Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 82
— Не знаю.
— В глубине души. Когда мы раздолбаем все вокруг?
Ему стыдно за ее слова. Какой-то вопрос для студенческих общаг. Для баров в субботу вечером. Он упустил ситуацию из-под контроля, и все это — незаконное проникновение на частную собственность, подъем, расплывчатая беседа — не стоит двух дополнительных пункта данных. Он отворачивается, глядя на разоренные леса.
— Ну серьезно. Не знаю.
— Ты веришь, что люди расходуют ресурсы быстрее, чем мир их восполняет?
Вопрос настолько далек от реальных расчетов, что теряет смысл. Тут в нем сходит с места какой-то затор, и это как разослепление.
— Да.
— Спасибо! — Она довольна своим учеником-переростком. Он широко улыбается в ответ. Адиантум придвигается, топорщит брови.
— И как по-твоему, темпы нарастают или снижаются?
Он видел графики. Все видели. Топку только-только раскочегарили.
— Все так просто, — говорит она. — Так очевидно. Экспоненциальный рост в конечной системе ведет к коллапсу. Но люди не видят. А значит, авторитет людей несостоятелен. — Адиантум пронзает его взглядом, в котором сплелись интерес и жалость. Адаму просто хочется, чтобы его колыбель прекратила мотаться. — Дом горит?
Он пожимает плечами. Косо поднимает уголок губ.
— Да.
— И ты хочешь наблюдать за горсткой людей, которые кричат: «Тушите!», пока все остальные с удовольствием смотрят, как все полыхает.
Минуту назад она была субъектом наблюдательного исследования Адама. Теперь же ему хочется ей довериться.
— У этого есть название. Мы это называем эффектом свидетеля. Я однажды допустил смерть профессора, потому что больше никто в аудитории не встал. Чем больше группа…
— …тем труднее кричать «Пожар»?
— Потому что если бы проблема действительно была, кто-нибудь…
— …а многие уже…
— …пока остальные шесть миллиардов…
— Шесть? А семь не хочешь? Через пару лет — пятнадцать. Мы скоро будем жрать две трети чистой продуктивности планеты. Только за твою жизнь спрос на дерево вырос втрое.
— Нельзя ударить по тормозам, когда ты уже готов врезаться в стену.
— Проще выколоть глаза.
Далекий рев обрывается, снова слышимый в тишине. Все исследование начинает казаться Адаму баловством. Изучать надо болезнь невообразимого масштаба — болезнь, которую ни один свидетель даже не видит, не то что не признает.
Адиантум нарушает молчание.
— Мы не одни. С нами пытаются связаться другие. Я их слышу.
От затылка до копчика у Адама встают дыбом волосы. У него много волос на теле. Но сигнал невидим, потерян в эволюции.
— Кого слышишь?
— Не знаю. Деревья. Жизнь.
— В смысле, они говорят? Вслух?
Она гладит ветку как кота.
— Не вслух. Скорее как греческий хор в голове. — Адиантум смотрит на Адама — лицо простое, будто она только что предложила ему остаться на ужин. — Я умерла. Меня ударило током в кровати. Сердце остановилось. Я вернулась — и уже их слышала.
Адам поворачивается к Хранителю, чтобы убедиться в реальности. Но бородатый пророк только выгибает брови.
Адиантум стучит пальцем по анкете.
— Вот тебе и твой ответ. О психологии спасателей мира?
Хранитель трогает ее за плечо.
— Что безумней — когда растения говорят или когда люди слушают?
Адам не слышит. Он только что настроился на то, что все это время скрывалось на виду. Говорит в пустоту:
— Я иногда разговариваю вслух. С сестрой. Она пропала, когда я был маленький.
— Ну хорошо. Можно исследовать тебя?
Рядом изгибается истина — та, которую его дисциплина не найдет никогда. Само сознание — это оттенок безумия на фоне мыслей о зеленом мире. Адам протягивает руку, чтобы зафиксироваться, но находит только качающуюся ветку. Он поднят над невероятно далекой поверхностью существом, которому бы, по-хорошему, желать ему смерти. Мозг кружится. Дерево его одурманило. Он снова вращается на тросе толщиной с лозу. Вперяется глазами в лицо женщины, словно его еще может защитить последняя отчаянная попытка прочитать тип личности.
— Что?.. Что они говорят? Деревья?
Она пытается рассказать.
