Долг чести - Поселягин Владимир Геннадьевич. Страница 52

Две трети войск начали перебрасывать на Дальний Восток. Тут японцы сильно заволновались. Вышли на наших дипломатов, предлагая договориться, мол, Владивосток они вернут. Наши на переговоры не пошли, а вместо семнадцати подлодок, что перебрасывали железной дорогой, перекинули еще тридцать. За полгода японцев вышвырнули из Владивостока, Камчатки, Сахалина и Кореи, а также отбили два острова, сделав их своими территориями. На одном теперь курорты, на другом – военно-морская база Тихоокеанского флота, а то раньше приходилось Тихоокеанский флот в Магадане держать. Острова назывались Окинава и Микодзима.

Дальше настала очередь немцев. Они привлекли лучших дипломатов, и договоренности все же были достигнуты без войны. Ивана Польша не интересовала, проблемы от националистов и раньше были, пусть германцы дальше с ними мучаются, да они и так познали радость владения этих земель, а вот выход к Балтике вполне интересовал, так что германцы уступили всю береговую линию от нашей границы до Штеттина и на глубину в двести километров. На освобожденных землях работали жандармы, обычных крестьян не трогали, а кому не по нраву Россия, тех выселяли на германские земли. Их это устроило, понимали, что будет, если наши армии, получившие реальный боевой опыт, навалятся на них, тут территорий будет потеряно куда больше, не считая людских и материальных потерь, так что, считай, легко отделались.

А я спокойно жил и занимался исследованиями морских глубин, пока не умер в своей постели. Это в Рио-де-Жанейро произошло, в спальне моего домика. Проснулся, сердце прихватило, жена, гражданская, из Перу она, закудахтала, стала помогать, врача вызвала, да не успели, очнулся в теле Тимофея.

Что я могу сказать о себе? Поставил пианино своей каюте и стал учиться играть, мучая матросов. Музыкальный слух в теле Андрея вполне был, и даже неплох. В других телах такого не было, я замечал. Саморазвитие пошло, но все же нужен был репетитор. Нанял такого, что месяцами согласился находиться в море, и освоение пошло стремительными темпами. Три года тот репетитор со мной работал, и довести игру до совершенства я смог, а дальше играл уже сам.

Этим дело не ограничилось, потом была гитара, примерно по тем же стопам пошел, что и с пианино. Так что я на высоком уровне владел пианино и гитарой. Электрогитары тоже считаю, мне нравились их насыщенные звучания. Свои первые электрогитары я сам сделал, и, между прочим, они со мной всю жизнь были.

Вот такова была моя жизнь, и, надо сказать, я гордился ею. Почему меня в другой мир (я уже убедился, что другой) закинуло, не знаю. Даже предположений не было. Хм, а может, это благодарность за то, что я в других мирах сделал? Как одно из предположений. Мол, проведи юные годы в золотое время России, в Советском Союзе при Брежневе. А я и не против, даже с удовольствием. Закинуло и закинуло.

Теперь по планам. Отходить от общей линии жизни Тимофея я пока не планирую. Мал еще. Возрастом естественно. Пока буду изображать мальчишку. Конечно, изменения в моем характере заметят, но решат, что схватка в тайге с бандитами на это повлияла. Пока планы нечеткие, просто наброски. Врач, осматривая меня (он и раздеться велел, все тело осмотрел), дал некоторую информацию. Сказал, что Тимофея, оказывается, все три дня ищут. И милиция, и военные.

Отец приезжий, командировочный, сына взял с собой, все же каникулы. Сами мы из Москвы. На второй день после приезда, вернувшись в номер гостиницы, где они проживали, нашел записку Тимофея. Парень писал, что отправился изучать мир вокруг света, вернется к началу учебного года. Отец, естественно, поднял всех, кого мог, три дня поисков, добровольцы городские подключились. Среди них был и брат этого врача, так что тот был в курсе всех дел. Узнали про байдарку и сузили круг поисков. Желтую байдарку видели на реке Иртыш, а Тимофей свернул, и поиски ушли в другое место, поэтому и не сразу нашли. А тут я сам на связь вышел, да еще на диспетчера, что курировал эти поиски. Вот это все я от врача и узнал.

Так что сейчас в больницу. Наверняка встреча с отцом, придется повиниться, мол, мечту хотел исполнить. Насчет матери Тимофея не знаю, но думаю, что уже прилетела в Ханты-Мансийск. Пока же будем ожидать дельнейших событий, от них и станем отталкиваться.

