Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 116

«Кто из них Шелковица? А Страж? И Клен? Это она?» Они блефовали. Писали свой собственный роман.

Два дня они держали его в помещении, похожем на общежитие обанкротившегося сербского колледжа. Он хранил молчание. Тогда они сказали ему, что ему грозит: внутренний терроризм — попытка повлиять на действия правительства путем запугивания или принуждения — наказывается в соответствии с Законом об ужесточении наказаний за терроризм, совершенно новым механизмом обеспечения государственной безопасности. Он никогда больше не выйдет на свободу. Но если он просто подтвердит личность одной из этих персон — на которых уже составлены досье, — то проведет в тюрьме от двух до семи лет. И они закроют дело по любому из пожаров, в которых он признался.

«Закроете дело?»

Не будут преследовать других людей за эти преступления.

«Отныне и впредь? По любым преступлениям, в которых я признаюсь или не признаюсь?»

Одно имя. И федеральное правительство ему полностью доверится.

Дугласу было все равно, сядет ли он в тюрьму на семь лет или семьсот. Он столько не протянет, у его тела заканчивался допустимый пробег. Но гарантированное помилование для женщины, которая его приютила, и для мужчины, который, похоже, все еще боролся со стремлением человечества к смерти… в этом был некий смысл.

В галерее, которую два следователя разложили перед Дугласом, были фотографии человека, который всегда казался ему лазутчиком. Человека, который пришел изучать их. Парня, которого они послали в ту ужасную ночь за помощью для Оливии — любой помощью, — а он вернулся с пустыми руками.

— Вот, — сказал Дуглас, и его палец дрожал, как веточка на ветру. — Это Клен. Парень по имени Адам. Изучал психологию в университете Санта-Круза.

«Вот как все случилось, — говорит он своей напарнице по спасению. — Вот что я сделал. И почему. Ради тебя, Ника и, возможно, деревьев».

Но когда Мими поворачивается, обращая к нему призрачное лицо, она ничем не выказывает понимания. Просто смотрит пристально ему в глаза, как будто это бесконечное единение взглядов скажет ей все, что следует знать.

КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ ТЕМНЫЙ, облицованный красным деревом сомнительного происхождения. Патриция смотрит с подиума на сотни экспертов. Она поднимает глаза выше людей, которые ждут начала, и кликает мышкой. Позади нее на экране появляется изображение в наивном стиле: деревянный ковчег, в который извилистым строем забираются животные.

— Когда наступил первый конец света, Ной взял всех животных, каждой твари по паре, и погрузил их на борт своего спасательного судна для эвакуации. Но забавная вещь: он оставил растения умирать. Он не взял с собой то, что было необходимо для восстановления жизни на суше, и сосредоточился на спасении нахлебников!

Все смеются. Она им нравится, но лишь потому, что они не знают, что она хочет сказать.

— Проблема была в том, что Ной и иже с ним не верили, что растения действительно живые. Никаких намерений, никакой жизненной искры. Все равно что камни, только умеют расти.

Она опять щелкает мышкой, демонстрируя картинки: мухоловки смыкаются, поймав добычу; чувствительные растения обижаются; мозаичный полог из не соприкасающихся друг с другом крон камфорных деревьев.

— Теперь мы знаем, что растения общаются и помнят. Они чувствуют вкус, запах, прикосновения, даже слышат и видят. Наш вид сумел это выяснить, и мы очень многое узнали о тех, с кем делим этот мир. Мы начали понимать глубокие связи между деревьями и людьми. Но пропасть между нами растет быстрее, чем связь.

Она щелкает мышкой, и слайд меняется.

— Вот спутниковый вид Северной Америки ночью, 1970 год. А вот что мы видим спустя десять лет. И еще десять. И еще. Еще один снимок, и готово. — Четыре щелчка, и свет проносится по континенту, заполняя черноту от моря до моря. Она кликает, и на экране появляется фото лысеющего барона-разбойника с пышными усами, в костюме с высоким воротничком. — Однажды репортер спросил Рокфеллера, сколько ему надо. Он ответил: «Еще немного». И мы все хотим того же: есть и спать, пребывать в комфорте, быть любимыми — и заполучить еще немного.

