Долгая дорога домой - Бриерли Сару. Страница 16

За Шекилу я нес личную ответственность. Именно к ней я был больше всего привязан и ее чаще всего вспоминал. Мама рассказывала, что время от времени я говорил, что чувствую свою вину, поскольку не следил за ней как следует. Наверное, я имел в виду тот вечер, когда ушел с Гудду.

Когда мама с папой подавали документы на усыновление в первый раз, они не высказывали никаких пожеланий относительно пола ребенка или чего-то еще. Они были рады усыновить любого бездомного ребенка, вот так у них появился я. Во второй раз они поступили точно так же. Мы могли бы попросить маленькую девочку или кого-то старше меня, но по воле случая у меня появился маленький братик, Мантош.

Я совсем не расстроился из-за того, что это была не сестричка, – от одной мысли, что в доме появится ребенок, с которым я смогу играть, меня охватывала радость. И – представляя, что он будет таким же спокойным и скромным, как я, – думал, что буду помогать ему привыкнуть к новой жизни. Он станет для меня тем, о ком я смогу заботиться.

Но мы с Мантошем оказались очень разными, отчасти потому, что все люди разные, но еще и потому, что жизнь в Индии у нас складывалась по-разному. Так что усыновить ребенка, особенно из другой страны, – это настоящий подвиг. Очень часто такие дети пережили в прошлом душевные травмы, потрясения, из-за которых им очень сложно привыкнуть к новой жизни, поэтому их бывает тяжело понять и еще сложнее помочь им. Я был замкнутым и немногословным; Мантош, по крайней мере поначалу, был шумным и непослушным. Он противился моему желанию помочь.

Общим для нас с Мантошем было то, что у обоих в прошлом было много «белых пятен». Он тоже рос в нищете, нигде не учился, поэтому не мог сказать точно, где и когда родился. Мантош приехал, когда ему было девять, свидетельства о рождении у него не было, как не было и медицинской карты и вообще каких-либо официальных документов, подтверждающих его происхождение. Мы празднуем его день рождения 30 ноября, потому что именно в этот день он ступил на землю Австралии. Как и я, он словно свалился с небес на землю, но, к счастью для него, он попал в руки четы Брирли из Хобарта.

Вот что нам известно на сегодняшний день: Мантош родился либо в самой Калькутте, либо в ее окрестностях и говорил на бенгали. Его мать сбежала из дома, где ее всячески унижали, и бросила сына, которого потом отослали к его больной бабушке. Но поскольку старушка и за собой толком ухаживать не могла, а тем более за маленьким мальчиком, она отдала его под опеку государства. В конце концов он оказался в ИООУ, в сиротском приюте миссис Суд, так же, как и я. Закон разрешает сиротам жить в приюте два месяца; за это время власти предпринимают попытки вернуть их в семью или организовать усыновление. Миссис Суд обрадовалась возможности передать его супругам Брирли и тому, что мы станем братьями.

Процесс усыновления Мантоша проходил не так легко, как в случае со мной. Из-за того, что у него были родители, даже несмотря на то, что он не мог вернуться к ним, – местонахождение его матери было неизвестно, а отцу он был не нужен, – возникли сложности при попытке его усыновить. По истечении двух месяцев его обязаны были вернуть в «Лилуа» – центр для несовершеннолетних, куда отправляли и меня, – а ИООУ продолжало делать попытки снять все вопросы с усыновлением Мантоша моими теперешними мамой и папой. В «Лилуа» Мантошу повезло меньше, чем мне. Его били и насиловали. Позже выяснилось, что в прошлом над ним ужасно издевались его родные дяди.

Понадобилось два года, чтобы преодолеть все юридические препоны, и за это время душевные травмы Мантоша лишь усугубились. У него был один плюс – он лучше меня знал английский, и знание языка помогло ему по приезде в Австралию. Происшедшее с Мантошем – еще одно подтверждение того, какой непоправимый вред наносит ребенку сама бюрократическая процедура усыновления. Когда я позже узнал о его прошлом, то не мог спокойно вспоминать ночи, проведенные в центре для несовершеннолетних «Лилуа», ведь все то, через что довелось пройти моему брату, могло произойти и со мной.

