Совершенство (СИ) - Миненкова Татьяна. Страница 72

Кажется, она закончила работу. Спрашиваю недоуменно:

— А что, маяк имеет какой-то смысл?

— Ага, — кивает Ирэн. — Поиск себя, новое начало, веру и надежду на лучшее. Или ты видишь в нем что-то другое?

— Другое. Но этот смысл мне тоже подходит.

Мы разговариваем ещё немного, потом Ирэн завершает эфир. Я получаю от неё рекомендации по уходу за татуировкой и разрешение перевести деньги за работу тогда, когда они у меня будут.

Попрощавшись, выхожу на улицу.

Я пробыла в тату-салоне несколько часов и за это время солнечные лучи, пробившиеся даже сквозь туманную дымку, прожарили центральные улицы словно оладьи на сковородке. Горожане, утирая блестящие от жары лица, передвигаются перебежками от магазина до магазина, спасаясь под прохладой мощных кондиционеров.

А я снова застываю, чувствуя тепло, исходящее от разогретого на солнце асфальта и не имея ни малейшего представления о том, что делать и куда идти.

Апатия сковывает мышцы, опускает плечи, давит затылок и делает дыхание медленным и редким. Чертенок сказал бы взять себя в руки и вспомнить о том, кто я. Но теперь его нет, а на вопрос о том, кто я, ответить непросто.

Заставляю себя сделать несколько шагов и всё же бреду в сторону автобусной остановки, намереваясь ехать домой.

Вчера я чувствовала, что тону. Теперь я на самом дне. Нет друзей, нет денег, нет популярности, нет Нестерова. И даже чертенка, бывшего моим верным спутником последние десять лет, тоже больше нет.

Зато есть инертность, тараканы, криминальный дом и жуткая собака по соседству. Кажется, в этом городе, глядящего на меня с укоризной окнами исторических двухэтажек, меня теперь вообще ничего не держит.

Дойдя до остановки, нахожу на скамейке пустующий уголок и сижу, невидящим взглядом уставившись перед собой. Автобусы проезжают один за другим, останавливаются, забирая желающих уехать. Мне ехать не хочется. Вообще ничего не хочется. Поэтому я сижу, слушая успокаивающее шуршание шин произведений японского автопрома.

У меня нет абсолютно никакого плана. Несмотря на то, что кожу на левой лопатке до сих пор пощипывает от новой татуировки, у меня нет того самого маяка, что осветил бы дорогу впереди, показал новый путь, который будет правильным. Нет ориентира. Да и желания искать его тоже нет.

Не знаю, сколько я так сижу. Час, два или даже три. Время, ускользающее обычно, как вода сквозь пальцы, замедляет свой ход. В голове и в сердце — пустота, словно там разверзлась зияющая черная дыра, без конца, края и вообще каких бы то ни было границ.

Прокручиваю в памяти события последних недель. Вижу саму себя словно со стороны и легко подмечаю все свои ошибки, неверные шаги и неправильные решения. Каждое из них теперь словно подсвечено фонариком. За некоторые становится стыдно.

Завороженно смотрю, как в воздухе лениво кружатся невесомые хлопья тополиного пуха на фоне привычной серости улиц. Сознание медленно плавится от духоты, городской шум сливается в один нераспознаваемый гул.

Прихожу к мнению, что за черной полосой обязательно должна последовать белая, как у зебры, стараясь не думать о том, что после этого полагается снова черная, а потом хвост и то, что под ним.

Просто дождусь белой полосы. Найду в себе силы, чтобы оттолкнуться от дна и плыть к свету. К расплывчатым мечтам о светлом будущем в далеком городе, где красиво, светло и спокойно, где нет туманов и мороси, люди приветливые и улыбчивые, и волосы не завиваются от влажности.

Но моя светлая полоса оказывается черным трехсотым Лэнд Крузером, возникшим темным пятном прямо перед остановкой. А сфокусировав расплывшееся зрение я понимаю, что этот Лэнд Крузер мне знаком, как и Нестеров, которого теоретически не должно здесь быть.

Я даже моргаю несколько раз, чтобы удостовериться в том, что это не галлюцинация от жары. Но Марк реален. В черной рубашке с красиво закатанными рукавами и брюках. В до блеска начищенных туфлях и с идеально уложенными темными волосами, он — воплощение безупречности, в то время как я сама, в кроссовках, джинсах и прилипшей к телу футболке — воплощение хаоса.

