Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сигурдссон Сьон. Страница 36

Лёве уложил по кадру в каждую глазницу, опустил на них глазные яблоки и закрыл разрезы между век остатками набившейся под ногти глины. Работа была окончена.

Мари-Софи и Лёве заглянули друг другу в глаза, снова обменялись телами и осмотрели плод своих рук: на туалетном столике, в вульгарной пасторской каморке, спрятанной за комнатой номер двадцать три, на втором этаже гостиницы Vrieslander, в городишке Кюкенштадт, что на берегу Эльбы, лежал полностью сформировавшийся ребенок. И они увидели, что их творение было хорошо весьма. Теперь оставалось лишь зажечь в маленьком глиняном тельце жизнь.

Мой отец взялся за перстень и попросил мою мать сделать то же самое. Вместе они вдавили печать в нежную плоть – как раз посередине между грудиной и гениталиями. Я ожил – и очи ее увидели меня.

Часы на городской ратуше пробили двенадцать. Последний удар повис над городком, как преждевременное прощание.

В дверь постучали…»

VII

17

«Гавриил не видел ничего дурного в страстных изъявлениях девы: руки, которыми он так восхищался, когда те плели цветочный венок, были воистину сноровисты, прикосновения прекрасно очерченных уст пылали у него на лице и шее, а маленькие груди упруго вздымались и опадали, касаясь его хитона. О, нет, наоборот, ее ласки убеждали ангела в том, что он, должно быть, знавал ее в былые времена, и сейчас они встретились после долгой мучительной разлуки. И Гавриил повторял каждое ее движение, каждое прикосновение.

И вот настал момент, когда дева коснулась подола ангельского хитона. Он схватил ее за руку: не далеко ли все это зашло?

Идиотское пофыркивание единорога под гранатовым деревом действовало Гавриилу на нервы. Жеребенок начал издавать дурацкие звуки с того момента, как дело дошло до поцелуев, и эти его рулады никак не давали ангелу забыться в горячей истоме. Поделом было бы тварюге, если ангел смог пойти с девой до самого конца и насладиться ею так, как этому звериному выродку никогда не суждено.

И архангел дал деве волю и закрыл глаза. Она медленно вела рукой вверх по его ногам. Подол ангельского хитона складками собирался между ее кистью и предплечьем. Ангел задержал дыхание: какое блаженство чувствовать на своих бедрах прикосновения мягкой ладони и свежего воздуха!

Гавриил уже был готов свалиться от экстаза в обморок, когда дева, быстро отдернув руку, вскрикнула. Он глянул вниз на свое тело и не увидел ничего, что могло бы ее испугать. Может, ее наконец-то постигло изумление?

Но испуг овладел не только девой. Единорог был тоже в прямом смысле слова вне себя: антилопья морда перекосилась в чудовищном вопле, жеребячье тело тряслось и билось в конвульсиях, слоновьи ноги то вытягивались, то укорачивались, а из-под поросячьего хвоста вдруг понеслись страшный рев и жуткое зловоние – да, словно целый легион дышащих галитозом демонов одновременно задул в тромбоны.

Ангел похолодел: его заманили в ловушку! Похоть мгновенно слетела с него, он стремительно взмыл в воздух и остановился в безопасном отдалении над рощей: жеребенок превращался в демона. На его роге теперь появилась оловянная корона, она сидела вверх тормашками, зубцы впивались ему в лоб, и, к неописуемой радости чертова паяца, вниз по его морде струилась черная кровь. Он тряс башкой, вращал желтыми глазищами и слизывал с себя кровь раздвоенным, в три фута длиной языком. Это был не кто иной, как какодемон Амдусиас, придворный композитор преисподней – тот, что мучил грешников невыносимой какофонией лязга и скрежета».

«Но кто была дева? Кто был его приманкой?»

«Гавриил взвыл от ужаса, когда увидел, кто стоял возле уродища с головой единорога. Лилит!

Черные волосы струились вниз по упругим формам первой земной женщины, вступившей в союз с Сатаной. Поток локонов раздваивался на грудях и бедрах, меж влажных половых губ поблескивали хищные зубы. Ангел закрыл глаза руками, но образ ведьмы проскользнул через сомкнутые ладони и выгравировался в его сознании.

– Посмотри на меня, посмотри на себя! – Л и-лит улыбалась ему.

