Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 80

Мужчина раскладывает коробку.

— У нас двадцать минут, чтобы их заполнить. Только личные вещи. Я опишу все, что вы хотите забрать, и мы получим одобрение, после чего вы отметитесь в книге ухода.

— Отмечусь? Отмечусь?!

Гнев встает комом в горле — гнев, для чьего обнуления и наняли частную охранную фирму. Она отворачивается и направляется к двери. Темно-Серый ее останавливает, чуть ли не силой.

— Как только вы выйдете, мы считаем кабинет опечатанным.

Она колеблется, садится за свой стол. Не свой стол. Ей словно облили перцовым газом мозги. Как они смеют? Как кто угодно смеет? «Да я отсужу у них все до гроша». Но все права и привилегии добросовестной практики — на их стороне. Человечество — головорез. Закон — бандит. Коллеги проходят мимо ее двери, мешкая, только чтобы разглядеть драму, после чего пристыженно ускользают.

Она складывает книги в коробку, которую ей разложил сопровождающий. Потом свои блокноты.

— Никаких записок. Блокноты принадлежат компании.

Она борется с желанием бросить степлер. Заворачивает фотографии в бумагу, которую передает сопровождающий, и кладет в коробку. Кармен и ее Кентуккийская горная верховая лошадь. Амелия с детьми в бассейне в Таксоне. Ее отец у ручья в Йеллоустоне. Ее дедушка и бабушка в Шанхае, в лучших костюмах, с фотографией американских девочек, которых никогда не встретят.

Задачки на логику из гнутых гвоздей. Шутки в рамочках: «Реакция говорит громче слов. Для одних стакан наполовину полон, для других — наполовину пуст; для инженера — это емкость в два раза больше нужного».

— Закончили? — спрашивает ее личный агент по отправке на раннюю пенсию.

Чемодан, покрытый этикетками. Дорожный кофр с чужим именем.

— Ключи. — Она качает головой, потом передает рабочие ключи. Он отмечает их в списке, который просит подписать. — Прошу следовать за мной. — Брендан Смит несет коробки. Она берет чемодан и кофр. В коридоре разбегаются любопытные коллеги. Он ставит коробки на пол и запирает дверь. Стоит щелкнуть замку, как она вспоминает.

— Блин. Откройте.

— Кабинет уже опечатан.

— Откройте.

Он открывает. Она подходит к стене, залезает на стул. Снимает — фут за футом — свиток с архатами на пороге Просветления, возрастом в тысячу и двести лет, скатывает и забирает. Потом идет за мужчиной к главному входу, мимо людей, которые много лет тепло с ней здоровались, а теперь заняты срочной работой. Когда она переносит всю накопившуюся рабочую жизнь на парковку, мужчина встает в дверях фирмы, как ангел у восточных врат Эдема, не пускающий людей — разорителей запретного древа — вломиться в сад и съесть другой плод, который все исправит.

— ЕДИНСТВЕННЫЕ ЖИВОТНЫЕ, которые знают, что их поливают: с этого, — твердит Дугги около полуночи, перекрикивая рок-хиты в придорожной забегаловке, набитой ополчением в увольнительной и прочими вооруженными патриотами, — и начинаются все неприятности.

— В смысле, как знание, что ты умрешь, может дать фору? То есть у тебя хватает мозгов разглядеть, что ты мешок гниющего мяса на сливной трубе, которая скоро развалится, — и что? Какой толк понимать, что сдохнешь через тысячу рассветов?

Его коллега по философии, сидящий рядом за стойкой из атласного дерева, отвечает:

— Ты можешь на хрен заткнуться?

— А вот дерево. Эти ребята знают в таком масштабе и на протяжении такого времени, что мы не можем даже…

Кулак выстреливает и встречается с его скулой, так быстро, что Дуглас словно застыл на месте. Он падает головой на еловый паркет и отключается так быстро, что даже не слышит, как ударивший встает над ним и произносит панегирик:

— Прости. Но я предупреждал.

