Безрассудная (ЛП) - Робертс Лорен. Страница 7

Мы смотрим друг на друга, не сводя глаз, в горле застряли невысказанные слова. Я хочу запротестовать, умолять свой рот открыться и изречь убедительную цепочку слов, опровергающих его обвинения. Но он прав, и мы оба это знаем. Мои чувства — это то, что освободило ее в первую очередь.

Эта мысль потрясает меня, заставляет сделать поспешный вывод, что Китт знает об этом, знает, что я уже однажды отпустил ее — и обижается на меня за это. Но ничто на его спокойном лице этого не доказывает, и я хороню эту мысль прежде, чем она успеет сделать то же самое со мной.

— Тебе тоже нелегко, — тихо говорю я, проверяя на прочность каменистую воду, которая является потоком чувств Китта к одной и той же девушке.

Он почти смеется. — О, так теперь мы будем говорить об этом?

Мы обходили эту щекотливую тему стороной еще до того, как она решила разорвать сухожилия на шее нашего отца тем самым кинжалом, который я пристегнул к своему боку. Она была рискованной, и мы избегали говорить об этом, как будто это могло помешать ей вбить клин между нами.

Влюбиться в нее было смертельно опасно.

— Все, что я к ней чувствовал, умерло в тот день, когда она убила его, — просто говорит Китт.

Ложь.

Я говорил себе то же самое, убедительно называя это правдой.

— Мне знакомо это чувство, — киваю я.

Ложь.

Мы смотрим друг на друга, оба довольны тем, что утонули в наших общих заблуждениях. Но больше мы ничего не говорим, не желая признать, что лжем и себе, и друг другу.

— Я приведу ее обратно к тебе, Китт. — Мой голос тихий, серьезный. — Прежде чем стать твоим Энфорсером, я был твоим братом. Я предан только тебе и никому другому. — Я молчу долгое мгновение, давая своим словам осмыслиться. — Она убила и моего отца, знаешь ли.

Между нами снова повисает тишина.

— Живой, — наконец говорит Китт. — Приведи ее ко мне живой.

По его тону не скажешь, что это милосердие.

Сняв толстое кольцо, которое мне вручили в тот день, когда я стал Энфорсером Ильи, я кладу его на его стол. — Верни его мне, когда я снова заслужу твое доверие.

Глава 5

Пэйдин

Песок царапает стенки моей ротовой полости, скрежещет по деснам.

Я провожу языком по сухим зубам, ощущая тот самый налет песка, который был со мной последние три дня. Сплевывать уже не представляется возможным, ведь каждая капля слюны необходима мне в борьбе за выживание.

У меня болит горло. Ступни. Ноги. Голова. Все.

Песок перекатывается под ногами, пока я продолжаю идти вперед. С ноющей болью в шее я поднимаю голову к заходящему солнцу. Оно опускается к горизонту, не решаясь нырнуть за песчаные дюны и вырвать свои лучи из неба.

Я провожу ладонью по лбу, липкому и обожженному за несколько дней, проведенных в пустыне. Дрожь пробегает по позвоночнику, сковывая мое больное тело. Вздохнув, я убеждаю себя, что это быстро остывающая пустыня пробирает меня до костей, а не лихорадка, поселившаяся под моей липкой кожей.

Я иду уже несколько дней и почти все последующие ночи.

Пустыня — неумолимый зверь. Каждую ночь я обращаюсь к песку, умоляя его дать мне несколько часов отдыха. Несмотря на мое отчаяние, пустыня пока не дает мне больше часа или двух сна за раз. То песок в ушах, то скорпионы под ногами, но мне не удается более чем параноидально вздремнуть.

— Я единственная, кто составляет тебе компанию, так что самое меньшее, что ты могла бы сделать, — это позволить мне поспать хоть одну ночь, — говорю я сквозь потрескавшиеся губы, мой голос не более чем кваканье. Я осматриваю огромную пустыню, не видя ничего, кроме песка, и не слыша ничего, кроме шепота ветра. Я отламываю куски крошащегося хлеба и засовываю их в пересохший рот.

— Я схожу с ума. — Я вскидываю руки вверх и снова опускаю их вниз, чтобы ударить себя по бокам. — Я уже три дня разговариваю с песком, — ворчу я, ноги прочерчивают подо мной глубокие линии.

