Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 67

— У нас есть пост на дереве, где нужна смена. Кто-нибудь хочет посидеть ненадолго?

Рука Адиантум вскидывается раньше, чем Хранитель понимает, о чем речь. Какое же выражение мелькает у нее на лице: «Да. Это. Наконец-то».

— Уверена? — спрашивает Моисей, словно только что не исполнил пророчества голосов света. — Это минимум на несколько дней.

СОБИРАЯСЬ, ОНА успокаивает Ника.

— Если думаешь, что сделаешь больше внизу… Я и сама справлюсь. Меня не посмеют тронуть. Подумай о прессе!

Он не будет в порядке, если только не рядом с ней. Вот так все просто, так смешно. Он не признается. Это так кричаще очевидно — даже в том, как он стоит рядом и кивает. Конечно, она знает. Она же слышит даже то, чего не видишь. Конечно, она слышит его колотящиеся мысли, шум крови в ушах, даже за бесконечным дождем.

ПЕРВЫМИ ЧЕРЕЗ ВОРОТА идут их рюкзаки. Следом — они: Адиантум, Хранитель и их провожатый Локи, уже неделями поддерживающий пост на этом дереве. Опускаются их ноги уже на территории «Гумбольдт Тимбер» — злоумышленное проникновение на частную собственность. Рюкзаки — тяжелые, тропинка — крутая. Недели постоянного дождя превратили землю в кофе по-турецки. Недели назад они бы и трех миль не прошли. Даже сейчас, на восьмой миле, Хранитель хватает воздух большими глотками. Ему стыдно, он отстает, чтобы она не слышала его одышку. Тропинка поднимается по слякотному валу. Вес рюкзака и всасывающая грязь тянут вниз, и вот уже каждый шаг — прыжок с шестом. Он останавливается перевести дыхание — и дождливый воздух свистит через него. Адиантум выше прет, как мифическая бестия. От покрытой иголками земли в ее ноги вливается сила. Каждый бросок в грязь обновляет ее. Она танцует.

В рюкзак Ника подваливает кирпичей трусость. Ему не хочется в тюрьму. Он не фанат высот. Лишь любовь ведет его по утесу. Адиантум заряжена потребностью спасти все живое.

Локи поднимает ладонь.

— Видите фонарик? Гриф и Искра. Они нас слышат, — он прикладывает руку к губам и ухает. В высоте леса снова сверкает свет, нетерпеливо. Это тоже вызывает у Локи смех. — Засранцам не терпится спуститься. Чувствуете?

Нику уже самому не терпится, а он еще не поднимался. Они плетутся последние сотни футов по колее. Из кустов возникает профиль — такой огромный, что спутать его невозможно.

— Вот и он, — ни к чему говорит Локи. — Вот и Мимас.

Изо рта Ника вырываются звуки — слоги, значащие примерно «О, безнадежный Иисусе». За недели он насмотрелся на чудовищ, но такого еще не видел. Мимас шире старой фермы его прапрапрадедушки. Здесь, когда их накрывает закат, ощущение первобытное — даршан, столкновение лицом к лицу с божественным. Ствол уходит прямо вверх, как дымоход, и отказывается останавливаться. Это мог бы быть и Иггдрасиль, Мировое древо с корнями в преисподней и кроной — в небесах. В семи футах от земли из широкого бока растет второй ствол — ветка больше Каштана Хёлов. Выше вырываются еще два. Весь ансамбль выглядит как какое-то упражнение по кладистике, Эволюционное Древо Жизни — великая идея, пускающая целые семейные деревья на протяжении долгого времени.

Хранитель добредает к глазеющей Адиантум, гадая, не поздно ли сбежать. Но даже в гаснущем свете ее лицо сияет от правого дела. Все возбуждение, что было такой важной ее частью с тех пор, как она свернула на его гравийную дорожку в Айове, ушло, сменилось уверенностью чистой и болезненной, как у одинокой зовущей совы. Она раскидывает руки поверх борозд. Как блоха, готовая обнять свою собаку. Ее лицо приникает к титаническому стволу.

— Поверить не могу. Поверить не могу, что такую штуку можно защитить только нашими телами.

— Если никто не теряет деньги и физически не страдает, то закону наплевать, — говорит Локи.