Удерживаюсь от того, чтобы коснуться его пальцами, к тому же он сам останавливается передо мной, давая удостовериться в собственной реальности.

Встаю со скамейки, но всё равно вынуждена смотреть на него снизу вверх из-за разницы в росте. И его взгляд мне не нравится. В нем жалость и сочувствие. Черт.

И оттого, что после этого слова мое левое плечо остается пустым, внутри становится ещё тоскливей.

— Поехали, — глухо произносит Марк, двумя пальцами вытирая слезинку с моей щеки, которую я почему-то даже не почувствовала.

Он улыбается, но как-то невесело. И наряду жалостью это бесит.

Всхлипываю, отрицательно качая головой:

— Никуда я с тобой не поеду, Нестеров.

— Почему? — кажется он не удивлен.

— Да у меня миллион причин! Но главная — ты до сих пор с Лаурой! И не позвонил бы мне! И чуть не посадил в тюрьму моего брата! И ещё…

Марк перехватывает запястье, которым я возмущенно жестикулирую, и обрывает гневный монолог словами:

— Я не с Лаурой. Ты сама добавила меня в черный список. И если кто-то и делает что-то для того, чтобы Аверин не сел в тюрьму, то это я.

На остановку постепенно стекаются люди, становящиеся невольными свидетелями нашего разговора.

— Почему я должна доверять тебе? Я, как и ты, предпочитаю верить своим глазам!

— О чем ты?

Водитель подъехавшего к остановке автобуса громко сигналит, потому что Лэнд Нестерова, с мигающими аварийными огнями, занимает маршрутную полосу.

— О том, что у меня есть ваше совместное фото. К тому же, в «Лжи» вы тоже были вместе, станешь отрицать?

— Не стану.

Автобус сигналит снова. И Марк добавляет:

— Нам нужно поговорить. Поехали, милая.

Это запрещенный прием. От этого «милая» которое раньше так раздражало, сейчас теплеет в душе, потому что он произнес эту фразу неожиданно мягко. Как и от крохотной надежды на то, что Марк сможет объяснить мне присутствие Лауры в «Лжи» и на фото.

Видя, что я не стану сопротивляться, Нестеров приобнимает меня за плечо, к счастью, за правое, потому что левое всё еще нещадно жжет. Ведет к машине и, как всегда, галантно открывает передо мной дверцу переднего сиденья.

— Почему ты не улетел? — спрашиваю я, когда он устраивается рядом в кресле водителя и переключает рычаг коробки передач.

Нестеров внимательно следит за дорогой, выезжая с маршрутной полосы и не смотрит на меня. Ловлю себя на том, что рассматриваю его, впитываю каждое движение. То, как хмурится, как крепко и уверенно держит руль и закусывает губу, как убирает со лба мешающую темную прядь.

— Возникли неотложные дела в городе. Пришлось перенести рейс на сегодняшний вечер.

— Объясни про Лауру, пока я не передумала ехать с тобой, — настоятельно прошу я, с трудом отводя от Марка взгляд.

Он с легкой усмешкой интересуется:

— Снова выпрыгнешь на ходу и сбежишь, как в прошлый раз?

— Не на ходу. Но я не вижу смысла в отношениях с мужчиной, который занят.

— Да ладно? — делано удивляется Марк, явно намекая на Сахарова.

Но я успела кое-что понять. Ник — был трофеем, золоченым кубком, символизирующим мою победу в дурацком соревновании, которое я сама себе придумала. Нестеров — нечто совершенно другое. Хмуро отмахиваюсь:

— Думай, что хочешь. Но я всё ещё жду ответа на свой вопрос.

— Про Лауру? Я ответил, что мои отношения с ней остаются в рамках рабочих. В «Лжи» мы присутствовали вдвоем, потому что это был день рождения одного из моих заместителей в «Строй-Инвесте». И я не мог там не появиться, поскольку в этот день все равно был в городе.

— А фото?

Лэнд сворачивает с главной дороги направо в узкий проулок.

— Понятия не имею, о каком фото ты говоришь.

— Об этом, — не удержавшись, предъявляю ему неопровержимую улику.

Но вместо того, чтобы, как положено, устыдиться и признать собственную неправоту, Марк снова усмехается и паркует автомобиль в маленьком тупике между двумя невысокими зданиями. Глушит двигатель. Многозначительно заявляет: