Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 115

Водительница не создана для философии.

— Нам сюда.

Они со скоростью улитки покидают город и едут по Центральному полуострову. Водительница называет имена светил, которые выступят в ближайшие дни. Патриция созерцает пейзаж. Справа от них — холмы, поросшие молодыми секвойями. Слева — Кремниевая долина, фабрика будущего. Водительница загружает доктора Вестерфорд пластиковыми папками и высаживает у Факультетского клуба. У Патриции есть вся вторая половина дня, чтобы побродить по самой необычной коллекции кампусных деревьев в стране. Она находит изумительный синий дуб, величественные калифорнийские платаны, ладанные кедры, кряжистый и анархичный перуанский перец, десятки из семисот видов эвкалиптов, буйно цветущие кумкваты. Каждый студент, наверное, даже не подозревая об этом, хмелеет от воздуха. Лигниновое Рождество. Старые, потерянные друзья. Деревья, которых она никогда не видела. Сосны, чьи шишки вьются спиралями, безупречно соответствующими завихрениям Фибоначчи. Захолустные роды Майтенус, Сизигиум, Зизифус. Она перебирает их и все грунтовые культуры в поисках образцов, заменяющих конфискованные Управлением транспортной безопасности.

Тропа ведет ее вдоль апсиды фальшивой романской церкви. Она проходит под монументальным трехствольным авокадо, расположенным слишком близко к стене — вероятно, дерево начало свою жизнь на столе секретаря. Пройдя через портал во внутренний двор, Патриция застывает, прижимая руку к губам. Деревья — могучие, невероятные, диковинные деревья, пришедшие из какого-нибудь бульварного романа Золотого века научной фантастики о буйных джунглях под кислотными облаками Венеры — стоят, перешептываясь друг с другом.

КАМЕРА, В КОТОРУЮ АГЕНТЫ ПОМЕЩАЮТ Адама Эппича, больше платформы, которую он когда-то делил с двумя другими людьми на высоте двухсот футов. Государство берет на себя ответственность за него. Он во всем сотрудничает и почти ничего не помнит, даже полчаса спустя. Сегодня утром он был профессором психологии в одном из крупнейших городских университетов. Теперь он задержан за древние преступления, связанные с нанесением имущественного ущерба на несколько миллионов долларов и сожжением женщины.

Его родители, к счастью, умерли. Как и его сестра Джин, его брат Чарльз, его единственный друг на всю жизнь и наставник, открывший глаза на человеческую слепоту. Он достиг того возраста, когда смерть — это новая норма. Он не разговаривал со своим старшим братом с тех пор, как Эммет обманом лишил Адама наследства. Ему некому рассказать обо всем, кроме жены и сына.

Лоис берет трубку, удивленная тем, что муж звонит в середине дня. Смеется, когда он говорит ей, где находится. Чтобы убедить ее, требуется долгое молчание. На следующее утро она приходит к нему в переполненный следственный изолятор в часы посещений. Ее непонимание превратилось в жажду действия, лицо раскраснелось от первой за много лет стоящей цели. Сквозь пуленепробиваемое стекло она читает ему из новенькой четырехдюймовой тетради, аккуратно помеченной «Адам, правовые вопросы». Масштаб ее деятельности шедеврален.

Она составила подробный контрольный список, не жалея сил. Даже морщинки в уголках ее глаз свидетельствуют о готовности сражаться с несправедливостью.

— У меня есть кое-какие наводки на адвокатов. Попросим о домашнем аресте. Это дорого, но ты будешь дома.

— Ло, — говорит он, ощущая тяжесть прожитых лет. — Я расскажу тебе, что случилось.

Она касается одной рукой пуленепробиваемого стекла, другой — собственного рта.

— Тс-с-с. Парень из Американского союза гражданских свобод сказал ни о чем не говорить, пока ты не выйдешь отсюда.

Неукротимая надежда, как это на нее похоже. Он зарабатывал на жизнь, изучая неукротимую надежду. Неукротимая надежда — то, что привело его сюда.

— Я знаю, что ты этого не делал, Адам. Ты бы не смог.

