Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 48

Менеджер контроля качества, который жаждет должность Мими, объявляет:

— Орегонские.

— Орегонские сосны долины Уилламет, — говорит Человек-Британника, директор научных исследований.

Карты порхают над столом. Столбики монет сменяют хозяев. Мими ощупывает нефритовое кольцо. Она носит его резьбой вниз, чтобы никто не соблазнился отрубить ей палец, решив его украсть. Поворачивает кольцо. Искривленная шелковица — дерево, что ей досталось, когда сестры делили имущество отца, — вращается вокруг пальца. Ладонь тянется к сдающему — Мими вся в игре.

— Давай уже. Играть не с чем.

Опять пустая рука. Она снова поднимает глаза. В ее личный лес льется синий полдень. Солнце гранит вспышки на медянке игл — тысячи фонарей астрального света. Большая динозаврья чешуя на стволах сменяет оттенки рыжего, терракотового и коричного. Менеджер контроля качества, которому так нужна ее должность, говорит:

— Когда-нибудь нюхали кору? Ваниль, — отвечает он сам.

— Это сосна Жеффрея, — объявляет Человек-Британника.

— Вы посмотрите, кто у нас эксперт. Опять!

— Не ваниль. Скипидар.

— Я вам говорю, — продолжает Контроль Качества. — Орегонская сосна. Ваниль. Я на курсах учился.

Человек-Британника качает головой.

— Нет. Скипидар.

— Кто-нибудь, сбегайте, понюхайте. — Общие смешки.

Контроль Качества шлепает по столу. Карты шелестят, монеты падают.

— Десять баксов.

— Вот это разговор! — говорит залетный из Кадров.

Мими — на полпути к двери раньше, чем кто-нибудь успевает сообразить.

— Эй! Мы же не доиграли.

— Сбор данных, — отвечает дочь самого инженерного из инженеров. И через пару шагов уже на улице. Запах охватывает раньше, чем она доходит до деревьев, — аромат смолы и широких западных просторов. Чистый запах единственных нетронутых дней детства. И музыка деревьев, настраивается на ветру. Она вспоминает. Нос входит в темную расщелину между плоскими терракотовыми пластинами. Она падает в запах — сокрушительное дуновение из эпохи, бывшей двести миллионов лет назад. Она представить себе не может, в чем цель такого благоухания. Но сейчас оно что-то делает с ней. Управление сознанием. Не ваниль, не скипидар, но яркие оттенки того и другого. Капля духовной ириски. Веточка ананасового фимиама. Не похоже ни на что, кроме себя, — резко и возвышенно. Она вдыхает с закрытыми глазами истинное имя дерева.

Стоит с носом в коре — извращенная интимность. Долго не снижает дозу, как пациент хосписа, давящий на кнопку капельницы с морфином. Химикаты струятся по трахее, по кровотоку во все уголки тела, через гемоэнцефалический барьер — в самые мысли. Запах стискивает мозговой ствол, и вот уже Мими и мертвец снова рыбачат бок о бок в тени сосны, где и прячется рыба, в самом сокровенном лесном заповеднике души.

Мимо по тротуару проходит женщина, видит, как она нюхает кору, и спрашивает, не случилось ли что. В блаженстве от воспоминаний и летучей органики Мими успокаивает ее одним взглядом. В кабинете картежники стоят у окна и глядят на нее так, будто она опасная. Она припадает обратно к дереву — в последний раз ныряет в этот невыразимый аромат. С зажмуренными глазами призывает архата, который сидит под своей сосной, она вспоминает легкую усмешку на его губах, когда он, наконец, переходит грань и полностью принимает жизнь и смерть. На Мими что-то находит. Свет становится ярче; запах углубляется. Отстранение возносит ее на волнах детства. Она отворачивается от ствола с глубоким чувством благополучия. «Это оно? Я там?» На соседнем стволе Мими видит приклеенное объявление:

Она неспешно подходит и читает. Город объявил скопившиеся опавшие иголки и кору пожароопасными, а деревья — слишком старыми и дорогими, чтобы год за годом за ними чистить. Планируется заменить сосны породой чище и безопасней. Критики решения потребовали слушания.

