Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 102
Стефани вытирает глаза, кивает, коротко смеется и щелкает пальцами. Готова.
Через четыре минуты Мими обрывает сеанс. Наклоняется и дотрагивается до колена посетительницы.
— Послушайте. Просто смотрите на меня. Это все, что вам нужно делать.
Стефани хватает ее за руку, извиняется, потом опять подносит ладонь ко рту.
— Я знаю. Простите.
— Если вам стыдно… если вы боитесь, не надо волноваться. Это неважно. Просто не сводите с меня глаз.
Стефани склоняет голову. Она садится поудобнее, и они повторяют попытку. Фальстарты случаются часто. Никто не подозревает, как трудно смотреть другому человеку в глаза более трех секунд. Четверть минуты — и они в агонии; интроверты и экстраверты, подчиняющие и покоряющиеся, все равны. Их настигает скопофобия, боязнь увидеть и быть увиденным. Собака укусит, если смотреть на нее слишком пристально. Человек выстрелит. И хотя Мими часами смотрела в глаза сотням людей, хотя она в совершенстве овладела искусством выдерживать чужой пристальный взгляд, ей немного страшно сейчас, когда она смотрит в бегающие глаза Стефани, которая, слегка покраснев, преодолевает стыд и успокаивается.
Женщины, словно сцепившиеся бойцы на ринге, неуклюжие и голые. Уголки губ Стефани подрагивают, заставляя Мими улыбнуться в ответ.
«Елки-палки», — говорят глаза клиентки.
«Да, — соглашается терапевт. — Унизительно».
Неловкость переходит в нечто приятное. Стефани — симпатичная, Стефани добродушная, по большей части уверенная в себе.
«Я порядочный человек. Понимаешь?»
«Это неважно».
Нижнее веко Стефани напрягается, a orbicularis oculi [70]подергиваются.
«Ты понимаешь, кто я? Я такая же, как все? Почему мне кажется, что в нормальном обществе для меня нет места?»
Мими прищуривается меньше, чем на ширину двух ресниц. Микроскопический выговор:
«Просто смотри. Смотри. И все».
Через пять минут Стефани начинает дышать спокойнее.
«Ладно. Поняла. Дошло».
«Это тебе так кажется».
Мими видит эту женщину все более отчетливо. У нее есть ребенок, и не один. Она жаждет позаботиться даже о терапевте. Ее муж, спустя десяток лет стал вежливым и отстраненным, этаким медведем в берлоге. Секс в лучшем случае похож на рутинный техосмотр. «Но ты ошибаешься, — говорит себе терапевт, размышляя. — Ты ничего не знаешь». Мысль превращается в трепет мельчайших мышц лица. «Просто смотри». Этого должно хватить для исправления и исцеления любого разума.
Через десять минут Стефани начинает ерзать. «Когда же начнется волшебство?» Мими не опускает глаз. Несмотря на рутину, пульс Стефани учащается. Она подается вперед. Ее ноздри раздуваются. Затем она вся расслабляется, от макушки до лодыжек. «Ну вот, понеслось. Мне скрывать нечего».
«Ты понятия не имеешь, что именно я вижу».
«Надеюсь, всякая хрень не покинет стен этой комнаты». «Эти стены надежнее, чем в Вегасе».
«Толком не понимаю, что я здесь делаю».
«Я тоже».
«Сомневаюсь, что ты бы мне понравилась, если бы я познакомилась с тобой на вечеринке».
«Я и себе-то не всегда нравлюсь. На вечеринках — почти никогда».
«Все это никак не может стоить таких денег. Даже если я останусь на весь день».
«Какую сумму ты готова заплатить за то, чтобы на тебя смотрели без осуждения столько времени, сколько тебе нужно?»
«Кого я обманываю? Это деньги моего мужа».
«Я живу на наследство отца. Которое, возможно, было украдено».
«Я позволила мужчинам определять меня».
«На самом деле я инженер. Я только притворяюсь психотерапевтом».
«Помоги мне. Я просыпаюсь в три часа ночи от того, что что-то черное царапает мою грудь».
«На самом деле меня зовут не Джудит Хэнсон. Мое настоящее имя — Мими Ма».
«По воскресеньям, когда садится солнце, я не хочу жить».
«Воскресные вечера спасают меня. Так как я знаю, что через несколько часов пора на работу».
