Царь нигилистов 5 (СИ) - Волховский Олег. Страница 4

— Если говорить без обиняков, так называемая «эмансипация» — это просто конец дворянского сословия, — резюмировал князь.

— Это у князя с его образцовым хозяйством! — вмешался дворянин помоложе, но тоже в летах. — А в основном и денег негде взять на устройство имения на современную ногу. При всеобщем обеднении дворянству не выдержать нового порядка, не имея кредита. А где у нас частный кредит? Нет его! Да никакого нет. Правительство истощило банки на свои надобности. Большинство дворян будет вынуждено продать имения.

Саша припомнил, что его фамилия Оленин, и он в чине полковника. Ну, да, старый солдат храбрости необыкновенной.

— А выкупные платежи? — поинтересовался Саша.

— Их не на что не хватит, — сказал дворянин. — Даже с долгами расплатиться. А если и расплатимся, останемся ни с чем.

— Поэтому кое-кто уже заложил свои имения, — продолжил князь, — а деньги перевёл в европейские банки.

— Не очень патриотично, — поморщился Саша.

— А куда деться! — развел руками Гагарин. — Мы не своей волей оказались в этом положении.

— Были полными хозяевами в своих имениях, — продолжил Оленин. — А теперь что? Чувствовать себя связанными по рукам и ногам? Оглядываться на закон, не нами писанный?

— Не вижу ничего плохого в законе, — заметил Саша.

— Это смотря какой закон, — вздохнул князь. — Разве не мы должны решать судьбу нашей собственности? Государь у нас, вроде, и спросил, но делает всё по-своему. До закона ещё дорасти надо. Крестьяне почти в первобытном состоянии, Ваше Императорское Высочество, они темны не образованны, не готовы ни к свободе, ни к владению собственностью. Если сейчас и есть какой-то порядок в народе, с эмансипацией он совершенно разрушится.

— Что же добрые помещики, отцы родные, за триста лет не позаботились об образовании и просвещении подопечных? — спросил Саша.

— Заботились, — возразил князь. — И школы учреждали, и больницы.

— Значит, есть крестьяне, которые готовы? И их можно отпускать на свободу?

— Мало таких.

— Значит у тех помещиков, которые не учреждали школы, и подавно надо крещеную собственность отобрать, ибо не образовывают и не просвещают.

— Вы кажетесь себе логичным, Ваше Высочество, — проговорил князь, — но просто не понимаете всей опасности.

— Прежде надо уничтожить в народе пьянство, — добавил Оленин. — И образовать священников, чтобы могли вести за собой народ по пути просвещения и нравственности, как лютеранское духовенство.

— Интересная мысль, — улыбнулся Саша. — Можно вообще в протестантизм перейти.

— Я этого не говорил, — насупился Оленин. — Но им только посулили волю, и они уже принялись убивать помещиков! Знаете, сколько таких случаев?

— Убивают тех, кто поддерживал в голодное время и строил школы в имениях?

— По-всякому, — сказал Оленин. — Только вашей юностью можно объяснить веру в благодарность нашего тёмного народа.

— Вместе с дарованием крестьянам вольности государь подпишет многим тысячам помещиков смертный приговор, — резюмировал князь. — Миллион войска не удержит крестьян от неистовства.

— Может быть сначала освободить дворян и дать им политические права? — поинтересовался Оленин и побледнел, испугавшись собственной смелости.

— Я не против, — сказал Саша. — Думаю, вы знаете.

— Читали, — признался Гагарин. — Но вы вообще уничтожаете сословия в вашей конституции! Тогда дворянство, потеряв всякое значение и власть, сравняется с другими классами народа, раствориться в его огромной массе и исчезнет без следа.

— Я уничтожаю не сословия, а перегородки между ними, — возразил Саша. — Некий билль о правах вы бы сочли достаточной компенсацией за потерю крепостных?

— Некоторой компенсацией, — уточнил князь. — Мы бы не хотели, чтобы за нас решали вопросы, которые нас напрямую касаются.

— Парламент? — спросил Саша.