В основании дерева между двумя огромными наплывами есть угольно-черное дупло, где сегодня могли бы заночевать все трое. Следы черной сажи взбегают ввысь — шрамы пожаров, горевших задолго до того, как появилась Америка. Прореха в нижней кроне напоминает об ударе молнии — таком недавнем, что еще сочится смола. А откуда-то сверху, из спутанной массы, невероятно далеко над землей, слышатся радостные крики двух уставших людей вне своей стихии, которые сегодня просто хотят в сухость, тепло и безопасность, на несколько часов.

К ним что-то скатывается. Хранитель вскрикивает и оттаскивает Адиантум подальше. На землю шлепается змея. Веревка болтается в воздухе — шириной с указательный палец Хранителя — перед шахтой шире его поля зрения.

— И что нам с этим делать? Привязать рюкзаки?

Локи посмеивается.

— Залезать.

Он достает сбрую, бухты узловатой веревки и карабины. Надевает ремень на пояс Хранителя.

— Погоди. Это что? Это скобки?

— Мы ей уже давно пользуемся. Не переживай. Твой вес придется не на скобки и скотч.

— Нет, мой вес придется на этот вот шнурок.

— Он выдерживал кое-что потяжелее тебя.

Между руганью вступает Оливия и берет ремни. Надевает себе на пояс. Локи застегивает ее карабины. Привязывает к тросу двумя узлами Прусика, один — для груди, а второй — для стремени.

— Видишь? Твой вес стягивает узлы на тросе, как кулачки. Но когда отпустишь… — Он поднимает один свободный узел по тросу. — Вставай в стремя. Подними грудной узел как можно выше. Откинься — и пусть он примет вес. Сиди в страховке. Подними стремя как можно выше. Потом встань на него. И повторяй.

Адиантум смеется.

— Как землемер?

В точности. Она меряет длину ствола. Встает. Откидывается и садится. Встает и снова двигается, взбирается по лестнице из воздуха, воздевая себя по самодвижущимся опорам с лица Земли. Хранитель стоит под ней, под сиденьем из штанов, пока она поднимается в небо. От чувства близости — ее тело корчится над ним — душа краснеет. Она, белка Рататоск, преодолевает Иггдрасиль, носит послания между адом, раем и нами.

— Да у нее талант, — говорит Локи. — Она летит. Доберется до верхушки за двадцать минут.

И добирается, хотя к этому времени у нее дрожат уже все мышцы. Сверху ее подъем встречают ликованием. На уровне земли Ника охватывает ревность, и, когда страховочные ремни снова падают, он вскакивает в них. Успевает подняться футов на тридцать, и тут начинает психовать. Веревка в принципе не может его выдержать. Она заворачивается и издает странный нейлоновый стон. Он выгибает шею посмотреть, сколько еще. Вечность. Потом делает ошибку — смотрит вниз. Локи вращается медленными кружками внизу. Его лицо смотрит вверх, как крошечный тихоокеанский седмичник под ботинком. Мышцы Хранителя уступают панике. Он закрывает глаза и шепчет: «Я не могу. Я труп». Чувствует, как по ногам бежит приближение земли, бесконечное падение. Из горла в ветровку срывается рвота.

Но Оливия говорит — прямо над ухом. «Ник. Ты это уже делал. Несколько недель. Я все видела. Рука, — говорит она. — Нога. Поднять узел. Встать». Он открывает глаза, перед ним ствол Мимаса — самого большого, сильного, широкого, старого, надежного, разумного и живого существа, что он видел. Хранитель полумиллиона дней и ночей — и он хочет принять Ника в своей кроне.

Сверху доносятся приветственные крики. Люди над ним привязывают его двумя зажимами к дереву. Оливия скачет по платформам, соединенным веревочной лестницей. Гриф и Искра давно рассказали ей о каждом пункте договора сдачи. Теперь они мечтают лишь оказаться на земле, пока их не застала ночь. Они спускаются по веревке к Локи, тот кричит в наползающей тьме:

— Через несколько дней придет ваша смена. Вам надо только продержаться до тех пор на плаву.

А ПОТОМ НИК ОСТАЕТСЯ НАЕДИНЕ с этой девушкой, принявшей на себя всю его жизнь. Она берет его за руку, так и не разжавшуюся после троса.

— Ник. Мы здесь. На Мимасе.

Она произносит имя создания, словно это ее старый друг. Словно она уже давно с ним беседует. Они сидят бок о бок в расцарапанной хвоей тьме, на высоте в двести футов, в месте, что Гриф и Искра называли Бальным залом: платформе семь на девять футов, из трех прибитых вместе дверей. С трех сторон их укрывают раздвигающиеся брезентовые стенки.