Когда Мантош появился у нас, похоже, он толком не знал, что такое усыновление, и не понимал, что приехал сюда навсегда. Возможно, ему как следует не разъяснили ситуацию или же он не был уверен, что поступает правильно, как был в этом уверен я. Когда он стал понимать, что не вернется в Индию, его охватили противоречивые чувства, как всегда бывает после усыновления. Я и сам ощущал нечто подобное, хотя и не так остро. К неопределенности положения присовокупилась и эмоциональная неустойчивость, очевидно вызванная психологическими травмами. В детстве он взрывался по любому поводу и, несмотря на то, что был всего лишь худеньким мальчиком, мог отбиваться с недетской силой. Я никогда ничего подобного раньше не видел, и, к сожалению, такое поведение пугало меня, поэтому в детстве я его побаивался. Мама с папой были терпеливыми и любящими родителями, но были решительно настроенными создать из нас четверых семью, и мы с Мантошем отдаем им должное за это.

Сегодня я все понимаю, но в то время я чувствовал себя из-за этого неуютно. Вследствие психологических травм Мантош требовал к себе повышенного внимания родителей. К моменту его появления я уже вполне привык к новой жизни, но все равно нуждался в подтверждении того, что меня любят, обо мне заботятся. Совершенно нормально испытывать ревность к тому, кто получает больше родительского внимания, но мы с Мантошем оба слишком много пережили в прошлом, поэтому реагировали на все более бурно, чем большинство детей. В результате вскоре после приезда Мантоша я даже однажды сбежал из дома. Побег был мерилом того, насколько я изменился – и сколько узнал об уступках и любви, лежащих в основе взаимоотношений в любой семье. Я не стал больше пытаться выживать на улице, я совершил поступок, более типичный для западного ребенка, который проверяет на прочность родительскую любовь, – пошел на ближайшую автобусную остановку. Вскоре я проголодался и замерз, поэтому вернулся домой. Несмотря на нашу с Мантошем непохожесть, мы вместе плавали, ходили на рыбалку, играли в крикет, катались на велосипедах – вели себя, как братья в любой семье.

Мантош, в отличие от меня, в школу ходить не любил. В классе он был рассеянным и часто баловался, но зато разделял мое увлечение спортом. К тому же он часто провоцировал расистские высказывания, на которые бурно реагировал, а потому попадал в переделки. Это лишь подзадоривало его обидчиков, и они снова и снова забавлялись тем, что дразнили его. К сожалению, учителя оказались неспособны помочь ребенку, который с трудом приспосабливался к новой жизни. Ситуация усугублялась еще и тем, что Мантош вообще не привык выполнять приказы женщин, даже обладающих властью, – так его воспитали в родной семье в Индии. Мне самому пришлось учиться преодолевать эти культурные различия. Мама вспоминает, как однажды повезла меня куда-то в машине и услышала, как я сердито пробурчал: «Женщина нельзя за руль». Она остановила машину и заявила: «Женщина нельзя за руль – мальчики идут пешком!» Я сразу же усвоил этот урок.

Я знаю, что мама сожалеет о том, что, поскольку Мантош требовал повышенного внимания к себе со стороны родителей, я слишком много времени был предоставлен самому себе. Но я не закатывал истерик, а просто не обращал на это внимания, вероятно, потому, что привык к такому отношению в Индии. Мне нравилось быть независимым. И потом, мы все равно часто бывали вместе, например каждую пятницу обедали в ресторане – этакий семейный выход в свет, а еще ездили путешествовать во время школьных каникул.

Через какое-то время родители запланировали большое семейное путешествие – они хотели, чтобы мы все вместе отправились в Индию. Сначала я несказанно обрадовался, да и Мантошу, похоже, идея пришлась по душе – нас всегда окружали предметы из Индии, и мы часто вспоминали о нашей стране, поэтому возбужденно стали обсуждать, что следует посмотреть, куда именно отправиться. Конечно, ни один из нас не знал, где находится его дом, поэтому мы хотели просто увидеть разные места, больше узнать о стране, откуда мы родом.