Он зажал уши, но голос ведьмы просочился сквозь его пальцы:

– Гавриил и Лилит, Гавриил и Лилит…

Ангел зажал рот: она пыталась втереть в его мозги какое-нибудь кощунственное предложение, ответить ей – значит дать ей возможность это сделать. Золотое правило в отношениях с дьявольскими лазутчиками – не втягиваться с ними в перепирания, так как те были либо красноречивейшими гениями, либо косноязычными дефективными идиотами, но и те и другие по-своему были способны сбить с истинного пути даже самых упорных благочестивцев.

Амдусиас с буйной важностью выступил вперед – он был из дефективной группы. Встав в позу и выбросив вперед руки, какодемон заблеял:

– Амдусги льгаль Гавлииль, Амдуски льгаль гелать гекс-кекс, Амдусди льгаль гелать геток…

После чего он закатил зенки, сел на корточки, раздул щеки и принялся тужиться, омерзительно кряхтя и постанывая.

Взмахнув крыльями, Гавриил поднялся повыше в небо: что означают эти их выходки? Что они хотели этим сказать? Из Амдусиаса теперь изливался поток рожков, фаготов, альпийских горнов, труб, кларнетов, свирелей, гобоев, саксофонов, туб и корнетов. Наконец, полезли флейты, проталкиваясь из демоновой задницы всей своей длиной. Новорожденные духовые инструменты подергивались в траве, как змеи, глупо пукая на ангела, который морщился от отвращения.

Лилит прокричала, перекрывая вопли инструментов:

– Если ты страшишься меня, страшись себя…

Недоуменно покачав головой, Гавриил приготовился улететь, но выражение в глазах Лилит заставило его остановиться. Он был архангелом: кроваво-красные сердца людей, солнечно-белые сердца ангелов и угольно-черные сердца падших были для него открытой книгой. И то, что он прочитал в сердце демонессы, было сочувствие, симпатия, сострадание, согласие и солидарность.

Указав рукой на свое лоно, она прошептала: «Сестра…».

И Гавриил наконец понял, что пыталась сказать ему Лилит: ужас у нее в промежности был зеркальным отражением таинства, которое он хранил меж своих собственных ног.

Рожденный кошмарным видением вопль архангела Гавриила эхом разнесся по Солнечной системе, вырвался за ее пределы и метался от созвездия к созвездию, пока она не встрепенулась от беспокойного сна, разбуженная его – ее – собственным криком.

Спросонья ангел был в растерянности. Он больше не был уверен, какого пола она была и что вообще произошло, но ясно помнил, что с помощью отвратительного трюка этот змей Сатана исполнил через нее свою волю. Старый развратитель душ прибег к нейробиологической уловке: сбил мелодию Судного дня с верного пути в целомудренном мозгу ангела и завел ее в амигдалу – место обоняния и сексуальных переживаний. И Гавриил понимал, что, хотя со стороны эта проделка дьявола – вот так перемешать все ее чувства – казалась невинным розыгрышем, последствия были катастрофическими: ей приснилось, что он был женщиной.

Гавриил поправил упавший на глаза светящийся локон: внизу, у ее ступней, мерцали огнями города, которым сейчас было суждено встретить свою погибель. Он поднес священный инструмент к губам, но те скукожились под мундштуком, словно горящий пергамент, пальцы, словно опарыши, скрючились вкруг зеркально отполированного металла, и, вместо того, чтобы наполнить легкие Святым Духом, ее вырвало. ГАВРИИЛА чувствовала отвращение при одной только мысли, что ЕЙ нужно исполнить божественное повеление и протрубить к битве между светом и тьмой. У НЕЕ пропало всякое желание играть на этом инструменте, этой машине Судного Дня, сопровождавшей ее с тех пор, как ОНА себя помнила и, еще златовласым ребенком, репетировала в Зале у трона Всевышнего. ОНА больше не понимала, на чьей стороне ЕЙ стоять в той страшной схватке, которая последует за призывом.

Гавриила ощутила, как на глаза навернулись слезы гнева, и это было ей в новинку. Она чувствовала себя обманутой – не Люцифером и его дружками, нет, ведь Лилит и Амдусиас из ее наваждения были всего лишь инструментом в руках истины, требовавшей огласки в этот роковой момент. У Гавриилы был определенный пол. Да, она была ангелом женского пола – выродком, не имевшим на небесах ни названия, ни статуса, не существовавшим нигде, кроме книг старых тетенек, сведущих в ангельских науках.