Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 9

— Этот человек, Мао. Он должен мне много денег. Он мне отплатит, я повезу эту семью на изысканный ужин. Самая лучшая крыса в твоей жизни!

Она снова заплакала, пока он не заверил ее, что никогда даже не видел крысу вблизи, пока не приехал в городок Мюррей-Хилл, штат Массачусетс. Он успокаивал ее и ворковал.

— Китайцы едят много странного. Но крысы не слишком популярны.

Он отвел ее в свой кабинет. И там показал нечто такое, что она до сих пор не поняла, хотя прошел уже целый день. Отец открыл архивный шкаф и вытащил оттуда деревянную коробку. Внутри лежали три зеленых кольца.

Мао, об этом он никогда не узнает. Три волшебный кольцо. Три дерево — прошлое, настоящее, будущее. К счастью, у меня три волшебный дочка. — Он постучал пальцем по виску. — Твой отец, всегда думает.

Он взял кольцо, которое назвал прошлым, и попытался надеть его на палец Мими. Извивающиеся зеленые листья заворожили ее. Резьба была глубокой — ветви под ветвями. Невозможно, чтобы кто-то мог выгравировать настолько маленькую вещицу.

— Это все нефрит.

Мими дернула рукой, и кольцо упало на пол. Отец встал на колено и убрал драгоценность в коробку.

— Слишком большое. Мы подождем позже.

Коробка отправилась обратно в шкаф, который он запер. Потом присел на корточки уже рядом со стенным шкафом и вытащил снизу лакированную шкатулку. Положил ее на чертежный стол, провел целый ритуал, открывая защелки и развязывая ленточки. Сдвинул створки, и тут перед Мими раскинулся Китай, та его половина, которая была не реальнее сказки. Китайские слова выстроились колоннами, каждое завивалось, подобно крохотному пламени. Каждый мазок кисти сиял так, как будто она сама его только что сделала. Казалось невозможным, чтобы кто-то так писал. Но отец мог, если бы захотел.

Под текущими словами виднелось несколько человек, каждый напоминал щекастый скелет. Их лица смеялись, но кожа обвисла. Казалось, им сотни лет. Их глаза улыбались лучшей шутке мироздания, тогда как плечи сгибались под весом чего-то, слишком тяжелого для ноши.

— Кто они?

Отец всмотрелся в фигуры:

— Эти люди? — Его губы сжались, как у улыбающихся рисунков. — Луохань. Архат. Маленький Будда. Они решают жизнь. Они пройти финальный экзамен. — Он взял Мими за подбородок и повернул лицом к себе. Когда улыбнулся, сверкнул тонкий золотой край переднего зуба. — Китайский Супергерой!

Мими высвободилась и начала изучать святых людей. Один сидел в маленькой пещере. У другого были красный пояс и сережки. Третий застыл на краю высокого утеса, а позади него убегали вдаль скалы и туман. Четвертый прислонился к дереву, так же как Мими на следующий день, рассказывая о свитке сестрам.

Отец показал пальцем на пейзаж грез:

— Это Китай. Очень старый. — Когда Мими прикоснулась к человеку под деревом, отец поднял ее руку и поцеловал кончики пальцев. — Слишком старый для прикосновений.

Она уставилась на мужчину, который знал все:

— Супергерои?

— Они видят каждый ответ. Ничего не причинить им вред. Император приходить и уходить. Цинь. Мин. Юань. Коммунизм тоже. Маленькое насекомое на гигантской собаке. Но они? — Он прищелкнул языком и показал большой палец, как будто на маленьких Будд нужно было поставить деньги.

И от этого щелчка из девятилетнего тела вырвалась Мими-подросток, чтобы взглянуть на архатов с вышины, с расстояния во множество лет. Из подростка поднялась другая женщина, еще старше. Время больше не было для нее линией, уходящей вперед. Оно превратилось в колонну из концентрических кругов, сама Мими находилась посреди нее, а настоящее парило за внешней границей. Будущие «я» громоздились вверх, стояли позади маленькой Мими, постоянно возвращаясь в эту комнату, чтобы еще раз взглянуть на людей, решивших загадку жизни.

— Смотри на цвет, — сказал Уинстон, и все поздние версии «я» рухнули вокруг Мими. — Китай — точно забавное место.

Он свернул свиток, положил его в лакированную шкатулку и поставил ту на пол стенного шкафа.