Но она отводит взгляд — так делают все млекопитающие вот уже десять миллионов лет. Она пребывает в неведении — она ничего не знает о человеке, с которым прожила много лет, ее законном муже, отце ее сына. Он как минимум мошенник и, насколько она может судить, соучастник убийства.

В ДРУГОМ КОНЦЕ ГОРОДА, в другом следственном изоляторе тот, кто его предал, снова ускользает от властей, своих работодателей, ставших тюремщиками, и отправляется на ночные поиски женщины, которая превратила Дугласа Павличека в радикала. Он уверен, что у нее теперь другое имя. Может, она далеко, в другой стране, проживает вторую жизнь, которую он не в силах себе представить. Прощение — больше, чем он может у нее просить, больше, чем он способен дать самому себе. Он заслуживает худшей участи, чем та, которую определили для него фэбээровцы — семь лет тюрьмы общего режима с правом на УДО через два года. Но он должен ей кое-что рассказать. «Вот как все случилось. Вот как все пошло наперекосяк». Она услышит о том, что он сделал. Она узнает худшее и будет его презирать. Он не в силах это изменить, сказав что бы то ни было. Но она будет задаваться вопросом, почему, и этот вопрос причинит ей боль. Боль, которую он может заменить на что-то лучшее.

Его камера — куб из шлакоблока, покрытый каучукоподобным слоем зеленой краски, совсем как та фальшивая камера, в которой он прожил неделю в возрасте девятнадцати лет. Теснота заключения позволяет ему вволю путешествовать. Каждую ночь он закрывает глаза и отправляется ее искать. Кино в лучшем случае тусклое, ее лицо — расплывчатое. Он забыл даже те черты, которые раньше вызывали ощущение, что можно вдохнуть воздух и не спеша выдохнуть вечность. Но сегодня он почти видит ее, не такой, какой она должна быть сейчас, а такой, какой была. «Вот как все случилось», — говорит он. Его предали — неважно, кто. Он попал в засаду. И к тому времени, как федералы нагрянули и схватили его, он уже был потерян.

Дознаватели были добры. Дэвид, пожилой мужчина, немного похожий на дедушку Дугги. И задумчивая женщина по имени Энн, в сером пиджаке и юбке — она все время что-то записывала и пыталась понять. Они сказали ему, что все кончено, что его рукописные мемуары дали все необходимое, чтобы навсегда упрятать за решетку его и всех его друзей. Осталось только прояснить несколько деталей.

«У вас ничего нет. Я написал роман. Я все выдумал, блин».

Они ответили, что в романе есть информация о преступлениях, неизвестных широкой публике. Они сказали, что уже знают о его друзьях. Собрали досье на каждого. Им просто надо, чтобы он все подтвердил — ив интересах Дугласа им помочь.

«Помочь? Я что, Иуда?» — вырвалось у него.

На одно слово больше, чем следовало.

Он рассказывает Мими об ошибке. Кажется, она слышит, даже слегка вздрагивает, хотя отворачивает свое лицо со шрамом от заостренной палки. Он рассказывает, как продержался несколько дней, как сказал агентам, чтобы они посадили его пожизненно — он все равно не назовет имен. Рассказывает, как дознаватели предъявили фотографии. Истинная жуть: словно кадры домашнего видео, зернистые снимки событий, во время которых ни у кого не было камеры. Сами события он помнил хорошо, особенно те места, где его избивали. На многих фотографиях оказался он сам. Он забыл, каким молодым был когда-то. Каким наивным и непостоянным.

«Знаете, — сказал он своим собеседникам, — я гораздо симпатичнее, чем выгляжу».

Энн улыбнулась и что-то записала.

«Видишь? — сказал ему Дэвид. — У нас все есть. Нам ничего от тебя не нужно. Однако сотрудничество может сильно смягчить обвинения против тебя».

В этот момент Дуглас начал понимать, что нанять собственного адвоката, возможно, не то же самое, что признать вину. Конечно, чтобы нанять кого бы то ни было для чего бы то ни было, требовалось гораздо больше, чем тысяча двести тридцать долларов на счету.

И кое-что не складывалось с фотографиями. На них были люди, которых он никогда не видел. А еще этот список пожаров, которые они хотели на него повесить. О половине из них он даже не слышал. Затем два агента начали спрашивать, кто есть кто.