ПОКА ОНИ ГОВОРЯТ, война перемещается к ближайшему стоку. Отдача каждого нового падения сокрушает Адама, она пробивает целые валы среди оставшихся вели-каков. Он и не воображал такой свирепости — это больше походит на снос небоскреба. Воздух туманится от иголок и измельченной древесины. «Области падения — убийцы, — поясняет Адиантум. — Они ровняют бульдозерами каждую полосу, чтобы деревья не раскалывались. Это убивает почву».
Ниже по склону срывается и разбивается исполин толщиной с рост Адама. Земля на месте удара разжижается.
ПОД ВЕЧЕР ОНИ ЗАМЕЧАЮТ вдалеке Локи — тот идет через выпотрошенный лес, чтобы забрать психолога через кордон «Гумбольдта». Но что-то в его целеустремленности говорит, что миссия изменилась. У основания дерева он кричит, чтобы ему скинули веревку и ремни.
— Что случилось? — спрашивает Хранитель.
— Поднимете — расскажу.
Они расступаются в тесном гнезде. Он побледнел и не может отдышаться, но не от подъема.
— Мать Эн и Моисей.
— Снова били?
— Мертвы.
Адиантум вскрикивает.
— Кто-то взорвал офис. Они были там, писали речь для митинга у Лесной службы. Полиция говорит, сами подорвались на складе взрывчатке. Обвиняют «Оборонительные силы жизни» в терроризме.
— Нет, — говорит Адиантум. — Нет. Пожалуйста, только не это.
Долгая тишина, но вовсе не тихая. Заговаривает Хранитель.
— Мать Эн — террористка! Да она не разрешала мне шиповать деревья. Сказала: «Человек с пилой может пострадать».
ОНИ РАССКАЗЫВАЮТ О МЕРТВЫХ. Как их обучала Мать Эн. Как Моисей попросил посидеть на Мимасе. Поминки на высоте в двести футов. Адам вспоминает то, что узнал в магистратуре: память — всегда соавторский процесс.
Локи спускается, торопясь вернуться к скорбящим на земле.
— Ничего нельзя поделать. Но хотя бы это можно вместе. Идешь? — спросил он Адама.
— Можешь остаться, — говорит Адиантум.
Ученый лежит в болтающемся гамаке, боится шевельнуть и пальцем.
— Я бы хотел посмотреть на темноту отсюда.
СЕГОДНЯ ТЬМА ПЫШНАЯ, ее стоило увидеть. И унюхать: вонь спор и гниющих растений, мхов, заползающих на все, рождающейся почвы, — даже здесь, на высоте многих этажей над Землей. Адиантум варит белые бобы на плитке. Ничего вкуснее Адам не ел с начала исследований. Когда не видишь землю, и высота не так тревожит.
Показываются белки-летяги познакомиться с гостем. Он не против — столпник посреди ночного неба. Хранитель рисует в карманном блокноте при свечном свете. Время от времени показывает наброски Адиантум. «Ах да. В точности они!»
Звуки на всех расстояниях, тысяча громкостей, меццо и мягче. Во тьме бьет крыльями птица с неизвестным Адаму названием. Пронзительные укоры невидимых млекопитающих. Скрип древесины этого высокого дома. Эхо его собственного дыхания. Дыхание двух других людей — до нелепого близко в этой облачной деревне, в их немом бдении. Адама удивляет этот шаг от ужаса до уюта. Женщина впивается в художника, рисующего на остатках свечного света. Часть плеча ловит свечение, кожа голая и прекрасная. Она словно мохнатая или пернатая. Затем чернильный шрифт проступает в два разборчивых слова.
ОНИ ПРОСЫПАЮТСЯ под рев неподалеку. Под ними люди рыщут в кучах никому не нужных обрезков древесины, переговариваются по рациям.
— Эй, — кричит вниз Адиантум. — Что случилось?
Лесоруб поднимает голову.
— Вы бы лучше валили. Эта хрень идет на вас!
— Какая хрень?
Из рации рвутся помехи. Воздух гудит от натяжения. Дрожат даже лучи света. Над горизонтом поднимается звук хлопков.
— Не верю, — говорит Хранитель. — Не может быть.
Через ближайший пригорок перелетает вертолет. Сперва игрушка, но еще полминуты — и дерево колотится, словно тамтам. Зверь кренится. Адам вцепляется в болтающийся гамак. Порыв воздуха дует кощунственным шепотом ему в лицо, когда обезумевший шершень встает на дыбы и жалит.