Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна. Страница 39
И я тоже стала кричать, так же громко, как и она:
– Хватит! Вы говорите так, потому что поняли – для вас все кончено. Вы прекрасно знаете, что это правда. Вы испугались и пытаетесь защищаться. Я по лицу вашего мужа понимаю, что так это и есть. Он был с вами тот день, правильно? Вы были за рулем, а он сидел рядом. Вы оба – трусы. Чудовища! И я надеюсь, что полиция сделает свою работу и вы получите самый большой срок из возможных!
Она посмотрела на него. Он показался мне еще более бледным, чем минуту назад. В лице его не было ни кровинки.
– Дан, скажи что-нибудь! Как она может обвинять нас в таком кошмаре?
Наконец он осмелился посмотреть мне в глаза. Вид у него по-прежнему был ошарашенный, он подыскивал слова.
– Вы ошибаетесь, это были не мы, не она. А теперь уходите, с нас хватит. Уходите!
Я почувствовала, как сжимаются мои кулаки, превращаясь в два маленьких злобных шара из кости и плоти.
– Нет, не уйду. Я хочу знать, почему вы не остановились. Я имею право это знать, а вам все равно придется объяснять это перед судьей. Я жду.
Я села на диван, оказавшийся как раз у меня за спиной, и сложила руки на груди. Свечи продолжали гореть – остренькие желтые язычки пламени.
– Вы хорошо играете свою роль. Думаю, могли бы стать неплохой актрисой. Вы, мсье, справляетесь хуже. Думаю, вы очень огорчились, когда узнали, что полиция нашла вас и в понедельник будет здесь. Но перед вами, мадам, я снимаю шляпу! Я в восхищении.
Эва Марвиль медленно опустилась на диван рядом со мной. Положив руки на округлые колени, она пыталась привести мысли в порядок.
– Мадам, вы не могли бы объяснить все по порядку? Не будем нервничать, поговорим спокойно. И начнем с самого начала.
Она говорила со мной как с умственно отсталой, как с идиоткой. Муж ее стоял слева от меня. Он словно врос в пол, и я больше не видела его лица. Но я догадывалась, что он нервничает, что ему не по себе, хоть он и не говорил ни слова.
– Где именно это произошло?
– Вам это прекрасно известно.
– Но я хочу услышать от вас.
– На бульваре М.
– В Париже?
– Разумеется, в Париже!
Мне хотелось дать ей пощечину. Как она смеет играть со мной! Как смеет делать вид, что ничего не знает! Я ненавидела ее. Я ее проклинала.
Она улыбнулась. Улыбнулась во весь свой большой рот.
– Знаете, я уже два года не была в Париже.
– Но в мае этого года вы там были и сбили моего сына на пешеходном переходе напротив церкви. Вы были в «мерседесе».
– Нет. Я не была в Париже два года, повторяю вам! Какого числа это было?
– Вы знаете это не хуже меня. В среду двадцать третьего мая, днем, в половине третьего.
И снова молчание. Тишину нарушал только звук ударяющегося о черепичную крышу дождя. Из глубины квартиры послышался детский голос.
Муж зло посмотрел на меня.
– Черт, он проснулся!
– Пойди к нему, Дан. Пойди к нему.
Он вышел из комнаты тяжелой неуклюжей походкой.
И вдруг у меня случилось озарение.
– Я только теперь поняла, что вы разыгрываете комедию из-за него!
Она закурила.
– Неужели?
Эта ее дерзость… Ее высокомерие…
– Вы были с другим мужчиной в тот день. Со своим любовником!
Она выпустила облачко дыма.
– Знаете, вы сразу показались мне странной. Как только вошли в мой бутик, как только я вас увидела. И это вранье насчет макияжа, который вы попросили вам сделать… Свадьба сестры… Это было вранье.
– Не пытайтесь сменить тему. Я знаю, почему вы все отрицаете. Вы были в машине с другим. Поэтому и не остановились. Вы испугались. Испугались, что муж узнает. Но теперь он узнает не только то, что вы его обманывали, но и что вы – трусиха, причем самого мерзкого толка. Женщина, которая способна сбить ребенка и уехать.
Она вдруг рассмеялась жутким, безрадостным смехом.