Собеседники в унисон вздохнули и красноречиво промолчали.

Саша слушал вот это всё, подперев рукой подбородок. Как же всё до боли знакомо! Народ в России всегда к свободе не готов. И полтора века спустя будет не готов, по мнению власть имущих. Несмотря на всеобщее среднее образование. И некоторое уменьшение пьянства по причине широкой автомобилизации. И замену попов на комиссаров. И обратно: комиссаров на попов.

А вот к свободе всё равно нет. Ибо темен и не понимает, в чем его польза. А поэтому надо работать садовником в политической оранжерее и пропалывать всякие там сорняки не к месту растущие из глубин народа и обрезать неподходящие ветви, и вообще решать за него болезного, кому им править.

Саша перевел взгляд на соседа Строганова слева. Это был интересный персонаж, которого Саше тоже успели представить. Звали соседа Пётр Петрович Воейков, он имел немалый чин действительного статского советника и выборную должность московского предводителя дворянства. Саша запомнил, что Воейков когда-то служил полковником лейб-гвардии гусарского полка и, как и князь Гагарин, не был чужд общественной работы: был вице-президентом Общества охотников конского бега и московского ипподрома.

И ещё Воейков поддерживал папа́. Именно Пётр Петрович настоял на принятии в январе 1858-го дворянского адреса в поддержку намерений императора освободить крестьян.

И был избран предводителем отчаянно консервативного московского дворянства… Верно, какой-то политический садовник руку приложил.

Внешне Воейков был похож на князя Гагарина четверть века назад: те же правильные черты лица и волнистые волосы, только почти не тронутые сединой.

— А вы что думаете, Пётр Петрович? — спросил Саша.

— Московское дворянство, постоянно движимое чувствами беспредельной любви к Престолу и отечеству… — начал предводитель дворянства.

— А если по делу? — спросил Саша. — Мне бы не хотелось опоздать на поезд в третий раз.

— Мы были готовы содействовать благим намерениям Августейшего Монарха по предмету устройства быта помещичьих крестьян, — продолжил Воейков. — И попросили всемилостивейшего соизволения для открытия комитета для составления правил общеполезных и удобных для местностей московской губернии.

— Отлично! — сказал Саша. — И папа́ всемилостивейше соизволил.

— Не совсем, — вздохнул Воейков. — Государь нам практически отказал и в его рескрипте было сказано, чтобы наш проект был основан на тех же началах, кои указаны дворянству других губерний.

— Понятно, — усмехнулся Саша. — То есть никакой самодеятельности. А в чем специфика московской губернии?

— Не только московской, — вмешался Строганов, — всех северных губерний. Для нас ценна не столько земля, сколько люди. Наши крепостные мало занимаются сельским хозяйством, а платят оброк с отхожих промыслов, например, с ремесла, или с торговли.

— За что же они платят, если не за землю? — поинтересовался Саша.

Все резко замолчали и переглянулись.

— За себя, — наконец, признался Воейков.

— То есть это не арендная плата за землю, а дань раба господину, — сказал Саша. — И в чем же особость нашего пути и радикальное отличие крепостного от невольника?

— Если освободить крестьян без выкупа за землю, помещики будут разорены, — вмешался клубничный князь Гагарин.

— И именно поэтому крестьянам не дадут отказаться от надела, — резюмировал Саша. — А все эти разговоры о спасении от пролетаризации — наведение тени на плетень.

— Пролетаризация тоже опасна, — заметил Строганов.

— Почему? — спросил Саша. — Появится много свободных рабочих рук, и наемный труд подешевеет. Правда, за него все равно придётся платить.

— Потому что именно пролетарии были двигателем, горючим и порохом всех европейских революций нашего столетия, — терпеливо объяснил Строганов.

— Да вы стихийный марксист, граф, — сказал Саша. — Хотя поспорить трудно. Наделение собственностью — лекарство, конечно. Но не навязанной и бесполезной, за которую ещё надо платить.

Саша поднялся на ноги с бокалом яблочного кваса в руке. Впервые в этом времени ему предстояло выступать перед далеко не доброжелательной аудиторией.