Совершенство (СИ) - Миненкова Татьяна. Страница 6

И столь же учтиво отказываюсь:

— Нет, спасибо.

Шумная улица кишит людьми. Давит тысячей чужих голосов и запахов. Я не люблю здесь бывать и предпочитаю передвигаться короткими перебежками от машины до магазинов, где играет приятная музыка в стиле лаунж и дуют прохладой мощные кондиционеры.

Зато Марку, видимо, не впервой бесцельно прогуливаться по Светланской, потому что он, не спрашивая у меня предпочтений в направлении движения, шагает вперед так, словно делал это тысячу раз и следует излюбленному маршруту.

— Когда я был здесь в последний раз, на площади еще ёлка стояла, — произносит мой спутник, уставший, видимо, дожидаться от меня начала светской беседы. — А сейчас всё цветет и солнце светит уже по-летнему.

Он кивает на площадь Борцов Революции, где сегодня ёлки, разумеется, нет. Вместо нее реет каменный флаг мемориала этим самым борцам, революционно настроенные матросы, солдаты и рабочие строго взирают на проходящих мимо, а на их фоне одна группа туристов сменяет другую для того, чтобы сделать памятные фото.

«А знаешь, Милашечка, зачем хитрая Лерка к тебе этого красавчика отправила? — многозначительно доносится с левого плеча, а поскольку я не отвечаю, не желая прослыть сумасшедшей, чертенок продолжает: — Да затем, чтобы тебя от своего Никитки отвадить. Она думает, что этот зеленоглазый так тебя пленит, что ты о её женихе и думать забудешь!»

А ведь действительно. Дубинина же зачем-то мне звонила, а потом вдруг внезапно взялась помогать. И у Сахарова очень кстати встреча образовалась. А у Марка этого разве дел других нет, кроме как меня из неприятностей вызволять и по центру города выгуливать?

С этой минуты брюнет, и без того обреченный терпеть сплошной негатив, начинает нравиться мне еще меньше. Зато злость легко пересиливает интуитивный страх, который я испытываю перед ним с момента нашей встречи.

— Так любишь центр? — с нескрываемым скепсисом интересуюсь я, потому что не понимаю, как можно любить этот кишащий туристами улей.

Брусчатка под ногами заплевана, урны полные, стекло на остановке частично отбито.

— Люблю, — пожав плечами кивает Марк. — Я вырос в районе Эгершельда, поэтому центр знаю, как свои пять пальцев. С ним связано много хороших воспоминаний. И, где бы я ни был, мне всегда хочется сюда возвращаться.

— Знаешь, я тоже выросла в центре, — нехотя вспоминаю я. — Но любви с ним так и не случилось. Хотя в детстве тоже обошла его вдоль и поперек. Пока родители не разошлись, мы жили в «Серой лошади».

— А когда разошлись?

— А когда разошлись — не жили, — хмуро отвечаю я, не желая продолжать разговор о собственной семье, хотя зачем-то сама его начала.

«Если ты хочешь ему не понравиться во время этой прогулки, ты движешься в верном направлении, Милашечка», — как ни в чем ни бывало комментирует моё поведение советчик с левого плеча.

И я понимаю, что действительно не хочу понравиться Марку. Дойду с ним вынужденно до набережной, отплатив за помощь, раз уж он просит, но, надеюсь, что больше мы никогда не встретимся.

Но мой спутник, словно не замечая моего нежелания общаться, невозмутимо шагает вперед, а людская толпа невольно расступается перед ним. Так, наверное, атомный ледокол продвигается по арктическим льдам, прокладывая себе дорогу. Уверенно и неуклонно.

На пути возникает подземный пешеходный переход, и мы спускаемся по ступенькам в пахнущую сыростью полутьму. По обеим сторонам лестницы выстроились продавцы никому не нужных сувениров и бабульки в потрепанных панамках с разномастными цветами. В их же ряды затесалась попрошайка цыганистого вида с пестрым кульком в руках.

И посреди гула и шума я различаю робкое:

— Молодой человек, а купите своей девушке букет сирени.

Марк останавливается, а я негромко ворчу себе под нос:

— Только сирени мне для полного счастья не хватало.

И действительно, зачем мне цветы, которые на каждом дереве растут? Если и правда подарит — оскорбленно откажусь.