Деревья хотят срубить. Она оглядывается на свой кабинет. Коллеги прижались к стеклу, смеются над ней. Машут. Стучат по окну. Один фотографирует на мыльницу. Нос наполняется букетом ароматов, которому ничего не может сделать грубость слов. Зовите это памятью. Зовите предсказанием. Ваниль, ананас, ириска, скипидар.

БЕЗ ПЯТИ МИНУТ СОРОКАЛЕТНИЙ МУЖИК раздает серебряные доллары в придорожной закусочной «Спар», на шоссе 212, недалеко от города с удачным названием Дамаск. Дамаск, штат Орегон.

— Празднуем, черт побери. Чтоб все купили себе пива.

У просьбы есть своя аудитория.

— Что празднуем-то, Рокфеллер?

— Мое пятидесятитысячное дерево. Девять часов в день, и в дождь, и в зной, пять с половиной дней в неделю, каждый месяц посадки, почти четыре года.

Разрозненные аплодисменты и одно одобрительно-совиное уханье. Все говорят, что за это выпьют.

— Непростое дело для мужика.

— Поясницу себе заодно не пересадил?

— Ты же знаешь, пара лет — и их обратно вырубят.

Благодарность барных незнакомцев — за халявную выпивку. Дуглас Павличек улыбается и смиряется. Он кладет еще двадцать серебряных долларов на угол бильярдного стола и помахивает кием из твердокаменного клена, зазывая всех желающих. Скоро появляются двое — Труляля и Траляля.

Играют с тремя шарами, по очереди. Дуглас жалок до невозможности. Четыре года возни в слякоти, отбросах и грязи, работы в три погибели и постоянных посадок прикончили нервную систему, добили хромую ногу и оставили такой тремор, что тот регистрируется на сейсмометрах аж в Области Залива. Труляля и Траляля чуть ли не стыдно выигрывать его деньги треугольник за треугольником, партия за партией, ставка за ставкой. Но Дугги наслаждается — он в большом городе, закидывается пенистой собачьей мочой и вспоминает радости анонимной компании. Сегодня он будет спать в постели. Примет горячий душ. Пятьдесят тысяч деревьев.

Труляля выигрывает за три удара. Второй раз за вечер зарабатывает право первого удара. Может, накапливает силы для мгновенной победы. Дугласу Павличеку все равно. Затем Траляля справляется за четыре.

— Значит, пятьдесят тысяч деревьев, — говорит Труляля, только чтобы отвлечь Дагги, который и так страдает, а когнитивная нагрузка, чтобы начать беседу, его окончательно добьет.

— Ага. Можно хоть сейчас помирать, уже есть фора.

— А с женщинами там как?

— Хватает любительниц деревьев. У многих летний отпуск. Для них все сгодится, — отвлекаясь на счастливые воспоминания, Дугги кладет в лузу биток. Ему даже это смешно.

— Для кого сажаешь?

— Для всех, кто заплатит.

— Много нового кислорода благодаря тебе. Много парниковых газов развеял.

— Люди даже понятия не имеют. Ты вот знал, что из дерева делают шампуни? Ударопрочное стекло? Зубную пасту?

— Не знал.

— Ваксу. Загуститель для мороженого.

— Дома, правильно? Книжки и все такое. Лодки там. Мебель.

— Люди даже понятия не имеют. Мы все еще в деревянном веке. Самое дешевое бесценное сырье на свете.

— Аминь, приятель. Двадцать баксов на следующий раунд?

Игра идет часами. Дугги, который умеет пить без заметных последствий, не играет, а отбивается, держась на краю. Труляля и Траляля сменяют новички, Штучка Раз и Штучка Два [45]. Павличек оплачивает второй раунд объясняя ночной смене, что именно они празднуют.

— Пятьдесят тысяч деревьев. Да уж.

— Для начала неплохо, — говорит Дугги.

Штучка Два претендует на звание сволочи вечера. Даже недели.

— Ты уж прости, если расстрою, приятель. Но ты же знаешь, что одна только «Бойсе Каскейд» вывозит два миллиона лесовозов в год? Только для себя! Придется засаживать четыреста-пятьсот лет, чтобы…

— Ладно. Давай просто играть.

— А те, на кого ты работаешь? Ты же понимаешь, что они получают от правительства ништяки за каждый твой саженец? Каждый раз, как ты втыкаешь палку в землю, у них прибавляется годичная лесосека.