На шелковице Мими думает, что если сможет подняться еще на пару футов от земли, то ей удастся заглянуть в окно родителей и увидеть, что же там с ними делает Верди. Но внизу разгорается революция.

— Не карабкайся! — кричит Америя. — Слезай!

— Закрой свой рот, — предлагает ей Мими.

— Папа! Мими на шелковой ферме!

Мими спрыгивает на землю, в футе от того, чтобы растоптать сестру. Затыкает ей рот ладонью:

— Заткнись, и я тебе кое-что покажу.

У детства совершенный слух, а потому обе сестры сразу понимают: на это «кое-что» явно стоит взглянуть. Уже в следующий миг, под прикрытием изливающегося сверху Верди, они прокрадываются, словно спецназ, в кабинет отца. Архивный шкаф закрыт, но Мими открывает лакированную шкатулку. Свиток разворачивается на чертежном столе Уинстона, открывая изображение человека, сидящего под сучковатым, терпеливым деревом.

— Не трогайте! Это наши предки. И они — боги.

КИТАЙСКИЙ ЭЛЕКТРОИНЖЕНЕР, который приводит семью в гараж, чтобы та звонила родителям в Виргинию по автомобильному телефону больше рождественского полена, любит в своей жизни все, но особенно обожает национальные парки. Задолго до ежегодного июньского ритуала Уинстон Ма начинает к нему готовиться: помечает карты, подчеркивает абзацы в путеводителях, делает аккуратные записи в россыпи карманных записных книжек и мастерит странные мушки для ловли форели, похожие на китайских новогодних драконов. Уже в ноябре обеденный стол так забит приготовлениями, что семье приходится праздновать День Благодарения — моллюсками и рисом — на кухонном уголке. А потом приходит время отпуска, все пятеро набиваются в небесно-голубой «Шеви Бискейн» с багажником на крыше и задним сиденьем, широким, как материковый шельф, без кондиционера, но с кулером, полным сока со льдом, после чего семья наматывает тысячи миль в путешествиях по Йосемити, Зайону, Олимпику, частенько забираясь еще дальше.

В тот год они возвращаются в любимый Йеллоустоун Уинстона. По пути Уинстон заносит в блокноты сведения о каждой площадке для кемпинга. Он записывает ее номер и оценивает по десятку самых разнообразных критериев. Эта информация понадобится ему зимой, когда он будет совершенствовать маршрут на следующий год. Он заставляет девочек играть на музыкальных инструментах, пока те сидят сзади. У Мими труба, у Кармен кларнет, так что им приходится легче, чем Амелии с ее скрипкой. Они забыли взять книги. Две тысячи миль, и ничего читать. «Шеви» едет по Небраске, а две старшие девочки неотрывно смотрят на младшую, пока та не срывается и не начинает плакать. Так они коротают время.

Шарлотта сдается, контролировать дочек не получается. Никто даже не подозревает, но она уже начинает соскальзывать в то уединенное место, которое с каждым годом будет только сильнее углубляться. Она сидит спереди, изучает дорожные карты для мужа и тихонько напевает себе под нос ноктюрны Шопена. В тихие дни автомобильной святости деменция уже делает первые шаги.

Они на три дня разбивают лагерь рядом со Слоу-Крик. Младшие девочки часами играют в карты. Мими стоит с отцом в реке. Двойной расслабленный замах, леска в воздухе, четырехтактный нарастающим ритм, когда рука периодически замирает на десяти и двух, дрожь сухой мушки, когда та падает на воду, легкий страх из-за того, что на нее кто-то может реально клюнуть, испуг от рыбьего рта, когда тот разрывает поверхность, — все это очаровывает Мими и останется с ней навсегда.

Стоя по колено в холодном потоке, отец свободен. Он примечает отмели, измеряет скорость реки, читает дно, наблюдает за поклевкой — такие уравнения с множеством переменных должен одновременно решать любой, чтобы думать как рыба, — и все это, не осознавая ничего, кроме чистого счастья находиться в воде.

— Почему эти рыбы прятаться? — спрашивает он дочку. — Что они делать?

Вот таким Мими его и запомнит, по колено в собственных небесах. Рыбача, он решил уравнение жизни. Рыбача, он проходит последний экзамен, становится следующим архатом, присоединяется к тем, на таинственном свитке в стенном шкафу, который Мими втайне рассматривала годами. Сейчас она уже достаточно старая и понимает, что люди на свитке — не ее предки. Но видя отца на реке, таким цельным и умиротворенным, она не может не думать: «Он — их потомок».