Гора сокровищ - Ламур Луис. Страница 34

Остановившись, я решительно поднял «смит-и-вессон», зная, что пуля, выпущенная из этого револьвера, всегда летит прямо в цель и что он меня не подведет. Доска была в добрых шестидесяти ярдах отсюда, и сучка на ней не было видно.

— Видите вон ту доску, а на ней сучок?

— Не вижу никакого сучка, — раздраженно проворчал невысокий.

Я выстрелил прямо с того места, где стоял.

— А теперь пойдите посмотрите, есть ли там дырка, — велел я. — Дело в том, — я выстрелил два раза подряд, да так быстро, что оба выстрела слились в один, — что когда вы дойдете, то увидите три дырки. И если одна дырка не будет сидеть поверх сучка, а две другие — по бокам, то я угощаю вас в баре за свой счет.

С этими словами я повернулся и скрылся в магазине. Его владелец последовал за мной, зашел за прилавок и достал бинокль.

— Так быстрее, — объяснил он, улыбаясь. Это был молодой человек с приятной улыбкой. Посмотрев в бинокль, он снова вышел из магазина.

Я остался там и принялся заряжать револьвер. Ненавижу незаряженное оружие — по-моему, все люди, убитые случайно, поплатились своей жизнью за то, что поленились или забыли зарядить оружие. Что касается меня, то я никогда не нажимаю на спуск случайно, но при этом никогда не убиваю просто так.

В эту минуту вернулся владелец магазина.

— Меня зовут Джонни Кайм, — сказал он. — И вы действительно выпустили все пули туда, куда сказали. А там правда был сучок?

— Ага. Но теперь его уже не найдешь.

— У вас, должно быть, отличное зрение.

В эту минуту вошли двое ковбоев. Они что-то бормотали себе под нос и выглядели очень недовольными, но во взглядах их читалось уважение.

— Нет, — серьезным тоном ответил я владельцу магазина, стараясь, чтобы на лице не промелькнуло ни тени улыбки, — я стрелял по памяти. Я всегда так делаю — запоминаю, где у человека находится первая пуговица от ремня, и, если приходится в него стрелять, я знаю, куда мне надо послать пулю.

— Вот это да! — проворчал один ковбой. — Я думаю, это мы должны поставить вам выпивку.

— Спасибо, джентльмены, — сказал я, — но день еще только начинается. Я верю, придет такое время, — если мы все до него доживем, — когда я приглашу вас в бар, и мы выпьем все вместе.

Я заплатил Кайму за револьвер и за одежду и пошел. Дойдя до двери, я повернул голову и сказал ковбоям:

— Когда увидите Чарли Мак-Кера, ребятки, передайте ему привет от Телля Сэкетта.

Я вернулся в салун и выпил кофе. Позже Джонни Кайм рассказал мне, что, когда я вышел, один из ковбоев удивленно воскликнул:

— Телль Сэкетт? Черт возьми, это же тот человек…

— Я раньше никогда не встречал Телля, — сказал им Кайм, — но знаю двух его кузенов — они живут здесь, — которые стреляют не хуже его, а может, даже лучше. Только что они закончили разборку с парнями Керли Дана.

— Дана? Мы их знаем. Ну и что там вышло? — поинтересовались ковбои.

— Те немногие, что остались в живых, еле унесли ноги, думаю, они никогда больше сюда не сунутся, — пояснил Кайм. Позднее он сказал мне, что, когда парни уходили, у них был очень задумчивый вид.

Я терпеть не могу хвастаться, но, если удачно всаженная пуля может предотвратить перестрелку, почему бы немного и не похвастаться? Я доброжелательно отношусь ко всем людям, но если кто-то хочет напасть на меня, то я даю ему хороший урок, поскольку верю, что тот, кто нападает на меня, делает это исключительно по незнанию.

Так что после истории с доской, если тем двум парням с тремя восьмерками вздумается напасть на меня, они будут прекрасно знать, что их ожидает.

Когда я вернулся из магазина, Оррин стоял в дверях.

— Ну что, прочитал им страшную сказку? — спросил он.

— Нет, — ответил я, — до чтения дело не дошло — им и картинок хватило.

Глава 20

В эту ночь мы разложили свои постели на берегу Ла-Платы, в сотне ярдов от города, на мягкой зеленой траве под осинами. Стена леса, состоящего из тополей, осин и сосен, скрывала нас от любопытных глаз.