На этот раз смех превращается в вежливое бормотание. Тяжелая публика. Они уже слишком много раз видели это шоу со вспышкой света. Все в этом зале уже давно очерствели. Два человека сзади встают и выходят. М-да, вот вам и экологическая конференция. Пятьсот участников, семь враждующих фракций, десятки возражений против каждого плана по спасению планеты. И все ради одного цунами.

Далее следуют четыре коротких ролика: покадровая замедленная съемка с воздуха лесов Бразилии, Таиланда, Индонезии и Тихоокеанского Северо-Запада в процессе исчезновения.

— Еще немного древесины. Еще немного рабочих мест. Еще немного акров кукурузных полей, чтобы прокормить еще немного людей. Понимаете? В мире нет материала полезнее древесины.

Публика ерзает в удобных креслах, кашляет и шепчется, безмолвно призывает покончить с проповедями.

— Только в этом штате за последние шесть лет погибла греть лесных массивов. Леса гибнут от многих причин — засухи, пожаров, фитофторы, непарного шелкопряда, соснового лубоеда и короеда-гравера, ржавчины растений, да и просто от вырубки под фермы и застройку. Но всегда есть одна и та же подспудная причина, и вы ее знаете, и я знаю, и все, кто обращает на это внимание, знают. Времена года сдвинулись на месяц или два. Целые экосистемы распадаются. Биологи напуганы до смерти. Планета так щедра, а мы так… ненасытны. Но ничто из того, что я могу сказать, не разбудит лунатика и не сделает угрозу самоубийства реальной. Она не может быть реальной, да? Ведь мы все еще здесь…

С начала выступления прошло двенадцать минут, и она трясется. На три секунды вскидывает руку в умоляющем жесте. Отступает за трибуну, достает пластиковую бутылку с водой, оставленную благонамеренными организаторами «Ремонта дома». Откручивает крышку и демонстрирует контейнер.

— Синтетический эстроген. — Она сжимает трескучий пластик. — Девяносто три процента американцев напичканы этой дрянью. — Она наливает немного в стакан. Из кармана на бедре достает запасной стеклянный флакон. — А это экстракты растений, которые я нашла, гуляя вчера по кампусу. Боже мой, здесь просто заповедник. Маленький рай!

Рука дрожит, грозя расплескать содержимое. Держа флакон обеими руками, Патриция ставит его на трибуну.

— Видите ли, многие люди думают, что деревья — это простые создания, не способные ни на что интересное. Но у каждого дерева под небом есть предназначение. Их химический состав поразителен. Воски, жиры, сахара. Дубильные вещества, стерины, камеди и каротиноиды. Смоляные кислоты, флавоноиды, терпены. Алкалоиды, фенолы, пробковые суберины. Они учатся производить все, что можно произвести. И большинство из того, что они производят, мы даже не определили.

Она кликает мышкой, демонстрируя пестрое разнообразие коры. Драцена драконовая, у которой смола красная, как кровь. Жаботикаба, у которой плоды в виде бильярдных шаров растут прямо из ствола. Тысячелетние баобабы, похожие на приземленные метеорологические зонды, наполненные тридцатью тысячами галлонов воды. Эвкалипты с радужными стволами. Причудливые колчанные деревья с оружием на концах ветвей. Hura crepitans, дерево-песочница, чьи плоды взрываются, выбрасывая семена со скоростью сто шестьдесят миль в час. Ее аудитория расслабляется, успокоенная поворотом к живописным вещам. Патриция и сама не против в последний раз взглянуть на самое красивое, что есть в этом мире.

— На протяжении последних четырехсот миллионов лет растения перепробовали все стратегии, имеющие хоть отдаленный шанс на успех. Мы только начали осознавать, насколько разнообразным может быть этот успех. У живой природы есть способ передавать послания будущему. Он называется «память». Он называется «гены». Чтобы решить проблему с будущим, мы должны сохранить прошлое. Мое простое эмпирическое правило таково: когда вы срубаете дерево, ваша цель должна быть по крайней мере такой же чудесной, как и то, что вы срубили.