Но Марк уже протягивает бабульке пятитысячную банкноту, которую, словно фокусник в цирке, успел достать не пойми откуда. Получив взамен несколько пушисто-душистых веток с сиреневыми цветами, он бросает коротко:

— Сдачи не нужно.

Бабулька, которая уже успела полезть в потертый кошелек за разменом, рассыпается в благодарностях, но Марк уже уходит, не дослушав, а я плетусь следом.

— Впечатляет, конечно, — фыркаю, не сдержавшись. — Но зачем это всё?

Словно почувствовав, что я не хочу проходить мимо дома, в котором прошло моё детство, мой спутник сворачивает направо, на ходу снимая пиджак и перекидывая через согнутый локоть. На улице стоит такая духота, что ему стоило сделать это гораздо раньше. Стараюсь не смотреть на рельефные мышцы, обтянутые тонкой тканью рубашки, потому что это делает образ Марка еще более устрашающим.

— Я не планировал этим тебя впечатлить.

Моргаю в недоумении:

— А что планировал?

— Ничего. Разве у тебя никогда не случалось порыва сделать что-то хорошее?

И пока я пытаюсь припомнить нечто подобное, чертенок с плеча ехидно отвечает за меня:

«Это ты, Маркуша, такой благородный и полный всяких порывов. А Милашка живет по принципу «моя хата с краю» и в ус не дует».

Радуюсь, что чертенок жсуществует лишь в моем воображении и никто другой его больше не слышит.

— Может и было. Значит, букет не для меня?

Марк замедляет шаг и нарочито внимательно еще раз оглядывает меня с ног до головы:

— Ты не похожа на ту, что обрадуется такому подарку.

— Не стану в таком случае спрашивать, на кого я по-твоему похожа, — хмыкаю я, не сумев скрыть недовольства сказанной им фразой.

— Не спрашивай, но я всё равно отвечу. Ты похожа на шиповник, Милана. С первого взгляда — совершенство, хрупкий цветок с нежными лепестками, а если дотронуться — колешь пальцы шипами. Ты со всеми такая? Или я один удостоился такой чести?

Вздыхаю, понимая, что могу быть разной, но в данный момент он прав — я только и жду момента, чтобы уколоть, хотя Марк, по большому счету, ни в чем не виноват. Или виноват? Вдруг ему не известно о коварных Леркиных матримониальных планах?

— Я не такая. Ты ошибся, — начинаю резко, но потом понимаю, что спор сейчас не нужен и выговариваю нехотя. — Извини. Кажется, я просто сегодня не в настроении.

Марк ничего не отвечает на мои вынужденные извинения, но вскоре указывает на возвышающийся впереди дом с декоративными металлическими конструкциями, выкрашенными в бирюзовый и круглыми часами, чем-то очень отдаленно напоминающее английский Биг-Бен.

— У этого офисного здания более чем столетняя история с четырьмя реконструкциями. И металлические балки, и мансарда появились на нем лишь во время последней. Я люблю наблюдать за тем, как город постоянно меняется. И сам меняюсь вместе с ним.

— Увлекаешься архитектурой? — удивляюсь я.

Когда-то в детстве я слышала много историй о старинных домах городского центра от отца. До того, как он решил, что сын для него важнее дочери.

Марк незатейливо отвечает:

— Пожалуй, словом «увлечение» не охватить степень моего интереса, поскольку работаю я тоже в сфере строительства.

Как только он вспомнил о работе, работа, кажется, тоже вспомнила о нем, потому что, извинившись передо мной, тут же вынужден ответить на телефонный звонок, очевидно связанный с какими-то планами на сегодня.

Марк говорит уверенно и спокойно, объясняя что-то собеседнику, гипнотизирует своим бархатным голосом, ни на мгновение не повышая тон. Так тигры, используя низкочастотные звуки вводят своих жертв в состояние транса, прежде чем сожрать. И я мысленно радуюсь тому, что мне не приходится работать с кем-то вроде него.

Мы продолжаем идти в сторону набережной, пока я, не прислушиваясь к телефонному разговору, глазею по сторонам. И без напоминаний Марка я знаю историю большинства зданий, мимо которых мы проходим. Они отпечатались в моей памяти с детальной четкостью, как рельеф подошвы лоферов отпечатывается на мокром морском песке. Тем не менее, ни одно из них не вызывает у меня трепета. Вместо этого я ощущаю злость на того, кто когда-то поведал мне каждую из них.