Когда Дуглас приходит в себя, Спинозы уже нет. Он трогает голову и лицо робкими пальцами. Все на месте, но есть какая-то не такая мягкость. Звезды и огни, темные облака и боль, хотя бывало и хуже. Дуглас позволяет заботливой официантке поднять его на ноги, потом вырывается. «Люди не то, чем кажутся». В этот раз никто не возражает.

Он сидит в своей машине на парковке забегаловки, разрабатывает незапланированный план. Насколько он знает, ему не к кому обратиться за помощью и утешением, кроме его напарницы по спасению мира — женщины, поддержавшей с ним дело, которое куда больше обреченного Павличекизма. Она одна знает, как взять его и придать ему цель в этой жизни. Это уже слишком — свалиться Мими на голову в такой час. Она никогда не запрещала приходить к ней ночью, но в восторге, понятно, тоже не будет. И все-таки Мими знает, что делать с этим кошмаром — его лицом.

Как-то раз, когда они долго сидели, скованные цепью, поперек дороги, которая, как оказалось, не так уж и интересна лесозаготовительным компаниям, она ему рассказала о своих великих Любовях молодости. Этого признания с лихвой хватило, чтобы его ошеломить. Он поддержит ее, с кем бы она ни хотела быть. Мир зависит от стольких разных видов, и каждый — дурацкий эксперимент. Просто хотелось бы, чтобы она когда-нибудь допустила его в святая святых — доверенным собеседником, слугой, кем угодно. Хотелось бы, чтобы она и тот, кто сейчас является ответом ее жизни, позволили присмотреть за ними — подобно стражу, охраняющему их от зловещего мира.

Дуглас с трудом вставляет ключ в зажигание. Наверное, сейчас ему не стоит доверять тяжелую технику. Но щека болтается, что-то вытекает из уголка глаза. Больше деваться, если честно, некуда. Он выныривает с парковки на шоссе — к городу, к любви.

Он не видит грузовик на обочине перед баром. Не видит, как тот сдает на асфальт позади. Ничего не видит, пока зеркало заднего вида не заполняется двумя белыми глазами и зверь не врезается в его задний бампер. Дуглас содрогается, его заносит. Грузовик снова надвигается и таранит. Павличек не может затормозить, не успевает даже подумать. Дорога идет под уклон. Он давит на педаль, но грузовик не отстает. У подножия холма он перелетает через железнодорожный переезд, переводит дыхание.

К нему плывет перекресток. Он внезапно и с силой сдает направо — вдвое быстрее, чем надо. В замедленном слаломе машину заносит на 270 градусов по часовой стрелке. Останавливается он на перекрестке, перпендикулярно, пока пустой лесовоз уносится по шоссе, водитель налегает на гудок — долгое громкое прощание.

Дуглас стоит на дороге, психует. Нападение разжижило его хуже всего, что выкидывала полиция. Хуже, чем когда подбили его самолет. Там-то был просто Бог с Его обычной рулеткой. А тут — псих, с планом.

Дуглас двигается в выбранном направлении, долгой дорогой в город. Не может оторвать глаз от зеркала заднего вида, где в любой момент ждет двойной белый луч. Но добирается до кондоминиума Мими без дальнейших происшествий. У нее еще горит свет. Когда она открывает, очевидно, что она пьяная. Комната за ее спиной перевернута вверх дном. По полу гостиной расстилается свиток.

Она покачивается и еле выговаривает:

— Что случилось?

Он удивленно касается своего лица. Уже и забыл. Не успевает ответить, как она затягивает его внутрь. И вот так деревья наконец приводят их домой.

АДАМ ЭППИЧ СТАВИТ ПРАВУЮ НОГУ в воображаемую нишу и поднимается. Сдвигает узел веревки, наступает левой. С трудом пытается забыть, сколько пустых шагов уже сделал. Говорит себе: «Раньше я все время лазил по деревьям». Но Адам не лезет по дереву. Он лезет по воздуху на веревке толщиной с карандаш, которая болтается на таком широком стволе, что у него краев не видно. Борозды на коре толщиной в фут длиннее его ладони. Над ним долгая бурая дорога исчезает в облаке. Веревка начинает кружиться.

Голос свыше произносит:

— Погодите. Не боритесь.

— Я не могу.

— Можете. И справитесь, сэр.