Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 100

Они идут вдоль ручья к равнине, которая, как клянутся проводники, удовлетворит все желания Патриции в том, что касается редких семян. Она останавливается по пути, чтобы рассмотреть странные плоды. Представители рода Annona: анона колючая, «бычье сердце», анона сетчатая, дикорастущие виды и гибриды, каждый намекает на некий замысел. Невероятный Lecythis ошарашивает безумным смрадом. Стволы хоризии сверху донизу утыканы шипами. Пора достать пробирки для сбора семян. Они находят поразительный бомбакс в цвету, не похожий на те, что уже были задокументированы.

Элвис Антониу появляется рядом с ней, смеется и дергает за рукав.

— Иди посмотри!

— Конечно. Минуточку.

— Нет, сейчас!

Она вздыхает и следует за ним в укромный уголок из ветвей и обезумевших лиан. Четверо мужчин в восторге глядят на большое дерево с досковидными корнями, похожими на ниспадающие складки ткани. Патриция не в силах определить даже семейство, не говоря уже про род и вид. Однако вид — не то, что вызывает интерес. Она подходит к возбужденным мужчинам и ахает. Никто не указывает ей, на что смотреть. Это понятно и ребенку. А также одноглазому и близорукому. На гладком стволе выступают узлы и завитки, складывающиеся в мышцы. Это человек, женщина — торс изогнут, руки подняты, пальцы превращаются в веточки. Круглое лицо кажется встревоженным, и «глаза» смотрят так пристально, что Патриция отворачивается.

Потом она подходит ближе, пытаясь разглядеть следы резьбы. Какой мастер вложил столько навыков и усилий в творение, которое в столь отдаленном краю могли вовсе не обнаружить? Но это не резьба. Никаких следов шлифовки или какой-то другой обработки древесины. Только контуры дерева. Мужчины тараторят на трех языках. Один из дендрологов утверждает, безудержно жестикулируя, что дерево подвергли некоей обработке, чтобы оно приобрело сходство с женщиной. Собиратели каучука глумятся. Это Дева, в ужасе взирающая на умирающий мир.

— Парейдолия, — говорит Патриция.

Переводчик не знает такого слова. Патриция объясняет: механизм адаптации, который заставляет человека видеть в вещах сходство с людьми. Стремление превратить два отверстия от сучков и дырку в лицо. Переводчик говорит, что в португальском нужного понятия нет.

Патриция присматривается. Ей не померещилось. Женщина, олицетворение жизненной коды, воздела глаза к небесам и вскинула руки непосредственно перед тем моментом, когда опасение превращается в осознание. Возможно, лицо возникло в результате хаотичного антракноза, а жуки его доделали, выступив в роли пластических хирургов. Но руки, кисти, пальцы: семейное сходство. Патриция обходит дерево по кругу, и впечатление усиливается. Собака бы облаяла это изогнутое тело. Ребенок бы заплакал.

На этом тропическом нагорье к ней возвращаются мифы, истории из ее собственного и мирового детства. Овидий в пересказе для детей, подаренный отцом. «Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формы новые». Она натыкалась на одинаковые истории везде, где собирала семена — на Филиппинах, Шри-Ланке, в Синьцзяне, Новой Зеландии, Восточной Африке. Люди, которые в один миг пускают корни и обрастают корой. Деревья, которые ненадолго обретают способность говорить и двигаться, подобрав корни.

Даже произнесенное мысленно слово кажется причудливым, чужеродным. Миф. Миф! Это какая-то ошибка. Гротеск. Воспоминание, разосланное повсюду теми, кто вплотную подошел к рубежу великого прощания человечества с прочими живыми существами. Отправленная напоследок телеграмма, полная скептицизма относительно планируемого побега: «Вспомните об этом через тысячу лет, когда, куда ни кинь взгляд, увидите только самих себя».

Чуть выше по течению племя ачуар — народ пальм — поет своим садам и лесам, но тайком, в уме, чтобы слышали только души растений. Деревья — их родственники, со своими надеждами, страхами и социальными нормами; целью племени всегда было очаровать и прельстить эти зеленые существа, сподвигнуть их к символическому браку. Вот какие свадебные песни Патриция должна поместить в свой банк семян. Такая культура могла бы спасти Землю. Она даже не в состоянии придумать, кто еще на это способен.