«Это из-за башен? Я думаю, все дело в них. Я стала хрупкой, как лед…»
«Башни падают, таково их предназначение».
Проходит четверть часа. Безжалостный внимательный взгляд другого человека: самый странный трип, который Стефани когда-либо случалось испытывать. Пятнадцать бесконечных минут пристального рассматривания женщины, незнакомой дочери Евы, заставляют задуматься кое о чем впервые за десятилетия. Она смотрит на Мими и видит кривоногую, со шрамом на лице азиатскую версию своей школьной подруги, девушки, с которой порвала в девятнадцать лет из-за какого-то воображаемого оскорбления. Теперь не перед кем извиниться, кроме этой незнакомки, которая не перестает пялиться на нее.
Проходит время, целая жизнь, еще несколько секунд в комнате, где не на что смотреть, кроме изуродованного лица незнакомки. Ловушка, в которую угодила Стефани, захлопывается. Ее глаза затуманиваются от обиды, граничащей с ненавистью. Дрожание губ Мими возвращает Стефани в тот день три года назад, когда она, наконец, бросила вызов своей матери и назвала ее сукой. Рот ее матери в тот момент выглядел именно так… Стефани зажмуривается — будь прокляты правила игры, — и когда она снова открывает глаза, то видит свою мать через восемь месяцев, в панике, на ИВА, умирающей в больничной палате от обструктивной болезни легких — видит, как женщина всячески пыталась изгнать из своего разума мысли о брошенных в тот день обвинениях, пока дочь наклоняется, чтобы поцеловать ее в каменный лоб.
Часы, которые Стефани оставила в приемной, тикают, сокрытые от глаз и ушей. Вдали от них, вдали от всех претензий к ее персоне, посетительница вспоминает себя, мягкосердечную, печальную, в возрасте шести лет, когда ей почему-то захотелось стать медсестрой. Игрушечный реквизит — шприц, манжета для измерения кровяного давления, белая шапочка. Книжки с картинками и куклы. Три года одержимости, а затем тридцать пять лет амнезии, которую она одолела, только упав в кроличью нору глаз другой женщины. За пределами их соглашения не существует ничего другого. Зрачки скованы, и эти цепи не разорвать. Годы проносятся в голове Стефани: детство, юность, отрочество, неуязвимая молодость, за которой следует бесконечная испуганная зрелость. Теперь она обнажена перед той, с кем пообещала больше никогда не встречаться.
У этого зеркала две стороны, и Мими тоже видит. «Как же тебе больно. И здесь тоже болит. Как такое могло случиться?» В пятне солнечного света, которое лежит на полу между ними, пробуждается нечто зеленое. Мими позволяет ему отразиться на своем лице, не пряча от клиентки. Терапия «Смотрю на тебя и вспоминаю своих сестер» Она впускает эту женщину, позволяет ей вскарабкаться на дерево для завтраков на заднем дворе в Уитоне, штат Иллинойс, где Мими, Кармен и Амелия уже устроились с мисками, полными хлопьев, на ветвях, покрытых летней листвой, и предсказывают друг дружке будущее по плавающим овсяным кольцам. У кухонного окна стоит дочь миссионера из Вирджинии, та самая, которая умрет от деменции в доме престарелых, так и не взглянув в глаза своим дочерям дольше чем на полсекунды. Мужчина из народа хуэй выходит из дома и кричит своим дочерям: «Моя шелковичная ферма! Что вы делать?» Шелковица, такая милая, кривая и откровенная, окруженная тенью и источающая покой, лгущая обо всем, что сулит будущее.
Стефани охвачена мощным сестринским чувством. Она тянет руку к этой маленькой шаманке, наполовину азиатке, через разделяющие их четыре фута. Мимолетное сокращение мышц — Мими морщится — служит предупреждением. Это не конец. Далеко не конец.
Через полчаса Стефани на грани нервного срыва. Она голодная, окостенелая, у нее все чешется, и еще она противна самой себе до такой степени, что хотела бы уснуть и не проснуться. Правда сочится из нее, как пот. «Мне нельзя доверять. Я этого не заслуживаю. Понимаешь? Даже мои дети не догадываются, насколько я испорчена. Я обокрала своего брата. Я покинула место аварии. У меня был секс с мужчинами, чьих имен я не знаю. Несколько раз. Недавно».