Безрассудная (ЛП) - Робертс Лорен. Страница 5

— Она бы похоронила тебя, если бы не была так занята, убегая от меня, знаешь ли.

Мое дыхание сбивается, сердце колотится.

Он прав. Я бы оттащила этого человека к ближайшей грязи и закопала в землю, если бы могла. Как будто это исправило бы то зло, которое я сотворила. Как будто это искупит тот факт, что я так и не похоронила свою лучшую подругу или отца.

Симметрия их смертей была отвратительной — оба они истекли кровью в моих руках, прежде чем я убежала.

— Так что самое меньшее, что я могу сделать, — это похоронить тебя ради нее.

Эта тихая фраза пронзает меня, как нож, заставляя едва не выронить зажатое в руке оружие. Я ошеломленно смотрю, как он перекидывает мужчину через плечо и, пошатываясь, поднимается на ноги.

Кая.

Вот кого я вижу перед собой. Не Энфорсера. Ни одну из многочисленных масок, которые он надевает. Только его.

Я ненавижу это.

Ненавижу, что мне снова довелось мельком увидеть этого мальчика. Потому что гораздо легче ненавидеть его, когда я ненавижу не его, а Энфорсера, в которого он был превращен.

Я смотрю, как он выходит из переулка с человеком, которого я убила, перекинутым через плечо. Кай ничего не делает без причины, оставляя меня в недоумении по поводу его доброты.

А когда он исчезает за углом, я вдруг задаюсь вопросом, почему я проявила к нему доброту.

Звезды — кокетливые существа, всегда подмигивающие в темноте.

Но они составляют хорошую компанию, окружая меня своими бесчисленными созвездиями. Я лежала на крыше этого захудалого магазинчика уже несколько часов, наблюдая, как день сменяется сумерками, а сумерки — тьмой.

Солнце уже погрузилось глубоко в горизонт, когда эхо криков Имперцев стало постепенно стихать. В конце концов звуки их шаркающих ботинок по неровной брусчатке стихли, и я уставилась на небо, желая, чтобы оно потемнело.

Когда последние полоски пурпура исчезли с облачного покрова, оставив черное одеяло, укутавшее всю Илью, я наконец поднялась на ноги и потянулась. Тело болит — это чувство мне уже знакомо, но свежая рана, полученная сегодня, особенно болезненна. От резкого движения кровь начинает струйкой стекать по бедру, прокладывая багровую дорожку по ноге. Я не могу терпеть ее липкость, она напоминает мне о крови, которую я никогда не смогу смыть со своих рук.

Спускаться с крыши приходится очень медленно, но как только мои ноги оказываются на улице, я погружаюсь в тень. Я хромаю по тихим переулкам, избегая бездомных, которые на ночь забиваются в свои привычные углы.

Повсюду ползают Имперцы. Они бесшумно передвигаются по улицам, поворачивают головы, ищут меня в темноте. Это усложняет ситуацию и одновременно раздражает. Я уворачиваюсь от них в угасающем свете, делая все возможное, чтобы не оставить кровавый след на булыжниках, петляя по переулкам.

Я сворачиваю на темную улицу, усыпанную неровными камнями.

Кто-то хватает меня за плечо, и хватку нельзя назвать нежной. Я пригибаю голову, краем глаза замечая черные ботинки, начищенные маслом, и до меня доносится запах крахмала. Не раздумывая, я зацепляю ногой лодыжку мужчины и дергаю, отчего он в испуге падает на землю. В считанные секунды я настигаю его, выхватываю из ботинка кинжал и обрушиваю рукоять на его висок, заглушая придушенный возглас удивления.

Худой Имперец, едва ли больше мальчика, лежит без сознания на затененных булыжниках. Сердце бешено колотится, заставляя меня перевести дух, прежде чем я с трудом оттащу его дальше в переулок, спрятав поглубже в темноте.

Достижение окраины пустыни Скорчи — это медленный и крайне утомительный путь. Я никогда не думала, что испытаю облегчение, увидев перед собой широкую полосу песка, но после нескольких часов, проведенных в тени и едва избежав поимки, это зрелище заставляет меня улыбаться, несмотря на боль, которую оно причиняет.

