

/…/

Пока профессор дочитывает, у меня мурашки бегают по спине. В голове – ни одной мысли, и миллион одновременно. Как будто все это обо мне, о современных людях. С горечью и иронией, о жизни и личных переживаниях. О лицемерии, потерях, независимости.

Дослушав, я впиваюсь глазами в печатный текст.

Чего профессор ждет от нас? О чем хочет прочесть в этих коротких, сумбурных попытках постичь смысл стихотворения?

Я раздумываю около пары минут, затем ныряю косым взглядом в листочек соседки. Она пишет про социалистическую действительность, убивающее собственное «Я» и презрение к властям. Смотрю в листочек соседа с другой стороны – там про эмиграцию Бродского и его нежелание отказываться от убеждений. Все, что и так видно в строках без лупы.

И мне становится неуютно. У меня недостаточно жизненного опыта, чтобы написать что-то большее в противовес тому, что будет содержаться в эссе всех остальных слушателей курса, но и быть как все – тоже не мое.

И тогда я беру ручку и начинаю писать про противопоставление постыдного прошлого потерянной любви. Рассуждаю о том, как важно оставаться самим собой при любых обстоятельствах и сохранять чувство собственного достоинства. А потом говорю об искренних чувствах, о любви, к которой мы становимся лицом, и, когда время заканчивается, меня словно прорывает: я смахиваю слезы, сложив листок пополам и глядя, как его передают по рядам.

У меня такое чувство, будто, наконец, я поделилась с другом частью боли. И в этот момент ощущаю еще большую пустоту – рядом со мной никого, с кем можно поговорить по душам. И собой я тоже, увы, не осталась.