Мы добрались до города, вертолет совершил посадку на пустыре на окраине, тут было несколько машин, включая санитарную. Меня туда повели, пока вертолет разгружали. Ко мне бросилась женщина, за ней шел мужчина, я узнал в них родителей Тимофея. Так и знал, что оба будут. Пришлось выдержать обнимания, причитания, мать даже в порыве чувств мне пощечину залепила. Не видит бинты на голове? Меня нельзя бить. Врач вообще думает, что возможна внутренняя гематома в черепе, рентген хочет сделать. Потом снова со слезами кинулась обнимать. В общем, врач с отцом еле оттащили. Мы все вместе сели в санитарный «рафик» и поехали в больницу.

Машина выглядела непривычно, с круглыми фарами. Уточнил у водителя и узнал, что это действительно «рафик», но ранняя модель, называется «РАФ-977ИМ Латвия». Такая машина в городе пока одна. Рюкзачок с вещами я отцу отдал, сохранит.

Мы добрались до больницы, меня сопроводили в палату. Я, хромая, шел, ботинок-то один, второй разве найдешь? Там сдал верхнюю одежду и, устроившись на койке, пакет уже под подушку убрал, стал ожидать результатов. Я в трусах и майке лежал, остальное все забрали. Мама Тимофея осталась, а вот отец ушел, ему на работу нужно было, задачи по командировке с него никто не снимал. Вечером обещал одежду принести, шорты и футболку, ну и сандалии.

Чуть позже мать не выдержала и сама сбегала, все принесла из номера, все еще в гостинице жили. Пакет я под матрас перепрятал. Палата была четырехместной, заняты были две койки, но я в палате находился один, оба пациента амбулаторно лечились, ночевали дома, и сейчас, закончив процедуры, разошлись.

Меня тоже забрали, рентген сделали, к счастью, ничего не нашли и, уже когда снаружи стемнело, провели операцию. Хирурги, когда осматривали мне голову, бинты уже сняли, единодушно решили, что надо шить. Там кость черепа было видно. Так что санитарка обрила голову налысо, и меня зашили. Двенадцать швов. Местная анестезия. Еще ведь спросили, в сознании ли я хочу быть или нет. Пошутили так. Сказал, что хочу в сознании. Отказывать не стали. Нормально все прошло, хруст от шовной иглы неприятный, а больше ничего не чувствовал.

Меня довели до палаты, сам шел, хотя и шатало, и я, сообщив матери, что со мной все в порядке, немного поел, была манная каша, компот мне еще принесли, и через полчаса уснул. Кстати, пакет на месте, я проверил.

Думаю, придется теперь внутренне принять, что эта молодая женщина с печатью усталости на лице и беспокойством в глазах будет моей мамой. Даже интересно стало.

В больнице меня продержали семь дней, пока швы не сняли. Не простых дней, но очень информативных. Вот что мне удалось узнать, общаясь с матерью. Задавая легкие вопросы, вроде игры, многое узнал из жизни Тимофея.

Мать звали Юлией Сергеевной Корневой. Отца – Степаном Тимофеевичем Корневым. Меня в честь деда назвали, он в войну погиб, в сорок четвертом. Полковник, командир артиллерийской бригады. Бабушка – Валентина Федоровна. Бабушка по отцу. Со стороны матери все родственники погибли, блокадники, ее вывезли среди детей на Большую землю по Дороге жизни. Воспитывалась в детдоме, отдала всю себя музыке, она из семьи профессиональных музыкантов. Я угадал, мать у Тимофея была преподавателем в Московской музыкальной государственной консерватории имени Чайковского по классу фортепиано.

Сын у Коневых был долгожданный, поэтому и любимый. Отец растил настоящим мужиком, зимой на лыжах ходили каждые выходные, а летом пропадал в экспедициях. Кстати, Тимофей – очень хороший лыжник, второе место занял на прошлых школьных соревнованиях по городу, дыхалка у него действительно хорошая. Да и на ногу легок. А вообще зря я считал Тимофея чахоточным, бледным юношей со взором горящим, вполне крепкий паренек, просто конституция тела такова, что за больного можно принять. Это он в мать пошел, та тоже тонкая в кости и стройная. Не страшно, наверстаю.