– Вы говорите с таким апломбом, так серьезно… Вы вообще когда-нибудь замолкаете? Думаю, вы просто тронутая. И часто вы заявляетесь к людям домой и бросаете им в лицо подобные обвинения? Вам надо лечиться. И это просто устроить. Мне очень жаль вашего мальчика, но я не имею никакого отношения к тому, что с ним случилось.
Я придвинулась к ней – ровно настолько, чтобы она почувствовала мое дыхание.
– Да, я никогда не останавливаюсь, вы правы. Но для вас в любом случае все уже кончено. Полиция придет к вам в понедельник утром. И вы тогда попробуете скормить свою басню им.
– Меня не было в Париже в тот день. Я вам уже сказала.
– Докажите это!
Она несколько секунд смотрела на меня.
– Прекрасно. Я вам докажу.
Она встала, вышла в коридор и вернулась с голубой пластиковой папкой, которую я видела на комоде в ее спальне. И со своим ежедневником.
– Я вам уже рассказывала о сыне, помните? У него синдром Аспергера. Вот, смотрите! Прочтите эту статью. Двадцать третьего мая в Барселоне была международная конференция, посвященная как раз этой теме. Я была там с Арно. Мы встречались с крупными специалистами, они сделали свое заключение. Конференция длилась два дня. Мы полгода ждали этого. Вот наши авиабилеты, мы летели прямым рейсом из Биаррица в Барселону. Ночевали у двоюродной сестры моей матери, она живет в Барселоне. Можете ей позвонить, если хотите. Прямо сейчас.
Билеты на самолет туда и обратно. Имена пассажиров: Эва Марвиль-Боннар и Арно Боннар. Статья о конференции.
В своем ежедневнике она показала мне две страницы, через которые шла надпись: «Барселона/Арно/Аспергер». То была среда, 23 мая, и четверг, 24 мая.
– А вот медицинская карта Арно и комментарии профессоров, которые его осматривали. Держите! Читайте! Вот дата – двадцать третье мая.
Я только мельком посмотрела туда, куда указывал ее палец. Мои глаза зацепились за фразу на английском.
«Child, male, 8 years old, mild Asperger, regular symptoms». [70]
Я почувствовала, как во мне растет отчаяние. И ужасное чувство бессилия. Я закрыла глаза. Мне показалось, что все потеряно. Что я никогда не дойду до дома Кандиды. Живот скрутило болью. Я была раздавлена. Начать все с нуля. Пережить это снова. Кома, которая никак не хотела заканчиваться. Моя жизнь, которая превратилась в кошмар. Моя жизнь, которая стала мне не нужна. Я вообще не хотела больше жить. У меня не было надежды. Не было сил. Ничего больше не было.
Она молча курила. Потом сказала мягко:
– Мне очень жаль вас.
Я открыла глаза. Она выглядела грустной, чуть смущенной. Лицо ее уже не было злым, агрессивным. Она снова стала той Эвой Марвиль, которую я видела утром. Той, которая, вопреки всему, показалась мне симпатичной.
– Наверное, вам сейчас очень плохо. Простите меня за то, что я тут наговорила. Как зовут вашего мальчика?
– Малькольм.
Мне было трудно говорить, в горле пересохло, как если бы все во рту вдруг превратилось в наждачную бумагу.
– Сколько ему лет?
– В сентябре будет четырнадцать.
– Как это случилось?
– Он возвращался с урока музыки. Машина проехала на красный свет. Ударила его. И не остановилась. Несколько свидетелей увидели номерной знак, но показания получились неполными.
– Я принесу вам воды.
Она вышла из комнаты, оставив меня одну в гостиной. Я задумалась о том, что теперь делать. Все мои усилия оказались напрасными. Нужно было начинать все сначала. Но у меня не было на это сил. У меня ни на что не было сил. Не было сил сражаться – ни ради себя, ни ради сына.
Я выпила прохладную воду, которую она мне протянула. Мои руки дрожали.
– И ваш сын до сих пор в коме?
– Да.
– В Париже?
– Да.
– Но вы сказали мне сегодня утром, что у вас нет детей.
В ее голосе не было упрека, просто констатация факта.
– Да, я это сказала, но это неправда. Еще у меня есть дочка, Джорджия. Она на год старше вашего сына. Она была со мной сегодня утром. И с моей свекровью, той самой дамой-англичанкой.
– Вы – англичанка?