Пустив лошадей пастись, мы улеглись спать. Нел с нами не поехала — она осталась погостить в той семье, что ухаживала за ее отцом. Ему стало гораздо лучше, и он уже подумывал о строительстве своего собственного дома.

Мы уснули, убаюканные мягким шелестом листьев над головой и журчанием воды. Не знаю, что разбудило меня, но в полночь я вдруг проснулся.

Костер превратился в тлеющие угли, и около него сидел человек.

Поначалу я не поверил своим глазам — но нет, он и вправду сидел у костра, скрестив ноги, неподвижно, словно статуя. Мой палец лег на курок револьвера, но человек сидел совершенно спокойно, поэтому я решил понаблюдать за ним.

Присмотревшись, я увидел, что это индеец, и к тому же очень старый. Волосы свешивались с его головы двумя длинными прядями, и даже отсюда я разглядел, что они совсем седые. У индейцев свой путь в жизни, у нас — свой, но гость у моего костра всегда может рассчитывать на чашку кофе, поэтому я отбросил одеяло, всунул ноги в мокасины, которые всегда кладу рядом с собой на случай, если придется встать ночью, и подошел к костру.

Индеец не поднял головы и не сказал ничего. Его руки с набухшими венами потемнели от старости, а ногти были срезаны по прямой. На боку у него висел нож, а рядом лежал винчестер.

Подбросив в костер веток, я пододвинул кофейник поближе к огню и достал печенье, которое мы купили в городе.

Индеец достал свою кружку, и я налил ему кофе, потом налил себе. Ветер раздул огонь, и я подбросил еще дров. В этом каньоне часто дуют холодные ветры.

Глаза у индейца были старые, но взгляд на удивление острый и спокойный.

— Я — Телль Сэкетт, — сказал я. — А ты — Пороховое Лицо?

— Ты ищешь своего папу?

Это слово странно прозвучало в его устах, и я сказал:

— Прошло уже двадцать лет. Я думаю, он умер.

Старик отхлебнул кофе.

— Хороший! — похвалил он. — Очень хороший!

— Я хочу узнать, что с ним случилось, и найти его могилу, если это возможно.

— Он был хороший человек. Дважды. Я знал его дважды. В первый раз мы в него стреляли.

— Вы его убили?

Индеец посмотрел на меня:

— Нет! Он был хороший человек, хороший! В первый раз — давным-давно — я не знал его, а он — меня. Мы стреляли в него и промахнулись. Я думал, он умер. Я ждал — долго. Потом пошел за его скальпом, а его нет.

Я вернулся — моего коня нет. А там, где был конь, привязан томагавк и красная тряпка. Странный человек. Мы стреляем, промахиваемся, и он — пуф! А потом мой конь — пуф! Ладно. Раз он взял моего коня, он — его. Но если я заберу его назад — он мой.

Он забрал коня. Зато оставил хороший томагавк, острый и ткань для скво, хорошую — может, ему нужна была лошадь.

Солнце взошло семь раз. И вот приходит день, я просыпаюсь и вижу своего коня. Как он попал сюда? Не знаю. Почему конь спокоен? Не знаю. Может, это волшебство?

— Мой отец вернул тебе коня?

— Да. Солнце вставало много раз, и однажды людям моей деревни нечего стало есть. Я вижу лося. Я подкрадываюсь. Поднимаю лук и натягиваю тетиву. Вдруг из того куста, где я стою, выскакивает другой лось — и все убегают. Моя стрела летит мимо.

Потом раздается выстрел, и лось падает. Я жду. Никто не подходит. Тогда я иду к лосю. Тогда он встает — тот человек, твой папа. Он поднимает руку, а потом поворачивается и уходит. Он дал нам мясо. Он сделал нам добро, и мои люди больше не голодают.

Ночью я рассказываю всем об этом человеке, и мы гадаем, кто он? Кто его послал? Что он здесь делает?

Его следы недалеко от нашей деревни. Я думаю, иногда он наблюдает за нами. У нас не так много молодых храбрецов, но слишком много детей, слишком много женщин. Я должен все время охотиться, но лук стреляет недалеко — охота не всегда бывает удачной.

Однажды утром я выхожу из своей хижины, а на шкуре рядом с ней лежит винтовка. И еще порох и патроны. Только он мог ее оставить. Только он мог войти в деревню так, что его никто не заметил. Но с тех пор мы его больше не видели.