Имперцев на границе Скорчей очень мало: жители Дор и Тандо знают, что лучше не посещать Илью и не быть принятым за Обыкновенного. Изоляция — это то, в чем Илья знает толк, обеспечивая процветание Элитного общества, не запятнанного теми, у кого нет способностей.

Эта мысль приводит меня в ярость. Правда об этом вызывает тошноту.

С яростью, наполняющей каждый мой шаг, я начинаю топать по песку. Песок смещается под моими ботинками и в конце концов проскальзывает в них, делая это путешествие невероятно неудобным.

Проходят часы, пока я пробираюсь вперед. Я занимаю свой уставший мозг, пытаясь вспомнить карты, которые отец раскладывал передо мной в детстве. Я не совсем понимаю, насколько далеко простирается пустыня, и поэтому чувствую себя совершенно глупо, думая, что смогу пережить это с моими травмами.

Как будто у меня есть какие-то другие варианты.

Я вздыхаю, смиряясь с тем, что Смерть загнала меня в угол со всех сторон, вынуждая встретиться с ним лицом к лицу. Карты я помню смутно, но подозреваю, что если буду продолжать в том же темпе, то доберусь до Дор примерно за пять дней. Если, конечно, мне удастся идти почти все это время — а это может закончиться тем, что я рухну, и Смерть окончательно завладеет мной.

Что ж, есть только один способ узнать это.

Ночь становится все холоднее, температура падает по мере того, как я углубляюсь в пустыню. Мой грязный жилет с карманами гораздо полезнее для воровства, чем для тепла, и именно для этого она его и создала. Я провожу большим пальцем по грубой оливковой ткани, вспоминая мягкие коричневые руки, сшившие ее.

— Обещаешь, что будешь носить его ради меня?

В голове мелькает образ Адены, умирающей у меня на коленях и шепчущей свою последнюю просьбу, и это только заставляет меня ускорить шаг. Даже если бы у меня было время, я знаю, что не смогу долго спать в этом путешествии — да и вообще никогда.

Потому что в тихие мгновения перед тем, как сон завладевает мной, я снова и снова вижу, как умирает Адена. Как будто закрытие глаз — это приглашение вновь пережить тот ужас. Тупая ветка в ее груди, связанные и сломанные пальцы, тело, залитое кровью…

Моя собственная кровь начинает закипать при мысли об ухмылке Блэр, когда она направляла ветку в спину Адены, не используя ничего, кроме своего разума.

Я убью ее.

Я не знаю, как, или где, или когда, но Адена была не единственной, кто не давал обещаний, если не мог их сдержать.

Я роюсь в своем рюкзаке и натягиваю поношенную куртку, принадлежавшую моему отцу. Она слишком велика, но ничто и никогда не сидело на мне так идеально. Я засовываю руки в карманы и с легкой дрожью продолжаю пробираться по песку.

Проходят часы, скрадывая темноту и заменяя небо оранжевыми полосами и обещанием знойного солнца. Мои перерывы кратковременны, их хватает только на то, чтобы дать отдых больным ногам, пока я ем свой паек и пью теплую воду. Я часто осматриваю свои раны, особенно внимательно слежу за свежей раной на бедре.

Это подарок от него.

Кровавая рана — дело его рук, я в этом не сомневаюсь. Сама точность броска могла принадлежать только ему, как и идея рассечь меня, чтобы снять с крыши. Меньшего я и не ожидала от расчетливого Энфорсера, который так отчаянно пытается меня поймать.

Еще одна причина ускорить шаг.

Я заставляю свои измученные ноги двигаться быстрее, стараясь выбросить его из головы.

Он идет за мной.

При этой мысли мои губы подергиваются, и я ощущаю шрам, тянущийся вдоль челюсти.

И я больше не буду колебаться.

Глава 4

Кай

— Ты выглядишь как черт.

Глаза Китта скользят по алым пятнам на моей рубашке, оставленным Имперцем, о котором ему не нужно знать, что я похоронил его.

Ради нее.

В лучшем случае это граничит с предательством.

В худшем — просто жалко.

Наконец-то король смотрит мне в глаза, наши взгляды встречаются, в них мелькает веселье. Фамильярность невольно вызывает улыбку на моих губах, просто от ощущения, что мы братья. Братья, у которых нет титулов перед именами. Братья, которые в этот блаженный миг пренебрегают своими обязательствами, связанными кровью.