Ботаники и проводники достают из рюкзаков фотоаппараты и начинают снимать феномен со всех возможных ракурсов. Они спорят о том, что означает это лицо. Смеются над ошеломительно малыми шансами того, что из безмозглого дерева могло совершенно случайно вырасти нечто подобное, так похожее на нас. Патриция просчитывает в уме вероятность. Сущая ерунда на фоне первых двух великих бросков космических костей: того, который возвысил инертную материю до жизненных высот, и того, благодаря которому простые бактерии превратились в замысловатые клетки, в сто раз крупнее и сложнее. По сравнению с этими двумя пропастями зазор между деревьями и людьми — пустяковина. И учитывая диковинную лотерею, способную породить какое угодно дерево, что такого уж чудесного в дереве с обликом Девы Марии?

Патриция тоже делает снимок, запечатлевая женщину, вырастающую из ствола. Она и собиратели берут образцы для идентификации. Семян нет. Отправляются дальше, коллекционировать. Но теперь каждый ствол кажется им неимоверно реалистичной скульптурой, слишком сложной для любого творца, кроме самой жизни.

Она никому в «Рассаде» не показывает свои фотографии, когда возвращается из странствий в сверкающее здание за пределами Боулдера. Сотрудники, ученые, совет директоров: никому нет дела до мифов. Мифы — древние просчеты, догадки детей, которых давным-давно уложили спать. Мифы в уставе фонда не упоминаются.

А вот Деннису она их показывает. Ему она все показывает. Он ухмыляется и склоняет голову набок. Надежный Деннис. Семьдесят два года, но способен удивляться, как маленький ребенок.

— Только посмотрите на это! Боже ты мой!

— Вживую совсем жутко.

— Да уж, вживую. — Он не может отвести взгляд от снимка. Смеется. — Знаешь, детка, это может тебе пригодиться.

— В смысле?

— Сделай из этой фотографии плакат. Добавь броскую подпись: «Они пытаются привлечь наше внимание».

Той ночью Патриция просыпается в темноте и чувствует, что его большие и нежные руки обмякли.

— Деннис? — Она тянет его за запястье. — Ден?

В мгновение ока вырывается из-под безвольной конечности, вскакивает. Комнату заливает свет. Руки Патриции вытянуты вперед, пальцы растопырены, а на лице застыло выражение такого ужаса, что даже труп вынужден отвести взгляд.

СКРИПИЧНЫЙ МАСТЕР, чьи волосы припорошены древесной пылью, мужчина, который успокаивает Дороти и заставляет ее смеяться всякий раз, когда она хочет купить штурмовую винтовку, тот, кто написал ей стихотворение, подсказывающее, где его искать, если они однажды потеряют друг друга, умоляет ее выйти замуж. Но в законе есть пунктик насчет невозможности многомужества.

— Дори. Я больше не могу. Мой нимб тускнеет. Святость переоценивают.

— Да. Как и греховность.

— Ты не можешь поехать со мной в отпуск. Ты даже не можешь остаться на ночь. Когда бы ты ни появилась, наступают лучшие сорок пять минут моего дня. И все же… Прости, я больше не могу быть номером два.

— Ты не номер два, Алан. Это просто двойная нота [69]. Помнишь?

— Больше никаких двойных нот. Мне нужна хорошая и долгая сольная мелодия, прежде чем пьеса закончится.

— Ладно.

— Что «ладно»?

— Ладно. Однажды.

— Дори. Господи. Ну почему ты приносишь себя в жертву? От тебя никто этого не ждет. Даже он.

Никто не знает, чего ждет он.

— Я подписала бумаги. Я дала слово.

— Какое еще слово? Два года назад вы были на грани развода. Вы уже практически поделили имущество.

— Да. Когда он еще мог ходить. И говорить. И подписывать соглашения.

— У него есть страховка. На случай нетрудоспособности. Две сиделки. Он может себе позволить нанять кого-то на полный рабочий день. Ты даже сможешь и дальше помогать. Я просто хочу, чтобы ты жила здесь. Возвращалась ко мне домой каждую ночь. Была моей женой.