— Полагаю, несправедливо винить тебя во всем моем безумии. Я уже давно схожу с ума. — Я смеюсь, практически кашляя. — Я имею в виду, что просто ступить сюда — это уже безумие. Верно?

Я оглядываюсь по сторонам, зная, что дюны не удостоят меня ответом. Хотя хуже, чем если бы я заговорила с песком, было бы услышать, как песок заговорит в ответ. Вот тогда-то я и забеспокоюсь по-настоящему.

Запасы воды на исходе, и от одного осознания этого факта в горле становится еще суше. Фляги, лежащие в моем рюкзаке, опустеют не раньше чем через два дня. Самоконтроль становится гораздо менее привлекательным, когда приходится выживать на ограниченном количестве глотков.

Я в десятый раз за этот час осматриваю горизонт, надеясь увидеть город. Увидеть хоть что-нибудь.

Ничего.

Ни очертаний зданий, ни дыма из трубы. Я с трудом сглатываю, чувствуя себя такой маленькой в окружающем меня пространстве. Чувствуя себя песчинкой в море крутых дюн.

Незначительной.

Потерянной.

Одинокой.

Я смахиваю бисеринки пота, грозящие ужалить глаза, которые уже слепит заходящее солнце. Песчаные волны отливают золотистыми оттенками, отражая меняющееся небо над ними. Восхищение красотой коварной местности, по которой я топаю, — это горько-сладкий способ завершить ночь. Сумерки в пустыне — это потрясающее зрелище, и все же это последнее место, где я хотела бы оказаться.

Мой взгляд останавливается на чем-то сверкающем вдалеке, заманчиво поблескивающем на солнце. Я моргаю от ослепительного света, и мои глаза пересыхают. Бассейн с водой мерцает, заманчиво подмигивая мне. Я встряхиваю головой, отчего она начинает пульсировать еще сильнее.

Мираж.

Дразнящие, искушающие вещи. Обычно они появляются в виде прохладной воды и бассейнов, в которые так и хочется окунуться. Я вздыхаю, слегка наклоняясь, чтобы потереть ноющие ноги. Мозоли скрываются в пропотевших ботинках, ноги липкие от песка.

На что бы я только ни пошла ради глотка воды…

Остаток вечера я провожу, зарывшись в складки отцовской куртки, от понижения температуры у меня немеют пальцы. Пережив удивительно дружелюбную встречу с самой большой змеей, которую я когда-либо видела, я долго шла в ночи, разговаривая с песком и подпитывая свое безумие.

Мои веки опускаются, ощущая такую же тяжесть, как и все остальное тело. Мне удается держать глаза открытыми достаточно долго, чтобы найти ровный участок песка, к которому можно приткнуться. Снимая рюкзак со спины, я с трудом высвобождаю из него одеяло.

Я едва успеваю расстелить его на песке, как мое тело безропотно следует за ним. Я заваливаюсь на одеяло, натягивая куртку на больное тело. Взяв в руки кусок черствого хлеба, я не спеша откусываю его, а затем глотаю пересохшим ртом горячую воду.

— Знаешь, — шепчу я в темноту, — ты не совсем виновата в том, что я не могу спать по ночам. Кошмары, конечно, этому не способствуют.

Словно вызванные упоминанием о них, воспоминания об Адене посещают мои мысли. Ощущение ее крови, сочащейся между моими пальцами. Мои слезы, брызнувшие на ее гладкую щеку. Проклятая ветка, пронзающая ее спину…

Меня пробирает дрожь. Я тяжело сглатываю, чувствуя тошноту, но не в силах позволить себе выплеснуть то немногое, что занимает мой желудок. — Я могу винить тебя в том, что мне не спится, — мой голос не более чем придушенный шепот, — но не думаю, что хочу спать, если это означает, что я увижу ее в том виде. Опять. Я просто не могу… Не могу…

Я не осознаю, что плачу, пока слеза не скатывается по моему носу. Я смахиваю ее, а затем загибаю пальцы вокруг зеленого жилета, скрытого под курткой. Ногти прослеживают ровную строчку на карманах, ощущая складки ее кропотливой работы.

Если я хочу сдержать обещание, данное Адене, я должна выжить. Должна выжить, чтобы носить этот жилет ради нее.

И я полна решимости сделать именно это.

Я снова бормочу в ночь, мои глаза закрываются от мира, прежде чем я погружаюсь в сон.

— И я отомщу. За нее.

Глава 6